я Россия требовала  земли  и твердой власти, которая  защитит эту
землю, потому что крестьянин сам управлять обществом не может. И никто в той
России   кроме  большевиков,  не   мог  дать  крестьянину  того   и  другого
одновременно, а так как одно  было  в тот момент немыслимо  без  другого, то
большевикам пришлось  взять на  себя  эту роль. Более того, если бы вопрос о
земле не стоял  в течение всей революции и  Гражданской войны, то большевики
никогда не смогли бы удержаться у власти, какой бы "сверхкрасный террор" они
не проводили. Они быстро приближались к краху, пока крестьянин  не понял  на
собственной заднице, что только Ленин и  большевики, которые дали ему землю,
его же защитят и не дадут помещикам землю у него отобрать.
     Если  допустить  только одно, а  именно,  что  крестьяне  в  1861  году
получили  землю  так, как  хотели  или хотя  бы приблизительно так и на  тех
условиях,  о которых мечтали  (правда,  тогда  и  общее  развитие  пошло  бы
по-другому, но этого не могло  быть, потому  что  1861  год  -  закономерный
результат предыдущего развития) или, хотя бы после Февраля 1917 года русская
буржуазия  могла  бы  дать  землю  крестьянам,  то  "Великая,  Пролетарская,
Социалистическая" даже  и не  началась  бы  -  потому  что главным  вопросом
русской революции  был земельный  вопрос и противоречия  между  буржуазией и
рабочим классом на этом фоне совершенно терялись.
     Почему же русская буржуазия  не могла  отдать крестьянам землю и спасти
себя?  Случайность?  Не  нашлось умного человека  среди буржуазии?  Нет,  не
случайность   и    далеко   не   все    капиталисты    были   дураками   или
болтунами-адвокатами. В  дело вмешались куда  более  могущественные  силы  -
экономические  законы,  законы,  определяющие   в  конечном  счете  развитие
общества, законы, которые  нельзя ни обойти, ни  перепрыгнуть,  тем более  с
помощью пары фокуснических фраз, как это пытался сделать Ленин.
     Не буду здесь углубляться в исследование экономики дооктябрьской России
-  это  великолепным  образом сделал в свое время Ленин. Приведу  всего лишь
несколько  цифр:  Россия  выплавляла чугуна в  2-8  раз,  стали  в 4-15 раз,
добывала угля в 5-25 раз, производила продукции машиностроения в 2-25 раз на
душу  населения меньше, чем  развитые страны. Удельный  вес России в мировой
промышленной  продукции составил  2,6%,  Франция  -  6,6%,  Англии -  12,1%,
Германии  -  15,3%,  США -  38,2%,  то  есть, если  сравнивать  население  и
территорию страны уровень развития капитализма в России был на порядок ниже,
чем  в странах Запада.  В  1914 году  заграничные  инвестиции в  акционерных
предприятиях  всех видов составляли  около  1600 миллионов  рублей или 34,1%
всего акционерного капитала в России.  Удельный  вес иностранного капитала в
общем   акционерном   капитале  отдельных   отраслей  хозяйства  определялся
следующим  образом:  в  горной  и металлургической промышленности  -  53%, в
химической свыше 40%, в электропромышленности - 75%, в банках - свыше 40%, в
промышленности  по   благоустройству   городов   -  свыше   40%.  С   учетом
облигационных капиталов доля иностранных инвестиций была еще  выше. Нетрудно
видеть, что иностранный капитал концентрировался в ключевых отраслях русской
экономики.  По некоторым подсчетам, удельный  вес  иностранных инвестиций  в
акционерном  капитале  предприятий  1 подразделения промышленности (средства
производства)   был  втрое   выше.   чем  во   2   подразделении  ("средства
потребления")  и  т.д.  А ведь хорошо известно,  как  не  любят  иностранные
капиталисты  вкладывать  капиталы  в  тяжелую  промышленность,  где  прибыль
намного ниже, чем в легкой, но как  же  тогда  русские капиталисты не хотели
вкладывать  в  нее  свои  капиталы?! Один  этот  штрих  к  портрету  русской
буржуазии говорит очень много.
