ть  лет,
рассказать    им   о   револьверах   и    о    крови,     их
благословившей... Только этого не передашь словами. Его руки
сами расскажут свои историю.

     Когда он закончил перезаряжать, толпа подступила к нему
совсем  близко, на расстояние броска. Палка  ударила  ему  в
лоб,  содрав кожу. Проступила кровь. Через пару  секунд  они
схватят его. В первых рядах он заметил Кеннерли, его младшую
дочку   лет,  примерно,  одиннадцати,  Суби,  двух  мужиков-
завсегдатаев бара, пьянчужку по имени Эми Фельдон. Он уложил
их  всех.  И  тех,  которые были за ними.  Они  упали,   как
огородные пугала.  Во все стороны брызнули кровь и мозги.

     Остальные в  испуге замешкались: на мгновение безликая толпа
распалась на отдельные озадаченные лица.  Какой-то   мужчина
бегал  кругами,  истошно вопя. Женщина с нарывами  на  руках
запрокинула  голову  к  небесам  и  разразилась  безудержным
гоготом.  Старик,  которого первым увидел стрелок,  войдя  в
Талл --- он сидел тогда на ступенях заколоченной лавки,  ---
с испугу наложил в штаны.

     Он успел перезарядить один револьвер.

     А потом он увидел Сильвию Питтстон. Она неслась на него,
размахивая  деревянными крестами. По распятию ---  в  каждой
руке.

     ---  ДЬЯВОЛ!   ДЬЯВОЛ!  ДЬЯВОЛ!  ДЕТОУБИЙЦА!  ЧУДОВИЩЕ!
УНИЧТОЖЬТЕ   ЕГО,   БРАТЬЯ  И  СЕСТРЫ!   УБЕЙТЕ   НЕЧИСТОГО!
ДЕТОУБИЙЦУ!

     Шесть раз он нажал на курок. По одному выстрелу --- в каждый
крест.  Дерево  разлетелось в щепки. Еще  четыре  ---  ей  в
голову.  Она  как-то вдруг с®ежилась, сжалась  и  задрожала,
точно марево жара в пустыне.

     На мгновение все замерли, словно актеры в живых картинах,
и   уставились  на  нее,   пока  пальцы  стрелка   исполняли
привычный  трюк  --- перезарядку. Опаленные кончики  пальцев
горели.  На  каждом  из них проступили уже  ровные  кружочки
ожогов.

     Теперь их стало меньше. Он пронесся сквозь их ряды, точно
лезвие  сенокосилки. Он был уверен, что  после  гибели  этой
женщины  они  должны  дрогнуть, но тут  кто-то  бросил  нож.
Рукоятка  ударила  прямо промеж глаз.  Стрелок  упал.  Толпа
надвинулась  на  него  этаким  злобным  сгустком.  Он  опять
расстрелял  все  патроны, лежа среди  пустых  гильз.  Голова
разболелась, перед глазами поплыли темные круги.  Он  уложил
одиннадцать человек. Один раз промахнулся.

     Они все же набросились на него --- те, кто остались. Он
расстрелял  четыре патрона, все, что успел  перезарядить,  а
потом  они навалились --- пинали, били. Он отшвырнул  двоих,
вцепившихся ему в левую руку, и откатился в сторону.  Пальцы
его  делали  свое дело --- точно и безотказно. Сильный  удар
пришелся  ему  в  плечо.  В спину. По  ребрам.  По  кончику.
Единственный действительно глубокий порез --- на ноге. Какой-
то  мальчишка,  совсем  пацан, протиснулся  сквозь  толпу  и
резанул  его  по  икре.  Одним выстрелом  стрелок  снес  ему
голову.

