Тель-Авив.
     Вот как,  например,  разговаривали  с  бывшим  одесситом  Рувимом
Львовичем Блувштейном.
     Допрашивавший его   жандарм   вызвал   себе   на   подмогу   двух
полицейских.
     - Я знаю,  почему ты хочешь удрать, - в раздражении перешел он на
идиш.  -  Твоему  сыну  скоро  минет восемнадцать.  А ты рассчитываешь
забрать у государства солдата! Не позволим!
     Блувштейн ответил, что все равно в Израиле не останется. Тогда по
приказу шинбетовца полицейские,  сковав Блувштейну  руки  наручниками,
стали  избивать  его.  Один  из  полицейских  с  методическим усердием
царапал ему щеки.  Когда потерявший сознание Блувштейн пришел в  себя,
ему сказали:
     - Теперь хорошенько подумай.
     И отпустили,  заставив  сначала  тщательно  умыться,  чтобы  хоть
как-нибудь скрыть следы допроса.
     Жена избитого Блувштейна робко напомнила шинбетовцу:
     - Мы не взяли с собой денег на обратные билеты из Тель-Авива. Нас
предупредили, что вы оплачиваете проезд тем, кого вызываете к себе.
     - Если они оказываются настоящими  израильтянами,  -  услышала  в
ответ   женщина.  -  А  тебе  придется  научиться  просить  милостыню.
Притворись женой забастовщика - и соберешь на билеты.
     По такому  же  сценарию,  включая удары по лицу наручниками,  был
проведен разговор и с Михаилом  Урманом.  Его  обвинили  в  стремлении
увезти  с  собой  дочь.  А  ей  вскоре  предстояло  отбывать  воинскую
повинность.

     ПОКИНУТЬ ИЗРАИЛЬ УДАЕТСЯ ДАЛЕКО НЕ ВСЕМ

     Вызывали в  контрразведку  и  парикмахера  Владимира   Матвеевича
Рейзина,   приехавшего  с  женой  и  шестилетним  сыном  из  Одессы  и
поселенного в городе Герцлие.  Поводом к  вызову  был  донос  какой-то
незнакомой  Рейзину  девушки.  На  улице она услыхала,  как тетка жены
Рейзина,  вызвавшая их в Израиль, жаловалась знакомой на то, что "этот
мерзавец Володя хочет увезти семью в Советский Союз".
     Жене пришлось дать подписку,  что она  останется  у  тетки  и  не
отдаст   шестилетнего  Руслана  "изменившему  родине  отцов"  мужу.  В
отместку  сохнутовцы  помещали  Рейзину  получить  визу  на  выезд  из
Израиля. Он добрался в Австрию кружным путем.
     С Ильей Исаевичем Иосибашвили,  работавшим  ранее  на  тбилисской
фабрике  "Синтетика",  в  "шинбете" беседовали неслыханно мягко и даже
сочувственно.
     - Если  ты  так  хочешь,  можешь уезжать,  - сказали ему.  - Но в
Тбилиси,  к сожалению,  уже знают,  как подробно ты  рассказал  нам  о
советской  оборонной  промышленности.  Сколько  за  это  полагается по
советскому уголовному кодексу?
     Иосибашвили, знавший  о  советской оборонной промышленности ровно
столько же, сколько об израильской, смиренно ответил:
     - Ну что ж, отвечу за свое преступление.
     Поняв, что номер  не  удался,  шинбетовцы  вышли  из  себя.  Илье
Исаевичу было коротко сказано:
     - Не уедешь! И не думай об этом.
     Как же  все-таки  он  уехал?  Поистине  не  было  бы счастья,  да
несчастье помогло.  Неожиданная поддержка пришла от... сохнутовцев. Им
надоели   законные  жалобы  Иосибашвили  на  то,  что  ему  не  отдают
одиннадцати ящиков с  мебелью  и  домашней  утварью,  отправленных  из
Грузии в  Израиль.  На  руках  у Иосибашвили были документы о прибытии
ящиков по месту назначения, но затем они загадочно испарились. Об этом
весьма  конфузливом  для  "Сохнута"  факте  стало  широко  известно  в
городке. Илье Исаевичу предложили сделку:
     - Откажись  от  претензий на пропавшие ящики,  и мы договоримся с
"шинбетом", тебя выпустят.
     Сделка состоялась.
     Вдосталь хлебнул шинбетовских увещеваний и врач Иосиф Григорьевич
Бурштейн.  Его  вызывали  четыре  раза.  Отобрали  письма  и  дневник.
