вые   мальчики,
отдающие   голубизною,  и  их  нежные   дамы...   ведь   они
рукоплескали ему? И восхваляли его? Так?

     Где-то  во  тьме  капли воды стучали о камень.  Мальчик
молчал.

     ---  Я  помню, как они танцевали, --- повторил  стрелок
тихо-тихо. --- Я помню...

     Он  поднял глаза к неразличимой во тьме толще камня над
головою.   Казалось,   он   готов   закричать,   разразиться
проклятиями,  бросить слепой и отчаянный  вызов  этой  тупой
многотонной массе гранита, который упрятал их хрупкие  жизни
в свою каменную утробу.

     --- В чьей руке был нож, оборвавший жизнь моего отца?

     --- Я устал, --- тоскливо протянул мальчик.

     Стрелок замолчал, и мальчик улегся, подложив ладошку между
жекою  и  голым  камнем.  Пламя  факела  сделалось  тусклым.
Стрелок свернул себе сигарету. В преисполненной злобою  зале
его  воспаленной памяти еще сиял тот хрустальный  свет,  еще
гремели  возгласы акколады, обряда древнего  Посвящения  ---
пустого  обряда  в  пустынной стране, уже  тогда  безнадежно
противостоящей  серому океану времени. Остров  света  терзал
его  и  теперь  ---  горько, безжалостно. стрелок  отдал  бы
многое,  чтобы  не  видеть  этого  никогда:  как  отцу   его
наставляют рога.

     Он  выпустил дым изо рта и ноздрей и подумал, глядя  на
мальчика:  Сколько еще нам кружить под землей? Когда  теперь
мы увидим свет солнца?

     Он уснул.

     Когда дыхание его стало глубоким и ровным, мальчик открыл
глаза  и поглядел на стрелка с выражением, очень похожим  на
любовь. Последний отблеск догоревшего факела отразился в его
зрачке и растворился там, утонул. Мальчик тоже уснул.

     В неизменной, лишенной примет пустыне стрелок почти что
утратил  всякое ощущение времени, а здесь, в  этих  каменных
залах  под  горной грядою, где только тьма и нет  света,  он
утратил  его  окончательно. Ни у стрелка, ни у  парнишки  не
было  никаких приборов, измеряющих время, и само  понятие  о
часах  и минутах давно стало для них бессмысленным. В каком-
то  смысле они пребывали теперь вне времени. День  мог  быть
неделей, или неделя --- одним днем. Они шли, они спали,  они
скудно  питались. Их единственным спутником был непрестанный
грохот воды, пробивавшей себе дорогу сквозь камень. Они  шли
вдоль  потока,  пили  воду  из  его  минеральных  безвкусных
глубин.  Временами стрелку представлялось, что  на  дне  под
текучей водою он видит блуждающие огоньки, но он каждый  раз
убеждал себя, что это всего лишь проекции его мозга, который
еще  не  забыл,  что такое свет. Но он все-таки  предупредил
мальчугана,  чтобы тот не заходил в воду и не  мочил  в  ней
ног.

     Пространственный видоискатель у него в голове уверенно указывал
направление.

     Тропинка вдоль речки (а это действительно была тропинка:
гладкая,   слегла  вогнутая  желобком  по  продольной   оси)
неуклонно  вела  наверх  --- к истокам  реки.  Через  равные
промежутки  у тропы возвышались круглые каменные  колонны  с
железными кольцами у оснований. Должно быть, когда-то к  ним
привязывали  волов  или рабочих лошадей.  На  каждом  столбе
сферху   крепилось   что-то  вроде   стального   плафона   с
электрическим факелом, но в них давно уже не  было  жизни  и
света.

     Во  время третьей их остановки для "отдыха перед  сном"
мальчик  решился  немного  пройтись  вперед  в  одиночестве.
Стрелок различал, как в глухой тишине шуршит галька под  его
неуверенными шагами.

     ---  Осторожнее там, --- сказал он. --- Ни черта же  не
видно.

     --- Я осторожно. Здесь... ничего себе!

     --- Что там еще?

     Стрелок привстал, положив руку на рукоять револьвера.

     Зависла короткая пауза. Стрелок только зря напрягал глаза,
пытаясь вглядеться в кромешную тьму.

     ---  Это,  по-моему,  железная дорога,  -  с  сомнением
протянул мальчик.

     Стрелок  поднялся и двинулся осторожно на голос Джейка,
ощупывая землю перед собою ногой, прежде чем сделать шаг.

     --- Вот здесь.

