ской национальности
и знающими польский язык" общей численностью в 10 298 человек. Очевидно,
несмотря на всю конспиративную работу, проведенную НКВД и уцелевшими польскими
офицерами из числа избежавших Катыни "стукачей" и "правильно политически
мыслящих", достаточного количества добровольцев из числа пленных поляков
для дивизии не набралось, и поэтому дивизию решено было сформировать путем
переукомплектования не только поляками, но и "лицами, знающими польский
язык, состоящими на службе в частях Красной Армии".{70} Это также делало
дивизию вполне "благонадежной". На практике, как это позднее имело место
с двумя армиями Войска Польского, а ранее - с финским корпусом, речь, скорее
всего, шла об укомплектовании 238-й дивизии красноармейцами с "польскими"
фамилиями, даже не знавшими польского языка. В связи с началом войны эта
дивизия была сформирована только в сентябре и уже не из поляков, а из казахского
и русскоязычного населения Казахстана. "Польский след" остался лишь в фамилии
начальника штаба дивизии - полковника В. Л. Михликовского, назначенного
на этот пост еще до начала воины.{71}
Решение о формировании польской дивизии к 1 июля указывает на
то, что советское руководство действовало по "финскому варианту". Тогда
финское соединение начали формировать за месяц до начала войны. Теперь,
очевидно, Сталин решил, что пришло время для вторжения в Польшу. Никакими
другими целями объяснить формирование польской дивизии не представляется
возможным. Такую дивизию формировать было труднее, чем обычную стрелковую
дивизию (польские уставы, форма, обучение польскому языку), само ее существование
в мирное время представляло немалый риск: узнай о польском соединении германская
разведка, это могло подтолкнуть Гитлера на войну против СССР, так как явно
показало бы агрессивные намерения Сталина. Утаить существование польской
дивизии, в которую свозили "лиц, знающих польский язык " со всей Красной
Армии и куда могли попасть и не вполне надежные (в том числе я как потенциальные
германские агенты) поляки, было довольно трудно, особенно если речь шла
о длительном периоде времени, скажем, до весны 1942 г. - до этого момента,
по сообщению некоторых мемуаристов Сталин будто бы рассчитывал оттянуть
неизбежное столкновение с Германией.{72} Кроме того, на моральном духе
тех поляков, которым суждено было бы попасть в дивизию, негативно сказался
бы факт длительного пребывания в Красной Армии, если бы СССР при этом все
еще оставался "невоюющим союзником" Германии. В случае, если бы Советский
Союз первым на Германию нападать не собирался, а только опасался германского
нападения, наиболее благоприятным временем для формирования в Красной Армии
польского соединения был бы сам момент германского вторжения. Для поляков
сразу исчезли бы многие сомнения и двусмысленность их положения в СССР.
Времени же для формирования дивизии вполне бы хватило. Ведь даже по весьма
оптимистическим вводным оперативно-стратегических игр января 1941 г. в
случае германской агрессии первые две недели войны бои шли на советской
территории, и лишь потом Красная Армия вступала в Польшу.{73}
В тот же день, 4 июня, когда состоялось решение Политбюро о польской
дивизии, происходило заседание Главного военного совета под председательством
члена Политбюро А. А. Жданова и на нем обсуждался проект директивы Главного
управления политической пропаганды РККА о подготовке личного состава к
ведению "наступательной и всесокрушающей войны". Проект был направлен на
доработку и утвержден 20 июня.{74} В этой директиве, уже через два дня
потерявшей смысл, в частности, говорилось: "О войнах справедливых и несправедливых
иногда дается такое толкование: если страна первая напала на другую и ведет
наступательную войну, то эта война считается несправедливой, и наоборот,