     Их натиск пошел на убыль. Стрелок продолжал палить. Те,
кто  еще уцелели, начали потихонечку отступать к полинявшим,
раз®еденным  ветром  домам.  Руки  стрелка  исполняли   свою
работу,  точно две неуемных в своем желании услужить собаки,
готовые  выделывать всякие штуки вам на потеху не раз  и  не
два, а всю ночь напролет. Руки сеяли смерть. Люди падали  на
бегу. Последний сумел выбраться на ступеньки заднего крыльца
цирюльни. Пуля стрелка угодила ему в затылок.

     Тишина возвратилась, заполнив бреши в пространстве.

     Кровь  сочилась из многочисленных ран. Штук,  наверное,
двадцать  ран. Правдв, все --- неглубокие, кроме  пореза  на
икре. Он перевязал ее, отодрав полосу от рубахи, потом встал
в полный рост и оглядел результаты своих трудов.

     Они лежали извилистой ломаной линией, что протянулась от
задних  дверей цирюльни до того самого места, где он  стоял.
Лежали  в самых разнообразных позах. Трупы. Никто из них  не
походил на спящего.

     Он  вернулся обратно, считая на ходу. В лавке  какой-то
мужчина  лежал  на полу, любовно сжимая руками  надтреснутый
кувшин с леденцами, который он, падая, утянул с прилавка.

     Он  остановился в том самом месте, где все началось ---
посередине  пустой  главной  улицы.  Он  застрелил  тридцать
девять мужчин, четырнадцать женщин и пятерых детей. Отправил
их на тот свет --- всех жителей Талла.

     Первый  сухой  порыв ветра принес с собой  тошнотворный
сладковатый  запах. Стрелок повернулся в ту сторону,  поднял
глаза и кивнул. На дощатой крыше пивнушки Шеба на деревянных
кольях  было распято разлагающееся тело Норта. Рот  и  глаза
его   были   открыты.  На  хмуром  лбу  багровел   отпечаток
раздвоенного копыта.

     Он вышел из города. Мул его мирно пасся в зарослях травки
в сорока ярдах от бывшей проезжей дороги. Стрелок отвел мула
обратно --- в конюшню Кеннерли. Снаружи в истерике заходился
ветер.  Устроив  мула, стрелок отправился к Шебу.  В  заднем
чулане  он отыскал лестницу. Поднялся на крышу. Снял  Норта.
Тело  его  было легче вязанки хвороста. Стрелок  стащил  его
вниз  --- положить вместе со всеми. Вернулся в пивную,  с®ел
пару  бифштексов  и  выпил  три кружки  пива.  Свет  снаружи
померк.  В  воздух взметнулся песок. Той  ночью  он  спал  в
кровати, где все эти дни они с Элли занимались любовью.  Ему
ничего  не приснилось. К утру ветер стих. Солнце сияло,  как
всегда,  яркое  и  равнодушное. Трупы, точно  перекати-поле,
отнесло  ветром на юг. Задолго еще до полудня,  задержавшись
только   за  тем,  чтобы  перевязать  свои  раны,  он   тоже
отправился в путь.



        XVIII


     Ему показалось, что Браун уснул. Угли в очаге едва тлели,
а ворон, Золтан, засунул голову под крыло.

     Он  уже собирался встать и постелить себе в уголке, как
вдруг Браун сказал:

     --- Ну вот. Ты рассказал мне все. Теперь тебе легче?

     Стрелок невольно вздрогнул.

     --- А с чего ты решил, что мне плохо?

     --- Ты --- человек. Ты так сказал. Что ты --- не демон.
Или ты, может, солгал?

     ---  Я  не  лгал.  ---  В  душе  шевельнулось  какое-то
странное  недовольство.  Ему нравился  Браун.  Действительно
нравился. Он ни в чем не солгал ему. --- А кто ты, Браун? То
есть, на самом деле.

     ---  Просто я, --- невозмутимо ответил тот. ---  Почему
ты во всем ищешь какой-то подвох?

     Молча стрелок закурил.

     ---  Сдается  мне, ты уже совсем близко к этому  своему
человеку в черном, --- продолжал Браун. --- Он отчаялся?