     Рука, невидимая в темноте, прикоснулась к лицу стрелка.
Мальчик  хорошо ориентировался во тьме, даже лучше, чем  сам
стрелок.   Зрачки  его  расширились  так,  что  от  радужной
оболочки  почти  совсем  ничего  не  осталось;  стрелок  это
увидел,  когда  зажег худосочный факел,  не  дававший  почти
никакого  света. В этой каменной утробе не было ничего,  что
могло  бы  гореть, а те запасы, которые были у них с  собою,
уже  подходили  к концу. Временами же желание зажечь  огонь,
чтобы  стало  хоть  чуточку  посветлее,  становилось  просто
неодолимым.

     Мальчик стоял у изогнутой каменной стены, по которой тянулись,
теряясь   во   тьме,  параллельные  металлические   полоски,
оплетенные  какими-то черными жилами. Должно быть,  когда-то
они проводили электрические заряды. А по земле, выступая  на
несколько дюймов из каменного пола, шла металлическая колея.
Что  за  кареты ходили по ней в стародавние времена? Стрелок
мог  только  представить себе черные элестрические  снаряды,
летящие  сквозь  эту вечную ночь, пронзая  тьму  полыхающими
глазами прожекторов. Он ни о чем таком в жизни не слышал. Но
в   мире  еще  существуют  останки  былых  механизмов,   как
существуют   и   демоны  тоже.  Когда-то  он   знал   одного
отшельника,  возымевшего едва ли не религиозную  власть  над
жалкою паствой окрестных скотоводов лишь потому, что у  него
в   безраздельном   владении  была   древняя   бензоколонка.
Отшельник  садился  на  землю, хозяйским  жестом  приобнимал
колонку  одной  рукой, и выкрикивал свои  дикие,  грязные  и
зловещие проповеди. Время от времени он просовывал  все  еще
блестящий  стальной наконечник, прикрепленный к  прогнившему
резиновому  шлангу,  себе между ног. На колонке  ---  вполне
отчетливо, пусть даже и тронутыми ржавчиной буквами --- было
написано  что-то совсем уже непонятное: АМОКО.  Без  свинца.
Амоко прекратился в тотем Бога Грома, и они поклонялись  Ему
и  приносили  в  жерту Ему овец, убивая их прямо  отарами  в
приступах полубезумного религиозного рвения.

     Обломки   кораблекрушений,  подумал  стрелок.  Всего-ли
бессмысленные обломки в песке, который когда-то был морем.

     А теперь еще --- железная дорога.

     --- По ней и пойдем, --- сказал он.

     Мальчик в ответ промолчал.

     Стрелок загасил факел, и они легли спать. Когда же стрелок
проснулся, оказалось, что мальчик уже не спит. Он  сидел  на
железном  рельсе и смотрел на стрелка, ничего не различая  в
кромешной тьме.

     Они зашагали вдоль рельсов, точно парочка слепых: стрелок
---   впереди,  мальчик  ---  следом.  Они  шли,  пробираясь
наощупь,  стараясь,  чтобы  одна  нога  все  время  касалась
рельса. И снова единственным спутником их был рев бегущей по
правую  руку  реки.  Они шли молча, и так  продолжалось  три
периода  бодрствования  подряд.  Стрелку  не  хотелось  даже
связно  мыслить,  не  говоря уж  о  том,  чтобы  биться  над
составлением  плана  дальнейших  действий.  И  спал  он  без
сновидений.

     А во время четвертого периода они в полном смысле слова
наткнулись на брошеную дрезину.

     Стрелок ударился о нее грудью, мальчик --- он шел по другой
стороне --- головой. Прямо лбом. Он даже упал, вскрикнув.

     Стрелок немедленно зажег факел.

     --- Ты как там, нормально?

     Слова прозвучали резко, едва ли не раздраженно. Даже сам он
невольно поморщился.

     --- Да.

     Мальчик осторожно потрогал голову, потом тряхнул ею, как будто
затем, чтобы самому убедиться, что все действительно с ним в
порядке.  Они подошли, чтобы взглянуть, во что же такое  они
вписались.

     Оказалось, что это какой-то плоский квадрат из металла,
безмолвно  стоящий  на рельсах. В центре платформы  из  пола
торчала  какая-то ручка наподобие тех, которые нужно  качать
как  рычаг:  взад-вперед.  Стрелок  не  знал,  что  это   за
штуковина, но мальчик узнал ее сразу:

     --- Это дрезина.

     --- Что?