Пытались воздействовать через сына, запутавшегося в сионистских сетях.
Чтобы укрыться от полицейской слежки,  Бурштейн вынужден был последние
ночи  перед  бегством  из   Израиля   проводить   на   улице   или   у
сочувствовавших его беде соседей-старожилов.
     Не только  контрразведчики  расправляются  с  теми,  кто  задумал
покинуть Израиль.
     Когда бывшая жительница  Черновиц  Александра  Ефимовна  Каручеру
заболела, ее сын, двадцатилетний Ефим, обратился в военный мисрад:
     - Мама здесь погибнет. Снимите меня с учета, мы уезжаем.
     - Заболела ведь мама,  а не ты,  - ответили ему.  - Если ты такой
любящий сын, уговори маму оставить тебя здесь.
     Ефим вспылил, поднял крик. Его избили.
     Бывшему рижанину     Абраму     Гиршовичу      Гецу,      кое-как
просуществовавшему  в Яффе девять месяцев,  удалось пробраться в Вену.
Вскоре нью-йоркская газета "Нью-Йорк колэм" напечатала  беседу  своего
корреспондента  с  Гецем.  "Я  был  дурак дураком.  Ринуться в Израиль
вместе с другими дураками - в этом была моя погибель,  - признался он.
-  А  теперь  я  вынужден  расплачиваться  за свою глупость".  Венские
сохнутовцы  разъярились  и   стали   методично   преследовать   Абрама
Гиршовича.
     - Горько расплачиваться ты будешь только теперь, - пригрозили они
ему.  По  их указанию венская еврейская община включила Геца в "черный
список".  И отныне ни одна венская фирма,  в числе владельцев  которой
имеются предприниматели еврейской национальности, не дает Гецу никакой
работы.
     Но и путь Геца из Яффы в Вену тоже был достаточно тернист.  Когда
этот  сорокадевятилетний  человек  пришел  в военный мисрад и попросил
снять его с учета в связи с предстоящим  отъездом,  чиновник  до  того
осатанел,  что,  осыпая  Геца  угрозами,  перешел  с иврита на русский
язык - тяжелейший проступок для государственного чиновника! Для начала
Геца бросили в карцер на двенадцать часов.  А мужу его сестры, бывшему
артисту Рижской филармонии Якову Подкоминеру, позвонили по телефону:
     - Уйми своего шурина, не то придется с тобой поговорить!
     Впрочем, Подкоминер отделался,  вероятно,  только легким испугом:
он  успел  завоевать  репутацию "верного израильтянина".  Правда,  для
этого ему  пришлось  отказаться  от  служения  Мельпомене  и  пойти  в
служение "Сохнуту". Он охотно пишет в Ригу письма о том, как преуспели
в Израиле бывшие рижане. Он готов послать под видом родственника вызов
любому человеку  в  любой  город.  Наконец,  он по поручению "Сохнута"
следит за настроениями своих бывших  земляков.  Именно  благодаря  его
усердию сохнутовцам в последний момент удалось предотвратить отъезд из
Израиля  четырех  семей.  Слово  "шинбет"   заставляет   бывших   олим
содрогаться даже за пределами Израиля.
     Обитатели венского дома на Мальцгассе,  1,  с ужасом  вспоминают,
как  их  жалкую  обитель  неожиданно  посетил Гирш Пайс.  Многие еще в
Израиле были  наслышаны  о  фанатизме  и  жестокости  этого  жандарма,
назвавшегося, правда, в Вене дипломатическим работником.
     С беженцами  он  предпочитал  объясняться  только  в  присутствии
детей,  которых  с  первых  же  выкриков  доводил до плача.  Угроза за
угрозой сыпались из его уст:
     - Вам  удалось  выбраться  из нашей страны,  но тем,  кто захочет
последовать  вашему  примеру,  это  не  удастся.  Мы  найдем  средства
воспрепятствовать им. Учтите, у нас найдутся люди, которые не побоятся
прикончить любого, кто хочет убежать.
     Такие люди нужны, очевидно, "шинбету" и вне Израиля.
     - Хотите их увидеть, - сказал мне знакомый австрийский журналист,
- посетите стрелковый тир фирмы "Йохан Шпрингер" на Иозефгассе, 10.
     Я пошел  по  этому  адресу.   В   тире   действительно   говорили
преимущественно  на  иврите.  А  главное,  на  глазах совершенствовали
умение стрелять из пистолета по движущейся цели.