     --- Я не знаю.

     --- А ты?

     --- Еще  нет, --- отозвался стрелок, взглянув на Брауна
с неким намеком на вызов. --- Я делаю, что должен.

     --- Тогда все в порядке, --- вымолвил Браун, повернулся
на другой бок и уснул.



        XIX


     Утром Браун накормил его и отправил в дорогу. При дневном
свете  выглядел  он  как-то даже  нелепо:  со  своей  впалой
грудью, сожженной на солнце, выпирающими ключицами и  копной
вьющихся рыжих волос. Ворон пристроился у него на плече.

     --- А куда мула? --- спросил стрелок.

     --- Я его с®ем, --- сказал Браун.

     --- О'кей.

     Браун протянул руку, и стрелок подал ее. Поселенец кивнул
головой в сторону юга.

     --- Добрый путь.

     --- Благодарствую.

     Они кивнули друг другу, и стрелок пошел прочь, увешанный
револьверами  и бурдюками с водой. Только раз он  оглянулся.
Браун  с остервенением копался на своей маленькой кукурузной
делянке.  Ворон  сидел,  как горгулья,  на  низенькой  крыше
землянки.



        XX


     Костер  догорел. Звезды уже бледнели. Ветер  так  и  не
угомонился. Стрелок перевернулся во сне и снова  затих.  Ему
снился  сон --- сон про жажду. В темноте было не видно  гор.
Ощущение вины притупилось. Пустыня  выжгла его.  Он не думал
уже  о  вине,   зато стал все чаще и чаще  думать  о  Корте,
который  научил  его стрелять. Корт умел отличить  белое  от
черного.

     Он снова зашевелился и проснулся. Прищурился на погасший
костер,  чей  узор  наложился теперь  на  другой  ---  более
геометрически правильный. Он был романтиком. Он это знал.  И
трясся ревниво над этим знанием.

     Это, само собой, вновь привело его к мыслям о Корте. Он
не  знал,  где сейчас Корт. Мир изменился. Мир  сдвинулся  с
места.

     Стрелок закинул дорожный мешок за плечо и двинулся дальше.

         * ДОРОЖНАЯ СТАНЦИЯ * 

     Весь день у него в голове крутился один детский стишок -
эти  сводящие с ума строчки, которые привязываются к тебе  и
никак  не желают отстать, маячат, насмехаясь, у самого  края
сознания  и корчат рожи твоему рациональному существу.Стишок
такой:


     Дождь в Испании идет, скоро все водой зальет,
     Только ты ему позволь.
     Радость есть, но есть и боль.
     Ну а дождик, знай, идет --- скоро все водой зальет.


     Мир дурашливый и важный,
     Мир изменится однажды.
     Мир прекрасный, мир постылый,
     Все останется, как было.
     Хоть ты умник, хоть балбес ---
     Дождь в Испании льет с небес.


     Что такое, в самом деле: полюбить --- так еле-еле,
     Но зато всегда готовы заковать себя в оковы.
     Дождик выбился из сил - всю Испанию размыл.


     Он даже знал, почему у него в голове всплыл именно этот
стишок.  В последнее время ему часто снился один  и  тот  же
сон: его комната в замке и мама, которая пела ему эту песню,
когда он, серьезный и важный, лежал у себя в кроватке у окна
с  разноцветными стеклами. Она пела ему не на  ночь,  потому
что все мальчики, рожденные для Высокого Слога, даже совсем-
совсем   маленькие, должны встречать тьму один на один.  Она
пела  ему только во время дневного сна, и он до сих пор  еще
помнил  тяжелый,  серый  свет дождливого  дня,  дрожащий  на
цветных  квадратиках стеганого покрывала. Он до сих пор  еще
явственно ощущал прохладу той детской и тяжелое тепло одеял,
свою  любовь  к  маме,  ее алые губы,  ее  голос  и  простую
привязчивую мелодию незатейливой песенки, может быть,  чуть-
чуть бессмысленной.