     ---  Дрезина, --- нетерпеливо повторил мальчик. --- Как
в старых фильмах. Смотрите.

     Парнишка взобрался наверх и подошел к рычагу. Ему удалось
опустить его вниз, но для этого парню пришлось повиснуть  на
ручке  всем своим весом. Мальчик натужно закряхтел.  Дрезина
продвинулась  немного вперед по рельсам --- бесшумно,  точно
фантом вне времени.

     ---   Работает,  только  тяжеловато  идет,  ---  сказал
парнишка, словно извиняясь.

     Стрелок тоже взобрался на платформу и нажал на рычаг. Дрезина
послушно  двинулась вперед, немного проехала и остановилась.
Стрелок  почувствовал,  как у него под  ногами  провернулась
ведущая  ось. Ему понравилось это новое ощущение. Понравился
сам процесс. Это был первые за многие годы древний механизм,
не  считая того насоса на станции, который работал исправно.
Ему  это  понравилось,  но и встревожило  тоже.  Эта  машина
гораздо  быстрее  доставит их по назначению:  к  месту,  где
свершатся их судьбы. Опять --- поцелуй Иуды, подумал стрелок
и  понял  вдруг, что человек в черном подстроил и это  тоже:
чтобы они нашли эту машину.

     --- Правда, здорово? --- Голос парнишки был преисполнен
искреннего отвращения.

     --- Что это --- фильмы?

     Джейк  не ответил. Они так и стояли посреди этой черной
тишины,  как будто в могиле, где нету жизни. Стрелок  слышал
только,  как внутри его тела работает организм,  и  еще  ---
дыхание мальчика. Вот и все.

     ---  Вы  станете  с той стороны, а я ---  с  этой,  ---
распорядился  Джейк. --- Вам придется немного  ее  потолкать
самому, пока она как следует не разгонится. А потом  я  могу
помочь. Раз вы толкнете, раз --- я. И мы поедем. Понятно?

     --- Понятно.

     Стрелок сжал кулаки в беспомощном жесте отчаяния.

     ---  Но  вам  придется  толкать  одному,  пока  она  не
разгонится, --- повторил мальчик, глядя прямо на стрелка.

     А перед мысленным взором стрелка неожиданно встала живая
картина:  Большой Зал через год после весеннего  бала.  Зал,
лежащий в руинах, разоренный восстанием, гражданской  войной
и вторжением. Следом нахлынули воспоминания об Элли, той, со
шрамом, женщине из Талла, которая упала сраженная пулями  из
его  револьверов. Он убил ее своими руками ---  рефлекторно,
безо всякого злого умысла. потом стрелок вспомнил Жами.  Его
лицо,  такое печальное в смерти. Лицо Сьюзан ---  искаженное
плачем.  Все  мои старые друзья. Стрелок улыбнулся  зловещей
улыбкой.

     --- Значит, буду толкать, --- сказал он.

     И взялся за дело.



     Они  катились  сквозь  тьму,  теперь  гораздо  быстрее,
поскольку  им  больше не надо было вслепую нащупывать  путь.
Постепенно   застарелая  неподвижность  дрезины,  копившаяся
веками,   раскочегарилась,  и  машина  пошла  более  гладко.
Мальчик честно пытался помочь, и стрелок иной раз давал  ему
потолкать,  но большей частью он трудился один, размашистыми
движениями   качая   рычаг   вверх-вниз.   Река   оставалась
единственным их попутчиком, то подступая поближе,  то  уходя
дальше  вправо.  Однажды они пронеслись сквозь  громадную  и
грохочущую    пустоту,    словно   по    гулкому    нартексу
доисторического собора. А в другой раз шум воды почти  замер
вдали.

     Казалось,  скорость и ветер, бьющий  в  лицо,  заменили
собою   зрение  и  вернули  обоих  их  в  рамки  времени   и
пространственных связей. Стрелок примерно прикинул, и вышло,
что  они  делают от десяти до пятнадцати миль в час.  Дорога
шла вверх, поднимаясь пологим, обманчиво незаметным уклоном,
который,  однако, утомлял его ощутимо. Едва они остановились
на  отдых, стрелок сразу уснул. И спал как убитый.  Провизии
снова осталось всего ничего, но ни стрелка, ни парнишку  это
уже не волновало.