если страна подверглась нападению и только обороняется, то такая война
якобы должна считаться справедливой. Из этого делается вывод, что якобы
Красная Армия будет вести только оборонительную войну, забывая ту истину,
что всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет войной справедливой".{75}
Советские военные и политические руководители сверх всякой меры
переоценивали боеспособность собственных вооруженных сил и недооценивали
решительность намерений Гитлера и качественную мощь вермахта. Г. К. Жуков
вспоминал свои чувства, когда, будучи командующим Киевским особым военным
округом, присутствовал на совещании высшего комсостава в декабре 1940 г.:
"Мы предвидели, что война с Германией может быть тяжелой и длительной,
но вместе с тем считали, что страна наша уже имеет все необходимое для
продолжительной войны и борьбы до полной победы. Тогда мы не думали, что
нашим вооруженным силам придется так неудачно вступить в войну, в первых
же сражениях потерпеть тяжелое поражение и вынужденно отходить в глубь
страны". А уже после того, как он стал с конца января 1941 г. начальником
Генерального штаба, состоялся следующий разговор со Сталиным: "Помню, как
однажды в ответ на мой доклад о том, что немцы усилили свою воздушную,
агентурную и наземную разведки, И. В. Сталин сказал:
- Они боятся нас. По секрету скажу Вам, наш посол имел серьезный
разговор лично с Гитлером, и тот ему конфиденциально сообщил:
"Не волнуйтесь, пожалуйста, когда будете получать сведения о концентрации
наших войск в Польше. Наши войска будут проходить большую переподготовку
для особо важных задач на Западе"".{75а} Вероятно, разговор посла В. Г.
Деканозова с германским фюрером состоялся еще в декабре 1940 г., сразу
после его назначения на этот пост. Реакция Сталина на сообщение Гитлера
показывает, что он не только не боялся Германии, но и считал, что сами
немцы должны бояться СССР.
Началось выдвижение к границе и дивизий западных приграничных
округов. План превентивного удара от 15 мая 1941 г. предусматривал их сосредоточение
в 20-80 км от границы, начиная с 1 июня.{76 }А с середины июня также и
32 дивизии резерва этих округов получили приказ к 1 июля занять позиции
на том же расстоянии от границ.{77} Не исключено, что события, связанные
со статьей Геббельса и Заявлением ТАСС, побудили советское руководство
ускорить сосредоточение войск. К 10 июля армии и корпус РГК должны были
выдвинуться на рубеж Днепра и Западной Двины.{78} Советское командование
имело абсолютно несоответствующее реальности и крайне преувеличенное представление
о боеспособности соединений Красной Армии и их воз-можностях к быстрому
развертыванию по штатам военного времени. Мобилизационный план 1941 г.,
носивший зловещее название "Гроза",{79} предусматривал, что войска первого
эшелона на Западе, включавшие 114 дивизий, и укрепрайоны первой линии,
а также 85% войск ПВО, воздушно-десантные войска, более 75% ВВС и 34 полка
РГК должны были завершить отмобилизование в течение 2-6 часов с момента
объявления мобилизации за счет призыва приписного состава и использования
автотранспорта из близлежащих районов. 58 дивизий второго эшелона завершали
отмобилизование на 2-3 сутки. Еще 60 дивизий должны были стать полностью
боеготовыми на 4-5 сутки мобилизации, а оставшаяся 71-я дивизия - на 6-10
сутки. Отмобилизование ВВС должно было завершиться на 3-4 сутки, причем
все боевые части и обслуживающие их тыловые подразделения приводились в
боевую готовность уже через 2-4 часа, а первый эшелон войск ПВО - уже через
2 часа.{80} Абсурдность этих сроков доказала лишь война, когда призывники
из недавно присоединенных территорий разбегались или переходили на сторону
противника, транспорта катастрофически не хватало, а самолеты уничтожались
на аэродромах, не успев подняться в воздух.