     И  вот  теперь  эта песня вернулась, вместе  с  колючим
зноем, и завертелась у него в голове бесконечным, сводящим с
ума  повтором.  Вода у него давно кончилась.  Он  не  строил
иллюзий  насчет своих шансов выжить. Он --- готовый мертвец.
Он и не думал, что может дойти до такого. Он был подавлен. С
полудня  он  уже не смотрел вперед --- плелся,  уныло  глядя
себе  под ноги. Даже бес-трава, чахлая, желтая,  росла здесь
что-то совсем уж вяло.  Местами ровная сланцевая поверхность
повыветрилась,  обратившись  россыпью мелких камешков.  Горы
не стали ближе, хотя, ни много --- ни мало, шестнадцать дней
миновало  с  тех  пор,  как  он  покинул  жилище  последнего
поселенца  на краю пустыни, скромную хижину совсем  молодого
еще  человека,  полоумного, но рассуждавшего вполне  здраво.
Кажется,  у него был ворон, припомнил стрелок, но  не  сумел
вспомнить имени птицы.

     Он  тупо  глядел  на свои ноги, как они  поднимаются  и
печатают шаги. Слушал рифмованную чепуху, звенящую у него  в
голове,   потихонечку   обращающуюся   в   какую-то   жалкую
путанницу,  и  все  думал, когда же он  все-таки  упадет.  В
первый раз. Он совсем не хотел падать, пусть даже здесь  нет
никого  и никто не увидит его позора. Все дело в собственной
гордости. Каждый стрелок знает, что такое гордость  ---  эта
незримая кость, не дающая шее согнуться.

     Внезапно он остановился и вскинул голову. В голове зашумело, и
на  мгновение  стрелку показалось, что все его тело  куда-то
плывет. Смутно, точно во сне, на горизонте маячили горы.  Но
там,  впереди,  было  что-то еще --- другое. Гораздо  ближе.
Всего-то, может быть, милях в пяти. Он прищурился, но сияние
солнца  слепило  глаза, воспаленные  от  песка  и  зноя.  Он
тряхнул  головой и пошел вперед. Стишок по-прежнему гудел  в
голове, повторяясь опять и опять. Где-то через час он упал и
ободрал  себе рукин. Глазам не веря, смотрел он на  капельки
крови,   проступившие   на  шелушащейся   коже.   Кровь   не
свернулась.  Она  казалась исполненной  странной  безмолвной
жизни. Почти такой же самодовольной, как эта пустыня. Слепая
ненависть вдруг  хватила его. Он с отвращением стряхнул алые
капли.  Самодовольной? А почему бы и нет? Кровь  не  томится
жаждой.  Ей  служат  исправно, крови.  Приносят  ей  жертву.
Кровавую жертву. Все, что требуется от нее --- это течь... и
течь... и течь.

     Он смотрел, как алые капли упали на твердый сланец, как
земля  поглотила их со сверх®естественной, жуткой скоростью.
Как тебе это нравится, кровь? Как тебе это нравится?

     На кого ты оставил нас, Господи.

     Он  поднялся, прижимая руки к груди. То, что  он  видел
раньше  издалека, оказалось почти перед ним.  Стрелок  издал
хриплый   испуганный  вскрик  ---  точно  карканье   ворона,
заглушенное  пылью.  Здание.  Нет  ---  целых  два   здания,
окруженных  поваленною оградой. Древесина казалсь  старой  и
хрупкой,  едва  ли  не  призрачной: дерево,  обращающееся  в
песок. Одно из зданий когда-то служило конюшней и до сих пор
еще сохранило ее безошибочные очертания. Второе являло собой
жилой  дом  или,  может быть, постоялый двор.  Промежуточная
станция  для  рейсовых экипажей. Ветхий песчаный  домик  (за
столько  лет  ветер покрыл древесину панцирем  из  песка,  и
теперь дом походил на замок, слепленный на морском берегу из
сырого  песка,  высушенный и закаленный солнцем  ---  вполне
пригодный  для  временного проживания) отбрасывал  тоненькую
полоску  тени.  Кто-то  сидел там, в тени,  прислонившись  к
стене. Казалось, стена прогнулась под тяжестью его веса.