     Стрелок не сумел еще распознать напряжения приближающейся
кульминации,  но оно было столь же реальным  и  нарастающим,
как  и  усталость. Он продолжал толкать ручку дрезины вверх-
вниз.  Они уже приближались к концу первоначальной фазы.  Он
себя  чувствовал  как  актер, стоящий  посередине  громадной
сцены  за  минуту  до того, как поднимется  занавес:  актер,
который  уже  принял  позу  для первой  сцены,  в  голове  у
которого  уже  наготове первая реплика --- ему  слышно,  как
невидимые  пока зрители шуршат програмками, рассаживаясь  по
местам.  Он  теперь  постоянно ощущал в животе  тугой  комок
неечстивого   предвкушения   и   приветствовал    физическое
утомление, которое помогало ему засыпать.

     Почти  все  время  мальчик молчал. Он  вообще  перестал
разговаривать, но однажды во время привала, еще до того, как
на  них напали недоумки-мутанты, он спросил у стрелка, робко
так и застенчиво, о том, Как он стал взрослым.

     Стрелок сидел, привалившись спиной к рычагу и держа во рту
сигарету. (Кстати, запас табака тоже уже подходил к  концу.)
Он  был готов погрузиться уже в свой обычный мертвый сон, но
мальчик вдруг задал вопрос.

     --- А зачем тебе?

     ---  Просто мне интересно. --- Голос мальчишки  был  на
удивление  упрямым,  как  будто он  хотел  скрыть  смущение.
Помолчав,  он  добавил: --- Мне всегда было  интересно,  как
люди  становятся взрослыми. А спросишь у взрослых,  так  они
обязательно будут врать.

     --- Я стал взрослым не вдруг, --- проговорил стрелок. -
--  Не  так  вот,  чтобы  бац  ---  и  ты  уже  взрослый,  а
понемножечку:  там чуть-чуть повзрослел, там ---  чуть-чуть.
Однажды   я   видел,  как  вешали  человека,  и   немножечно
повзрослел.  Хотя  тогда я еще этого не понимал.  Двенадцать
лет назад я бросил девушку. В одном местечке, называлось оно
Королевский Городок. И тоже немножечко повзрослел. Но  когда
что-то  подобное  происходило,  сразу  я  никогда  этого  не
понимал, а понимал только потом.

     До  него  вдруг дошло, что он пытается сейчас  уйти  от
ответа, и стрелок почувствовал себя неловко.

     ---  Наверное, ритуал совершеннолетия тоже  был  частью
взросления,  ---  нехотя выдавил он. --- Такой  официальный,
едва  ли  не  стилизированный. Как танец. --- Стрелок  издал
неприятный смешок. --- Как любовь.

     Вся моя жизнь --- это любовь и смерть.

     Мальчик молчал.

     ---  Нужно было проявить себя в бою. Доказать,  что  ты
вырос и стал мужчиной, --- начал стрелок.



     Лето и зной.

     Август набросился на истомленную землю, точно любовник-
вампир,  жаром своим убивая почву, а вместе с ней  и  посевы
фермеров. Поля вокруг города-замка превратились в стерильную
белую  пустошь.  А  в нескольких милях  на  запад,  у  самый
границ,   где  кончается  цивилизованный  мир,   война   уже
началась,  и все новости, что приходили оттуда, были  самыми
неутешительными. Но все они меркли перед безжалостным зноем,
поселившимся здесь --- в самом центре. Скотина в загонах  на
скотных дворах стояла, тараща пустые глаза, не в силах  даже
пошевелиться. Свиньи вяло похрюкивали, позабыв  о  мясницких
ножах,  уже  наточенных в преддверии осени.  Люди,  как  это
всегда  бывает,  жаловались  и проклинали  налоги  вместе  с
военным призывом, но за этою апатичной при всем показном  ее
энтузиазме  игрою  в политическое самосознание  стояла  одна
пустота.  Центр пообтрепался, как протершийся старый  ковер,
который сотню раз мыли, потом снова топтали ногами, выбивали
и вывешивали посушиться на солнышко. Нити и петли шитья, что
держало  последние самоцветы на истощенной груди  мира,  уже
распускались. Все распадалось. Земля затаила  дыхание  в  то
лето близящегося затмения.

     Мальчик бесцельно бродил в одиночестве по верхнему коридору
того  каменного мешка, который был его домом. Он  чувствовал
это, но не понимал. Он тоже был пуст и опасен.