К границе, на полевые аэродромы, согласно плану от 15 мая, скрытно
подтягивалась и авиация, причем с середины июня из восточной части страны
на Запад начали перебазироваться несколько авиадивизий.{81} Однако боеготовность
и боеспособность советской авиации оказалась значительно ниже, чем предусматривалось
планами. Бывший командующий Западным особым военным округом Д. Г. Павлов
на следствии признавал: "Допустил преступную ошибку, что авиацию разместили
на полевых аэродромах ближе к границе, на аэродромах, предназначенных для
занятий на случай нашего наступления, но никак не обороны". На суде же
он уточнил, что виновен лишь в том, что "физически не мог" проверить правильность
доклада подчиненных о рассредоточении авиации.{82}
Никаких оборонительных мероприятий на границах Красная Армия не
проводила и даже не имела планов их проведения. Вермахт же вплоть до 22
июня не рассчитывал на широкомасштабный превентивный удар со стороны русских.
Правда, в июне от одного из агентов в Москве поступило донесение, что план
такого удара обсуждался в Кремле и был отклонен.{83} Трудно сказать, была
ли это сознательная советская дезинформация или агент просто передал какие-то
дошедшие до него слухи, не вполне соответствовавшие истине. Не исключено
также, что планы стратегического развертывания против Германии и нанесения
ей упреждающего удара так и не были подписаны руководителями советских
вооруженных сил именно по соображениям секретности. Ведь даже если подобный
неподписанный документ попадет в руки вражескому агенту, тот не сможет
с уверенностью заключить, действительно ли это план, имеющий директивную
силу, или только один из ряда возможных, предварительно рассматриваемых
вариантов. Вполне вероятно, что немецкий агент из того обстоятельства,
что подписей высших руководителей на майском плане вторжения в Германию
и Польшу не было, сделал ошибочный вывод, что данный план был в конце концов
отклонен советским военно-политическим руководством, т. е. самим Сталиным.
На самом деле мероприятия, фактически осуществленные в рамках
плана от 15 мая, а также формирование к 1 июля польской дивизии однозначно
доказывают, что план превентивного удара начал осуществляться, а вторжение
намечалось на начало июля. Мобилизационные же действия, вследствие занижения
реальных сроков мобилизации, еще не начали осуществляться, за исключением
призыва 800 тыс. запасных. Германское командование, вероятно, не расценивало
донесение агента как сигнал опасности и во всяком случае коррективы в свои
планы не внесло. Еще в разработке Лоссберга самым неблагоприятным вариантом
действий Красной Армии с точки зрения вермахта признавался тот, когда советские
войска будут стремиться сначала "принять удар немецких войск малыми силами,
а главную свою группировку сконцентрировать в глубоком тылу". Однако такое
развитие событий считалось маловероятным.{84} Между тем в свое время именно
такой вариант действий для Красной Армии предлагал Л. Д. Троцкий в свою
бытность председателем Реввоенсовета и наркомвоенмором.{85} Однако Сталин
имел весьма амбициозные планы и об обороне не думал. Лишь 21 июня, когда
признаки готовившегося вторжения стали явными, а германская сторона отклонила
предложение о приезде В. М. Молотова в Берлин (Сталин рассчитывал переговорами
выиграть время для завершения собственного развертывания), последовала
директива о приведении войск на Западе в боевую готовность. Но было уже
поздно.{86}
Причины, по которым разработанные стратегические планы плохо практически
доводились до войск и реально не отрабатывались в системе боевой подготовки,
хорошо показал в своих воспоминаниях тогдашний нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов:
"Деловые связи с Наркоматом обороны в бытность Ворошилова (и с ним) у меня
были прежде всего по линии оперативных планов войск. Когда в Европе вспыхнула
мировая война, Главный морской штаб и я более активно пытались выяснить,
каковы наши задачи на случай войны. Сейчас я с ответственностью могу утверждать,
что серьезно проработанных планов тогда не было. Были планы развертывания
войск, засекреченные до такой степени, что реально в жизнь не вводились.
Флоты мы всячески готовили к войне, но данные приготовления не нацеливали
на конкретные задачи, а без них это еще не подготовка.