     Своеобразие  России  и  ее капитализма  в  слабости своей  буржуазии  и
слиянии  интересов  слабой  буржуазии  и  сильного  дворянства,  обладающего
государственной властью при определяющей  роли  иностранного капитала. "Если
Россия  имеет  тенденцию  стать  капиталистической нацией по  образцу  наций
Западной  Европы, -  а за  последние годы  она  немало  потрудилась  в  этом
направлении,  -   она  не  достигнет  этого,  не  превратив   предварительно
значительной  части  своих  крестьян  в  пролетариев;  а  после  этого,  уже
очутившись  в  лоне  капиталистического   строя,  она  будет  подчинена  его
неумолимым законам, как и прочие нечестивые  народы.  Вот  и  все.  Но этого
моему критику мало. Ему  непременно нужно превратить мой  исторический очерк
возникновения  капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о
всеобщем пути, по которому роковым  образом обречены идти все народы, каковы
бы  ни  были исторические обстоятельства, в  которых они оказываются,  - для
того, чтобы придти в  конечном  счете к той экономической формации,  которая
обеспечивает,   вместе   с   величайшим   расцветом   производительных   сил
общественного  труда, наиболее  полное развитие человека. Но  я прошу у него
извинения. Это было бы  одновременно и слишком лестно и слишком постыдно для
меня... Таким образом, события, поразительно аналогичные, но происходящие  в
различной исторической обстановке, приводят к совершенно разным результатам.
Изучая  каждую из этих эволюций  в отдельности и затем сопоставляя их, легко
найти  ключ  к  пониманию  этого  явления;  но никогда нельзя  достичь этого
понимания,    пользуясь   универсальной    отмычкой    какой-нибудь    общей
историко-философской  теории,  наивысшая добродетель  которой состоит  в  ее
надисторичности."  В   этом  отрывке   из   письма  К.  Маркса   в  редакцию
"Отечественных записок" по сути заключены все ответы на вопросы о  характере
Октябрьской революции.
     Россия,  несмотря  на относительно  быстрое развитие капитализма  после
1861 года,  отставала от стран  Запада  по всем пунктам - от  образования до
производства стали. Россия не успела развиться в буржуазное государство хотя
бы по существу, то есть экономически,  не говоря уж о политическом развитии,
а уже была  привязана  к развитому  капитализму Запада. К октябрю  1917 года
Россию душили в "объятиях" иностранные капиталы.
     И  своеобразие   положения  заключалось   в  том,   что  в   феодальном
абсолютистском  государстве   с  деспотической  властью  царя,  существовала
буржуазия, которая не могла возглавить буржуазную
     революцию (доказательства -  1905 год, февраль  1917 года и доследующие
события). "Немецкая буржуазия развивалась так вяло, трусливо и медленно, что
в тот момент,  когда она  враждебно  противостояла феодализму и абсолютизму,
она  сама  оказалась  враждебно противостоящей  пролетариату  и  всем  слоям
городского населения, интересы  и идеи которых были родственны пролетариату.