     Стало быть, он. Наконец. Человек в черном.

     Стрелок замер на месте, прижимая руки к груди. Вытаращился во
все глаза, даже не сознавая своей напыщенной позы. Но вместо
трепещущего  возбуждения, которого  он  ожидал  (или,  может
быть,  страха;  или  благоговения),  он  вообще  ничего   не
почувствовал,   кроме  какого-то  тусклого,  атавистического
ощущения  вины  из-за  внезапной,  клокочущей  ненависти   к
собственной  крови, только что обуявшей его, да бесконечного
звона той детской песенки:

     ...дождь в Испании идет...

     Он загнул вперед, вынимая на ходу револьвер.

     ...скоро все водой зальет.

     Последнюю четверть мили он преодолел бегом, не пытаясь укрыться:
здесь  не  за  чем  было  укрыться.  Негде  спрятаться.  Его
короткая  тень неслась с ним наперегонки. Он  не  знал,  что
лицо   его  давно  обратилась  в  серую,  мертвенную   маску
истощения  с  застывшей на нею ухмылкой. Он  не  воспринимал
вообще  ничего --- только фигуру в тени. До самой  последней
минуты  ему даже в голову не приходило, что человек  в  тени
здания может быть мертв.

     Он выбил ногою одну из покосившихся досок забора --- она
переломилась   пополам,   издав   странный,   едва   ли   не
извиняющийся  звук  ---  и,  нацеливая  на  ходу  револьвер,
промчался  по  пустынному двору, залитому  светом  слепящего
солнца.

     --- Ты у меня под прицелом! Ты у меня...

     Фигура беспокойно зашевелилась и поднялась, выпрямившись в
полный рост. Стрелок подумал еще: Боже мой, от него же почти
ничего  не  осталось... что с ним случилось? --- потому  что
человек в черном стал ниже на добрых два фута, а его  волосы
побелели.

     Стрелок замер на месте, пораженный, недоумевающий. В голове у
него гудело. Сердце бешено колотилось в груди. Я умираю  ---
подумал он - прямо здесь...

     Он набрал в легкие раскаленного добела воздуха и склонил
голову, а когда, через мгновение, поднял глаза, то увидел не
человека  в  черном,  а  мальчишку со  светлыми  выгоревшими
волосами,  который  смотрел на него как будто  безо  всякого
интереса. Стрелок тупо уставился на него и тряхнул  головой,
что бы отрицая реальность происходящего. Но отказ его верить
глазам своим не затронул мальчишку. Он никуда не пропал.  Он
был  здесь  --- в синих джинсах с заплаткою на  колене  и  в
простой коричневой рубашке из какого-то грубого материала.

     Стрелок снова потряс головой и зашагал по направлению к
конюшне, не выпуская из руки револьвер. Он до сих пор еще не
собрался  с  мыслями.  В  голове все  плыло.  Там  нарастала
громадная боль тупая, пульсирующая.

     Внутри конюшни было темно, тихо и невыносимо жарко. Стрелок
огляделся,  вытаращив воспаленные глаза. Все опять  поплыло.
Обернувшись, как пьяный, он увидел мальчишку. Стоя в дверях,
тот  смотрел на него. Гигантский скальпель боли пронзил  его
голову,  от виска до виска. Разрезал мозг его, как апельсин.
Он  засунул револьвер в кобуру, покачнулся, взмахнул руками,
словно отгоняя призрачных фантомов, и упал лицом вниз.