Научить корабли (и войска. - Б. С.) драться безотносительно
к противнику - это важно, но далеко еще не все. Конкретные директивы Наркомата
обороны вышли в феврале 1941 г. Но уже в это время наша политика связывала
по рукам и ногам нашу стратегию, и боязнь показать Гитлеру, что мы готовимся
против него, не позволила по-настоящему готовиться к войне. Все усилия
и огромные средства, затраченные на подготовку армии и флота, пошли прахом,
поскольку оперативно стратегические вопросы не получили нужного разрешения
со стороны высшего политического и военного руководства. В чем были развязаны
наши руки, так это в том, чтобы готовиться к нападению и не оказаться застигнутыми
врасплох ".{86а}
Кузнецов приводит примеры осуществленных советских агрессий, когда
соответствующие планы вовремя все равно не были доведены до войск и флота:
"Как могло произойти, что наступление наших войск на Польшу и переход границы
после нападения немцев на Польшу в сентябре 1939 г. произошли даже без
извещения меня об этом, хотя Пинская флотилия должна была участвовать в
этой операции? Я с возмущением заявил об этом Молотову, сказав, что если
мне не доверяют, то что я не могу быть на этой должности. Он в ответ предложил
мне читать сообщения ТАСС, которые приказал посылать мне с этого дня...
Впервые я удивился отсутствию указаний из центра еще будучи командующим
Тихоокеанским флотом в 1938 г. во время хасанских событий, которые могли
перерасти в более крупную авантюру со стороны японцев и потребовать более
подготовленных и организованных действий с нашей стороны. Тогда мне было
просто непонятно, чем это объяснить.
Неосведомленность о действиях на Западной Украине и в Западной
Белоруссии, когда меня совсем не поставили в известность, уже беспокоила,
но, к сожалению, даже после моего решительного протеста по этому вопросу
положение не изменилось... Еще больше меня поразили методы подготовки и
"планирование" наступления на финском фронте в зиму 1939/40 гг. - результаты
служат подтверждением этого.
Закончилась война с Финляндией, и, казалось, были вскрыты крупные
недостатки в системе подготовки, принимались меры по их исправлению...
Но совсем не изменилась обстановка в руководстве всеми вооруженными силами
и страной в военном отношении.
Освобождение Бессарабии летом 1940 г. происходило также без какого-либо
планирования, подготовки и согласованности всех вооруженных сил. Вспоминаю,
как уже в последний момент мне было сказано, что через несколько дней последуют
определенные действия на суше против Румынии, и Черноморскому флоту надлежит
быть готовым выступитъ в случае серьезного сопротивления. Мне ничего не
оставалось, как, быстро дав указания, самому выехать в Севастополь и лично
обсудить все с комфлотом, а потом выйти на эсминце в Одессу для личной
связи с находившимися там Тимошенко и другими армейскими начальниками".{86б}
Адмирал сделал неутешительный, но верный вывод: "Наличие огромных армий,
богатой и многочисленной техники, прекрасных солдат и командиров (насчет
"прекрасных" можно поспорить. - Б. С.) разбилось об отсутствие четкого
руководства, своевременных приказаний и согласованных действий между армией,
авиацией и флотом. Это, как известно, стоило огромных лишних потерь и,
нужно прямо сказать, поставило страну в известный период в критическое
положение".{86в}
Соображения секретности в СССР превалировали над практическими
интересами военного планирования и подготовки войск. В результате немцы
так и не узнали о планах советского нападения на Германию, но зато Красная
Армия оказалась плохо подготовленной не только к столкновению с вермахтом,
но и к куда менее крупным конфликтам в Польше и Финляндии. Что же касается
оккупации Бессарабии, отсутствие планов проведения соответствующей операции,
вероятно, объясняется тем, что по сути это была ускоренная импровизация,
поскольку первоначально планировалось широкомасштабное вторжение в Польшу
и Германию, а вовсе не захват Прибалтики и Бессарабии. Такого рода стиль
планирования и подготовки крупномасштабных боевых действий, как мы видели,
укоренился в СССР в течение нескольких предвоенных лет. Как свидетельствует
тот же Н. Г. Кузнецов: "Была кинокартина "Если завтра война", которую Сталин
любил смотреть и показывать заграничным гостям даже после войны. Но, как
показал опыт, поставить кинокартину - это одно, а на деле подготовиться
к тому, чтобы "ни одного вершка своей земли не отдать никому", - это другое
и значительно более трудное и кропотливое дело".{86г} Он также утверждает,
что "Генштаб, сам связанный по рукам и ногам, не имел возможности распорядиться
без Сталина своими армейскими делами..."{86д} Следовательно, совершенно
невероятно, чтобы высшие офицеры Генштаба могли разрабатывать без сталинской
санкции план упреждающего удара против Германии. Нарком же флота, скорее
всего, даже не был поставлен в известность о подготовке нападения на Германию.