Она увидела во враждебной позиции по отношению к себе не только класс позади
себя, но  и всю Европу  перед собой. В отличие от французской буржуазии 1789
года  прусская буржуазия  не  была  тем классом, который  выступает от имени
всего современного общества против представителей старого общества, монархии
и  дворянства. Она опустилась до  уровня какого-то сословия,  обособленного,
как от короны, так и от народа, оппозиционно настроенного по отношению к ним
обоим,  нерешительного  по  отношению  к  каждому  из  своих  противников  в
отдельности, так как она всегда видела их обоих впереди или позади себя; она
с  самого начала была склонна к измене народу и к компромиссу с коронованным
представителем  старого  общества,  ибо она сама уже принадлежала  к старому
обществу, она представляла  не интересы  нового общества против  старого,  а
обновленные  интересы  внутри  устаревшего  общества,  она  стояла  у   руля
революции не  потому что за ней  стоял народ, а потому, что  народ толкал ее
впереди себя; она находилась во главе не потому, что представляла инициативу
новой общественной  эпохи, а только потому, что выражала недовольство старой
общественной эпохи; то был пласт старого государства, который сам не  пробил
себе дороги,  но  силой  землетрясения  был выброшен  на поверхность  нового
государства; без  веры в  себя,  без  веры в  народ, брюзжа  против  верхов,
страшась  низов,  эгоистичная  по отношению к тем и другим и сознающая  свой
эгоизм,  революционная по отношению  к  консерваторам  и  консервативная  по
отношению к  революционерам;  не доверяющая  своим собственным  лозунгам,  с
фразами вместо идей,  боящаяся мирового урагана и эксплуатирующая его в свою
пользу; лишенная  всякой энергии, представляющая собой сплошной плагиат, она
пошла, потому что в ней  нет ничего  оригинального, она  оригинальна в своей
пошлости, она торгуется сама  с собой, без инициативы, без  веры в себя, без
веры  в  народ,  без всемирно-исторического  призвания  -  точно старик, над
которым тяготеет проклятие, осужденный на то, чтобы извращать первые молодые
порывы полного  жизни народа и  подчинять  их  своим старческим интересам  -
старик без  глаз, без зубов, полная  развалина  - такой  очутилась  прусская
буржуазия  после  мартовской   революции  у  руля  прусского   государства."
Поразительно!  Заменив  "немецкая",  "прусская"  на  "русская", мы  получаем
словно в волшебном зеркале полную  характеристику русской  буржуазии в марте
1917 года.
     Но  буржуазная  революция  назрела, она была  необходима и неминуема. И
было кому возглавить  ее помимо буржуазии - рабочему классу. Так и произошло
в феврале  1917 года. Больше того, была сильная организация профессиональных
революционеров,   идеологией  которых   был  марксизм,  то   есть   интересы
пролетариата,  да  и всего народа,  партия, которая  считала, что она должна
возглавить революцию  (хотя,  естественно, большевики считали, что революция
будет  называться несколько иначе - социалистической). "Мне думается,  что в
одно прекрасное утро наша партия,  благодаря  беспомощности  и  вялости всех
остальных партий  вынуждена  будет  стать  у власти,  чтобы в  конце  концов
проводить  все  же  такие  вещи,  которые лежат  непосредственно не  в наших
интересах,  а  в  интересах общереволюционных  и  в  интересах  специфически
мелкобуржуазных;  в таком случае под давлением пролетарских масс,  связанные
своими собственными, в  известной  мере ложно истолкованными и выдвинутыми в
порыве партийной борьбы печатными заявлениями и планами,  мы будем вынуждены
производить  коммунистические  опыты  и делать  скачки,  о которых  мы  сами
отлично понимаем,  что они несвоевременны. При  этом  мы потеряем головы,  -
надо надеяться, только в физическом смысле, - наступит реакция и прежде, чем
мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, нас станут
считать не только чудовищами,  на что нам было бы  наплевать, но и дураками,
что уже гораздо  хуже.  Трудно представить себе другую перспективу. В  такой
отсталой стране, как Германия,  в которой имеется передовая партия и которая
втянута в передовую революцию вместе с такой передовой страной, как Франция,
-  эта передовая  партия должна  обязательна очутиться у власти,  как только
дело  дойдет   до  серьезного   конфликта  и   как  только   будет  угрожать
действительная опасность. А для этой  партии  это  было бы во всяком  случае
преждевременным. Однако все это не важно, и самое лучшее, что можно сделать,
-  это  уже  заранее подготовить в нашей партийной  литературе  историческое
оправдание нашей партии  на тот случай, если  это действительно произойдет."
Ну, что здесь можно сказать? Остается только еще раз написать "поразительно"
и  поставить  страницу  восклицательных  знаков!  Единственное,  чего не мог
предвидеть Энгельс так это того, что все произойдет через 64 года в России и
в  совершенно  других  условиях  империализма, в  условиях,  когда классовая
борьба  и  борьба за национальную  свободу  исключат возможность  реакции  в
старом  смысле слова,  и реакция  должна  будет  наступить,  так сказать,  -
изнутри самой революции.