     Когда он очнулся, то обнаружил, что лежит на спине, а под
головой  у   него  ---  охапка  мягкого  сена,  не  имеющего
никакого  запаха. Мальчик не сумел передвинуть  стрелка,  но
постарался  устроить  его  поудобнее.  Было  прохладно.   Он
оглядел  себя и увидел, что рубашка его потемнела от  влаги.
Облизав губы, почувствовал вкус воды. Моргнул. Огляделся.

     Мальчик сидел тут же рядом, на корточках. Едва он увидел, что
стрелок  приоткрыл  глаза,  он  наклонился  и  протянул  ему
консервную банку с неровными зазубренными краями ---  полную
жестянку  воды.  Стрелок  схватил ее  трясущимися  руками  и
позволил  себе  отпить. Чуть-чуть --- самую  малость.  Когда
вода прошла внутрь и улеглась у него в животе, он отпил  еще
немного.  А  то,  что  осталось.  выплеснул  себе  в   лицо,
сдавленно  отдуваясь. Красивые губы мальчишки  изогнулись  в
серьезной улыбке:

     --- Поесть не хотите?

     ---  Попозже, --- сказал стрелок. Тошнотворная  боль  в
голове,  результат солнечного удара, еще до конца не прошла.
Вода  неуютно хлюпала в желудке, как будто не зная, куда  ей
теперь податься. --- Ты кто?

     ---  Меня  зовут  Джон  Чемберс. Можете  называть  меня
Джейк.

     Стрелок сел, и тошнотворная боль обернулась немедленной
неудерживой  рвотой. Он согнулся попопам,  борясь  со  своим
взбунтовавшимся  желудком. В покотенькой  битве  победителем
вышел желудок.

     ---  Там  есть  еще, --- сказал Джейк и, забрав  банку,
направился в дальний конец конюшни. Остановился на  полпути.
Неуверенно улыбнулся стрелку. Тот кивнул ему, потом  опустил
голову, подперев подбородок руками. Мальчик был симпатичный,
хорошо сложенный, лет, наверное, девяти. Вот только какая-то
мрачная тень лежала у него на лице. Впрочем, теперь на  всех
лицах лежали тени.

     Из  сумрака  в  дальнем конце конюшни донесся  какой-то
глухой, непонятный шум. Стрелок настороженно вскинул голову,
руки  сами  потянулись к револьверам.  Странный  шум  длился
примерно секунд пятнадцать, потом затих. Мальчик вернулся  с
жестянкой --- теперь наполненной до краев.

     Стрелок отпил еще немного, на этот раз пошло лучше. Боль в
голове потихонечку отступала.

     --- Я не знал, что мне с вами делать, когда вы упали, -
промолвил  Джейк. --- Мне вдруг показалось,  что  вы  хотели
меня застрелить.

     --- Я принял тебя за другого.

     --- За священника?

     Стрелок насторожился.

     --- Какого священника?

     Мальчик, нахмурившись, поглядел на него.

     ---  Священник. Он останавливался во дворе. Я спрятался
в  доме.  Он  мне  не понравился, и я не стал  выходить.  Он
пришел ночью, а на следующий день ушел. Я бы спрятался и  от
вас,  но  я  спал,  когда вы подошли. --- Взгляд  мальчишки,
направленный  куда-то поверх головы стрелка, вдруг  сделался
мрачным. --- Я не люблю людей. Им всем на меня насрать.

     --- А как он выглядел, этот священник?

     Мальчик пожал плечами.

     --- Как и всякий священник. В такой черной штуке.

     --- Типа сутаны с капюшоном?

     --- Что такое сутана?

     --- Такой балахон.

     Мальчик кивнул.

     --- Балахон с капюшоном.

     Стрелок резко подался вперед, и что-то в лице у него заставило
мальчика отшатнуться.

     --- И давно он тут был?

     --- Я... я...

     ---  Я  т