Имеющиеся данные позволяют определить наиболее вероятное время
начала планировавшегося советского вторжения К 1 июля все советские дивизии
первого эшелона должны были сосредоточиться на расстоянии от 1- до 4-суточных
переходов от границы, а авиация - перебазирована на полевые аэродромы.
Не позднее 5 июля все эти дивизии могли выйти на саму границу. 6 июля -
воскресенье, наиболее подходящий день для внезапного нападения. Гитлер
напал на Югославию и СССР как раз в этот день недели - 6 апреля и 22 июня
1941 г. К 6 июля можно было перебросить к западным границам и свежесформированную
польскую дивизию из Казахстана, хотя эта дивизия, очевидно, предназначалась
для второго эшелона и имела скорее политическое, чем военное значение.
Дивизии второго эшелона могли прибыть к месту боев в середине или второй
половине июля, подобно тому как германские дивизии второго эшелона постепенно
вводились в бой в течение двух месяцев после 22 июня. Поэтому дата 6 июля
1941 г., впервые названная В. Суворовым как предполагаемое время начала
советского вторжения, может иметь под собой реальные основания.
Предполагаемой дате советского вторжения - 6 июля 1941 г. не противоречит
и тот факт, что только 19 июня 1941 г. была отдана директива наркомата
обороны о перекраске самолетов в летний маскировочный цвет. Это трудоемкое
и масштабное мероприятие требовало около месяца времени. Оно должно было
завершиться к 20 июля окраской самолетов и маскировкой взлетно-посадочных
полос, а к 30 июля - всех аэродромных сооружений. Скрыть это от разведки
противника было практически невозможно, равно как и попытаться представить
его как дезинформацию, предназначенную для вероятного противника. Просто
так тратить огромные силы средства не стали бы, чтобы покрасить весь авиапарк
Красной Армии в летний маскировочный цвет (зимой - в зимний). Это могло
означать только, что советская сторона этим летом собирается начать полномасштабные
боевые действия. А если Сталин рассчитывал на внезапность, то давать Гитлеру
предупреждение задолго до его начала было никак нельзя. Поэтому приходилось
мириться с тем, что часть советских самолетов будет спешно перекрашиваться
уже после начала войны. А с 1 июля промышленность должна была выпускать
самолеты уже только с летней маскировочной окраской.{86е}
На наш взгляд, в действительности существовала альтернативная
возможность, что советское нападение последует ранее германского. Для этого
было бы достаточно, чтобы антигерманский переворот в Белграде произошел
не 27 марта 1941 г., а, скажем, в первой декаде апреля, уже после начала
вермахтом операции "Марита" - вторжение в Грецию из Болгарии, первоначально
намеченного на 1 апреля.{87} В этом случае Германии пришлось бы спешно
создавать новую группировку войск против Югославии, югославская армия успела
бы завершить развертывание, и Балканская кампания могла затянуться. В результате
Германия не успела бы завершить развертывание на Востоке и вынуждена была
отложить вторжение в СССР хотя бы на 3 недели. Тогда бы сталинский удар
оказался первым. Но ход и исход войны, по нашему убеждению, это обстоятельство
не могло изменить. Отметим, что в связи с собы