     "Октябрьская революция" была не самостоятельной революцией, а одним  из
этапов Великой Русской  революции  1917-1920  годов.  Она  была продолжением
Февральской революции  или, если угодно,  февральских  событий, февральского
восстания.  За  восемь  месяцев  после  Февраля  буржуазия  поставила  своим
"руководством" страну перед национальной катастрофой. Шутка истории состояла
в том, что  для того, чтобы завершить буржуазную революцию, необходимо  было
избавиться от буржуазии. В  этом, впрочем, нет ничего принципиально нового -
нечто  похожее  происходило  во  Франции - якобинцы  рубили  головы  буржуа,
стараясь как можно быстрее и полнее  осуществить буржуазную революцию, хотя,
конечно,  сами они воображали,  что  создают "царство равенства, братства  и
свободы."  "Однако  как  ни  мало  героично  буржуазное  общество,  для  его
появления   на  свет   понадобились   героизм,   самопожертвование,  террор,
гражданская война и битвы народов." Якобинцы  XX века сменили  нерешительных
русских  буржуа,  но в отличие от якобинцев конца ХУШ  века не отдали власть
назад буржуазии, точнее, она не смогла, да и не могла, ее у них отнять.
     К. Маркс говорил, что  революции не совершаются по заказу. "Октябрьская
революция" была "по заказу", то есть она и была не революцией, а переворотом
-  власть  перешла от  одной группировки  к  другой,  что,  кстати,  отлично
понимали непосредственные участники этого переворота, о чем я уже упоминал.
     Народ, особенно крестьяне (несмотря на то, что крестьяне получили землю
из  рук  большевиков, они  еще  долго  были  настроены  против  них,  против
непонятной им  "коммунии"  -  во многом  это объясняется тем,  что крестьяне
надеялись   получить   землю  мирным  "законным"  путем  от   Учредительного
собрания), на первых  порах  встретили этот  переход  власти из одних  рук в
другие  довольно  равнодушно  и даже  враждебно. Но еще  более равнодушным и
враждебным  было отношение к правительству Керенского, которое все настолько
презирали, что даже монархически настроенные офицеры хотели прихода к власти
большевиков,  надеясь,  что  на скорых  развалинах этой  власти, легче будет
вернуть на трон "возлюбленного императора".
     Крестьяне получили землю,  дворян, буржуазию,  интервентов  сбросили  в
море.
     Теоретически перед Россией как будто открывалось два пути:
     1. Традиционный частнокапиталистический путь.  Идти  таким  путем можно
было  бы,  естественно,  только  во  главе  с  буржуазией,  частно владеющей
средствами производства и обладающей политической властью.
     П. Этот второй путь я называю - государственным капитализмом. то есть с
государственной    (не    общественной,    не   общенародной),    а   именно
государственной,  то  есть принадлежащей государственной машине, которая при
государственном  капитализме  тождественна  новому  классу   государственных
капиталистов) собственностью  на средства  производства,  а  затем и на  все
остальное.
     Разберем оба  эти  пути.  Слабость  буржуазии, ее заинтересованность  в
союзе  с  дворянством  (в гражданской войне  отечественная буржуазия  играла
столь незначительную роль, что ее  можно сравнить с "актером без  реплики" -
вроде  лакея  с  подносом;  ударной  силой,  причем ударной  силой  кого?  -
иностранной буржуазии,  потерявшей в России едва ли не  больше, чем  русская
буржуазия - было дворянство),  точнее -  невозможность ее  существования без
дворянства и иностранного капитала, более сильного в России, чем сам русский
капитал  - могли  быть  предметом  споров  до Февраля  1917 года. В  течение
последовавших восьми месяцев была блестяще доказана самой русской буржуазией
полная  невозможность пребывания  ее  у  власти.  Безвластная власть русской
буржуазии вела  либо к военной диктатуре дворян, то есть к  возврату старого
царизма  или  даже  еще  более  варварского,  либо  к превращению  России  в
полуколонию  Запада. Причем  первое неминуемо означало и второе. Кроме того,
буржуазия не  разрешила и не могла такая буржуазия разрешить, главный вопрос
русской революции - земельный,  а значит в любом случае рано или поздно  все
должно было начаться сначала.