     И я  понял,  почему  так  дрожит  за  свою семью беженец Эльказар
Газнешвили. Ему пришлось бежать из Израиля дважды. В первый раз он был
спровоцирован  и  насильно  возвращен  в Израиль с поистине иезуитским
коварством.
     Долго и  безуспешно  добивался Газнешвили разрешения на поездку в
одну из западноевропейских стран.  Ему беспрестанно  отказывали,  хотя
Эльказар утверждал,  что после свидания с земляками из Грузии вернется
в Израиль. Но шинбетовцы были неумолимы.
     И совсем неожиданно, когда Газнешвили уже потерял всякую надежду,
ему разрешили выезд:
     - Можешь  полететь  как  турист.  Только сразу же купи билет и на
обратный самолет.
     Не имея иного выхода,  Газнешвили согласился.  Он не знал,  что в
выданном ему "туристском" документе по-немецки значится: податель сего
направляется в один из западноевропейских филиалов "Сохнута".
     Установив, что Эльказар не  собирается  возвращаться  в  Израиль,
сохнутовцы  избили  его.  Но  и  это  не  сломило воли беженца.  Тогда
сохнутовцы  насильственно  сделали  ему  наркотическую  инъекцию  и  в
бессознательном состоянии посадили в самолет. Очнулся Газнешвили уже в
израильском аэропорту Лод.
     К какому  же  выводу  приводят  нас эти и им подобные злоключения
Мамествалова,  Блувштейна,  Урмана,  Рейзина,  Иосибашвили, Бурштейна,
Каручеру,  Геца,  Газнешвили и многих других, бежавших из израильского
"рая" людей?
     Вывод один:  из  тысячи  бывших  советских  граждан,  стремящихся
покинуть  оказавшееся  для  них злой чужбиной израильское государство,
осуществить свое стремление удается буквально единицам - тем,  кто  не
только  может  кое-как  выпутаться  из  долговых сетей,  но и получает
редкую возможность  использовать  такие  обстоятельства,  как  пропажа
багажа,  тяжелое  заболевание  и  даже  смерть члена семьи.  Например,
бывший москвич  Каплан  и  бывший  сухумец  Шамелашвили  вырвались  из
Израиля только тогда,  когда их жены в отчаянии покончили с собой.  Но
даже им пришлось преодолеть  иезуитские  препоны  сионистской  машины,
работающей на то, чтобы любыми средствами удержать олим в Израиле.
     Вот почему из трехсот двух семей евреев, подписавших присланное в
Вену письмо,  покинуть Израиль удалось с огромными трудностями  только
двадцати восьми семьям.
     Но если беженец в конце концов добирается до Рима, Никосии, Вены,
то и в этих столицах к нему угрожающе тянутся длинные руки "Сохнута".
     Именно они,  эти  зловещие  руки,  потянули  Габо Ханашвили и Зою
Жвитиашвили на скамью подсудимых венского суда.

     "СЛУШАЕТСЯ ДЕЛО ПО ОБВИНЕНИЮ..."

     Уже вырвавшись   в   Вену,  Габо  и  его  свояченица  Зоя  узнали
огорчительную весть:  часть  их  тбилисских  родственников  выехала  в
Израиль.  Мало  того,  выехала  главным  образом потому,  что получила
обнадеживающие  телеграммы  от...  Габо  и  Зои.  Но  и   телеграфными
фальшивками   сохнутовцы   не   ограничились:  от  имени  Габо  и  Зои
последовали еще и телефонные звонки в Тбилиси.
     Можно представить  себе состояние этой семьи!  Что им оставалось,
как  не  попытаться  встретить  обманутых  родственников  на   венском
Восточном вокзале и открыть им горькую правду?
     Но приезжающих  тбилисцев  встречал  и  представитель  "Сохнута",
которому  полагалось  доставить их прямо с вокзала в замок Шенау и там
изолировать до отправки на самолете в Израиль.
     Бдительный сохнутовец  Тамир  заметил  в вокзальном зале ожидания
Габо и Зою  с  группой  друзей,  тоже  бежавших  в  Вену  из  Израиля.
Прислушавшись к их разговорам,  он понял, почему они на вокзале. Тамир
немедленно бросился к дежурившему на вокзале  инспектору  криминальной
полиции Чепеку  и  обратил  его  внимание  на группу "подозрительных".
Чепек  в  сопровождении  Тамира   решил   проверить   документы   этих
"возбужденных  личностей".  Но  те,  услышав  угрозы  Тамира  на идиш,
приняли и самого уважаемого инспектора тоже за  сохнутовского  агента,
тем более что костюм на нем был сугубо штатский.