     С тех пор, как повесили повара --- того самого Хакса, у
которого  всегда  находилось  чего-нибудь  вкусненькое   для
голодных мальчишек, --- миновало уже три года. За это  время
мальчик  поправился  и возмужал. И вот  теперь,  ---  одетый
только  в повылинявшие штаны из хлопчатобумажной ткани,  ---
четырнадцати  лет  отроду, широкогрудый  и  длинноногий,  он
выказывал все внешние признаки наступающего взросления.  Уже
было вижно, что он станет крепким и сильным мужчиной. Он был
еще  девственником, но две бойких дочурки  одного  купца  из
Западного  Города  уже  положили  на  него  глаз.  Он   тоже
испытывал  к  ним  влечение, и теперь  оно  проявлялось  еще
острее.  Даже  в прохладе каменного коридора  все  его  тело
покрылось испариной.

     Дальше по коридору располагались покои его матушки, но сейчас
он  собирался просто пройти мимо и подняться на крышу,  где,
обвеваемый   легеньким   ветерком,   он   сможет   предаться
подростковому  наслаждению, которое он  сам  себе  доставлял
кулаком.

     Он уже прошел мимо двери, как вдруг кто-то окликнул его.

     --- Эй, мальчик!

     Это   был  Мартен,  колдун,  одетый  с  подозрительною,
настораживающей  небрежностью:  черные  габардиновые  штаны,
почти  такие  же тесные и облегающие, как леотард,  и  белая
рубаха, рассегнутая на груди. Его волосы были вз®ерошены.

     Мальчик молча смотрел на него.

     ---  Входи, входи! Не стой в коридоре. Твоя мать  хочет
поговорить с тобой.

     Губы  его  улыбались, но в чертах лица так  и  сквозила
язвительная усмешка. А под этой усмешкой был только холод.

     А  мама,  похоже, совсем не горела желанием его видеть.
Она сидела в широком кресле с низкою спинкой у большого окна
в  центральной  гостиной  ее покоев  ---  того  самого,  что
выходило  на  горячие  чистые  камни  внутреннего  замкового
двора.  На ней было домашнее платье без пояса, и она  только
раз поглядела на сына --- быстрый промельк печальной улыбки,
как будто осенее солнце отразилось в текучей воде. Потом она
опустила  глаза  и все время, пока они говорили,  пристально
изучала свои руки.

     Теперь они виделись редко, и призраки колыбельных песен уже
почти стерлись в его сознании. Она стала чужой для него,  но
осталась  любимой. Он ощутил приступ аморфного страха,  и  в
душе  у  него  поселилась неизбывная  ненависть  к  Мартену,
который  был  правой  рукою  отца.  (Или  теперь  все   было
наоборот?)

     И, конечно же, слухи уже поползли по городу, но мальчик
так  убеждал себя, что он ничего такого не слышит, что и сам
в это поверил.

     ---  Как  ты? --- тихо спросила она, изучая свои  руки.
Мартен встал рядом с нею. Его тяжелая, вызывающая у мальчика
какую-то неосознанную тревогу ладонь легла ей на плечо в том
самом месте, где белое плечо соединяется с белой шеей. И еще
он  улыбался.  Им  обоим. Когда Мартен улыбался,  его  карие
глаза темнели и становились почти что черными.

     --- Нормально, --- ответил мальчик.

     --- А учишься хорошо?

     --- Я стараюсь.

     Они оба знали, что он не такой умный, как Катберт, и даже
не такой смышленый, как Жами. Он был тугодумом. Медлительным
и туповатым.

     ---  А  как  Давид? --- Она знала, как сын  привязан  к
соколу.

     Мальчик    взглянул   на   Мартена.   Тот   по-прежнему
покровительственно улыбался.

     --- Уже миновал свою лучшую пору.

     Мать  как  будто вздрогнула; на мгновение лицо  Мартена
потемнело,  и  он  еще крепче сжал ее плечо.  Но  потом  она
поглядела  на раскаленную белизну знойного дня за  окном,  и
все стало как прежде.

     Это такая щарада, подумал мальчик. Игра. Вот только кто с
кем играет?

     ---  У  тебя на лбу шрам, --- сказал Мартен,  продолжая
улыбаться. --- Так ты собираешься сделаться воином, как твой
отец, или ты слишком медлителен?

     На этот раз мать действительно вздрогнула.

     --- И то, и другое, --- ответил мальчик, потом поглядел
прямо  в глаза Мартену и выдавил из себя улыбку. Даже здесь,
в помещении, было слишком жарко.

     Улыбка Мартена мгновенно стерлась.

     ---  Теперь  можешь пойти на крышу, малыш.  Кажется,  у
тебя там дела.

     Но Мартен кое-что недопонял. Недооценил его. До сих пор
они  говорили  друг  с другом на низком  наречии,  изображ