     Никто, ни один  человек (или группа)в  России не хотел, чтобы положение
оставалось таким, каким оно  стало после  Февраля. Все хотели перемен - одни
назад к прошлому,  другие рвались  вперед, третьи сами не  знали,  чего  они
хотели, причем часто и первое, и второе, и третье совмещалось в одном лице.
     Дворяне хотели восстановления монархии во  всей ее первобытной прелести
(я,  разумеется, везде говорю о классах, о подавляющем  большинстве, а не об
отдельных  липах,  тем  более,  исключениях  из  правил,  вроде  дворянина -
большевика или  выходца из рабочих или крестьян -  белогвардейца), буржуазия
хотела поставить на место рабочих, но монархии дофевральской не хотела (хотя
и  была  готова  согласиться  с  ней  в  крайнем  случае)  -  хотела  "более
умеренной". Единственное,  что русской  буржуазии  понравилось  в буржуазном
государстве,  так  это  то,  что  она  сама, так сказать -  непосредственно,
запускала руку в казну, воруя так и  в таких размерах,  как  ей и не снилось
даже при "царе-батюшке".
     Рабочий  класс  хотел (по крайней мере  -  большевики хотели,  то  есть
несколько  процентов  от  общей  численности  рабочих)сбросить  со своей шеи
буржуазию  и,  во  всяком  случае,  рабочий  класс  хотел  улучшения  своего
положения.
     Крестьяне хотели земли.
     И  все,  даже  последний палач  в белогвардейской контрразведке, хотели
"истинной" свободы. Только понимал каждый свободу - по-своему.
     Это - желания.  Сами по  себе желания  тоже  значат много,  но  так  уж
устроена жизнь  на нашей планете, ничего  тут  не поделаешь,  что желания  -
вторичны, а первичны - проявления экономики. "Мои исследования привели  меня
к  тому  результату,  что  правовые  отношения, так  же  точно, как и  формы
государства, не  могут быть поняты  ни из  самих себя, ни из так называемого
общего  развития  человеческого  духа,   что,  наоборот,   они  коренятся  в
материальных жизненных отношениях,  совокупность которых  Гегель, по примеру
английских  и   французских  писателей   ХУШ  века,   называет  "гражданским
обществом",  и   что  анатомию  гражданского   общества  следует   искать  в
политической  экономии.  Начатое  мною  в  Париже изучение этой  последней я
продолжил в Брюсселе, куда я переселился вследствие приказа г-на Гизо о моей
высылке из Парижа. Общий результат,  к которому  я пришел и который послужил
затем руководящей нитью  в  моих дальнейших исследованиях, может быть кратко
сформулирован  следующим  образом. В общественном  производстве  своей жизни
люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения
-  производственные отношения,  которые  соответствуют определенной  ступени
развития  их   производительных  сил.   Совокупность  этих  производственных
отношений  составляет экономическую  структуру общества,  реальный базис, на
котором  возвышается  юридическая  и   политическая  надстройка  и  которому
соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства
материальной   жизни   обуславливает  социальный,  политический  и  духовный
процессы жизни  вообще. Не сознание людей определяет  их бытие, а. наоборот,
их общественное бытие определяет  их сознание.  На  известной ступени своего
развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие
с  существующими производственными  отношениями,  или  - что является только
юридическим  выражением  последних  -  с  отношениями собственности,  внутри
которых они  до сих пор  развивались.  Из форм развития производительных сил
эти  отношения  превращаются в  их  оковы.  Тогда наступает эпоха социальной
революции.  С  изменением  экономической  основы  более  или  менее   быстро
происходит  переворот  во все