     Главный свидетель  обвинения  Тамир  утверждал,   что   инспектор
показал Габо,  Зое и их друзьям полицейский жетон.  Однако Габо, Зоя и
свидетели защиты,  по их словам,  были  так  взволнованы  (до  прихода
поезда оставались считанные минуты!),  что жетона не заметили и, когда
инспектор Чепек потребовал  документы  у  бывших  грузинских  граждан,
некоторые  из  них  обратились  за  помощью  к  полицейским,  одетым в
надлежащую форму.  Иными словами,  уверенные в том,  что Чепек,  как и
Тамир,  представляет  "Сохнут",  беженцы  стремились  найти  защиту от
полицейского у полицейских!
     Но приведенная  Тамиром  в  действие машина провокации безотказно
сработала.  Габо,  Зоя вместе с друзьями оказались  не  на  вокзальном
перроне,  а в полицейском участке.  Тбилисских родственников встретили
не они, а медоточивый Тамир, благополучно доставивший приезжих в замок
Шенау.
     Расстроенный Габо и  Зоя  оказали  сопротивление  инспектору,  не
пускавшему  их  на перрон.  Замечу,  по своим внешним данным инспектор
Чепек вполне справился бы на экране с ролью великана. Тем не менее, по
свидетельству   Тамира,  далеко  не  атлетически  сложенная  Зоя  даже
"избила" инспектора.
     Вот какие  происшествия,  согласно  обвинительному акту,  привели
Габо Ханашвили и Зою Жвитиашвили на скамью подсудимых.
     Я понимал   австрийского   судью:   весьма   нелегко   было  ему,
оберландесгерихтерату Хофману,  вести судебное  разбирательство,  ведь
обвиняемых и  свидетелей  защиты  приходилось  допрашивать  с  помощью
переводчицы. А ей, бедняге, тоже было нелегко: некоторые свидетели так
слабо   говорили   по-русски,  что  переводчица  зачастую  вдохновенно
импровизировала.
     Дело слушалось  вторично.  На  первое судебное заседание Тамир не
явился.
     Хотя он  и  назвался студентом,  случайно оказавшимся на вокзале,
однако адвокат настоял на вызове Тамира.
     На вопросы адвоката Тамир отвечал,  ни разу не глянув ему в лицо.
Он знал,  что подсудимых защищает  секретарь  Международного  комитета
узников    Маутхаузена,    президент    Всеавстрийского    объединения
демократических юристов Генрих Дюрмайер.
     Надо отдать  справедливость  прокурору  -  он  тоже  не  очень-то
приветливо  взирал   на   "студента".   Можно   понять   представителя
государственного обвинения:  совсем неприглядно выглядит эпизод, когда
по одному слову сохнутовца инспектор криминальной  полиции  немедленно
берет под подозрение семерых совершенно неизвестных ему людей.
     Взмокший Тамир извивался и вертелся, как уж под сапогом. Закончив
свои  показания,  он  развязно  втиснулся в группу присутствовавших на
процессе венских полицейских.  Но  они  очень  холодно  встретили  его
панибратские  попытки  вести  себя  с  ними на равных.  И сконфуженный
сохнутовец предпочел удалиться.
     А между тем речь Генриха Дюрмайера была преимущественно посвящена
хозяевам Тамира.
     - Полагалось бы здесь услышать,  - сказал  адвокат,  -  слушается
дело по обвинению тех,  кто руководит Тамиром. По их указке он обманул
не только моих подзащитных,  но и их несчастных родственников. Обращаю
внимание  суда на неоднократные напоминания венской прессы о том,  как
распоясались сохнутовские представители в  нашей  столице.  Рекламируя
свои несуществующие контакты с полицией,  они провоцируют напуганных и
растерянных беженцев из Израиля.
     ...Если бы   судебные   процессы   можно   было,   как   зрелища,
классифицировать  по  жанрам,  то  суд  над  Габо  и Зоей следовало бы
назвать трагикомедией.  Все видели слезы свидетелей, когда упоминались
их  обманутые  родственники  и  земляки,  которых  так  и  не  удалось
предостеречь от поездки в Израиль. Все слышали смешок в публике, когда
инспектор  Чепек  невозмутимо  докладывал  судье,  как  его встревожил
сигнал Тамира о появлении на вокзале подозрительных  лиц,  из  которых
самой  опасной преступницей оказалась так жестоко расправившаяся с ним
девушка.
     Судья условно  приговорил  Габо  Ханашвили к двум месяцам,  а Зою
Жвитиашвили к четырем месяцам тюремного заключения.
     После суда   Хофман   отказался   дать  интервью  аккредитованным
представителям иностранной  печати  и  репортерам  венских  газет.  Но
согласился побеседовать с советским писателем.
     Сняв с себя  судейскую  мантию  из  черного  шелка  с  фиолетовой
оторочкой из плюша, он сказал переводчице:
     - Господин писатель,  вероятно,  не верит,  что инфантильная  Зоя
способна была расцарапать физиономию исполину Чепеку. Но мой судейский
опыт помог мне убедиться,  что  это  было  именно  так.  И  все  же  я
ограничился условным осуждением подсудимых,  - продолжал  судья,  туже
затягивая узел модного галстука.  - Я учел, что подсудимые не отдавали
себе отчета в своих действиях. Им казалось, что их заставляют покинуть
Вену,   ими   владел   нечеловеческий   страх   перед   насильственным
возвращением в Израиль.
     Нечеловеческий страх перед насильственным возвращением в Израиль!
О  многом  говорят эти слова в устах австрийского судьи.  И заставляют
вспомнить,  что после начала ливанской войны Габо и Зое не удалось  бы
сранительно  легко  бежать с "исторической родины".  Габо задержали бы
как  военнообязанного,  а  Зоя  вряд  ли  выпуталась  бы  из  долговых
обязательств.  С  1979 по 1985 год израильские власти успели придумать
одиннадцать  новых  ограничений,   затрудняющих   выезд   из   страны.
Приплюсуйте к этому взятки минимум пяти-шести чиновникам.

     ПОГОВОРИМ О "БЛАГОПОЛУЧНЫХ"

     Шоферы. Радиотехники. Бухгалтеры. Слесари. Продавцы. Парикмахеры.
Повар.  Фельдшерица.  Фотограф.  Преподавательница  музыки.   Наконец,
пенсионеры.
     Вот о чьих безрадостных судьбах уже рассказано на этих страницах.
Что  ж,  может быть,  эти люди представляют не столь уж дефицитные для
израильского государства профессии?  Вероятно,  людей других  -  более
редких и значительных - профессий и специальностей в Израиле встречают
приветливо и радушно.
     Предположение небезосновательное.  Не  говоря уже о родственниках
богатых предпринимателей,  финансовых воротил  и  крупных  чиновников,
израильские    власти   и   организации   предупредительно   встречают
специалистов определенных отраслей.
     Людям таких   профессий   сравнительно   быстро  дают  работу  по
специальности. Их стараются обеспечить неплохой зарплатой и приличными
квартирами. В среде олим их называют "благополучными".
     Почему же многие из "благополучных"  тоже  стремятся  при  первой
возможности покинуть Израиль?
     Передо мной  текст  в  несколько  десятков  страниц,   исписанных
четким,  размеренным  почерком  методичного,  привыкшего  к  порядку и
аккуратности человека.  Слог, как читатель сможет убедиться, логичный,
последовательный,   доказательный.   Местами,  правда,  проскальзывают
повторы,  описки,  помарки.  Это можно понять:  письмо  написано,  как
говорится, в один присест, без черновиков. Именно так пишут исповедь.
     Ее автор - кандидат наук, ранее работавший преподавателем в одном
из крупных советских вузов,  где вскоре должен был защищать докторскую
диссертацию. Сравнительно недавно вышедший из комсомольского возраста,
этот  ученый  уже  имел  несколько  опубликованных научных работ.  Мне
придется назвать его Евсеем Михайловичем Рубинштейном,  чтобы  уберечь
от расправы в Израиле, где он пока еще вынужден находиться.
     Евсей Михайлович поверил националистической  пропаганде  Израиля.
Он  решил,  что  обязан  помочь людям еврейской национальности строить
свое государство.  Нет,  он не задумывался  над  тем,  каков  строй  и
общественный  уклад  этого государства.  У него было искреннее желание
"строить и созидать" молодую страну.
     В Израиле  Рубинштейну  дали  преподавательскую работу в одном из
крупнейших учебных заведений страны.  Материально он вполне обеспечен.
Но...
     "Израиль, стремясь к материальному  развитию,  утратил,  как  мне
кажется,  большую часть духовных и моральных ценностей.  Развиваясь по
чисто  западному   образцу,   он   унаследовал   нравственный   маразм
капиталистического общества и его извращенную демократию".
     Вот из чего исходил молодой ученый, сделав свои грустные выводы:
     "Страсть к  наживе  вместе  с  правопорядком  - все позволено!  -
задушила общественную совесть и духовн