лся: ведь
Курскую битву советские войска все-таки выиграли. В результате родилась
легенда о советском успехе под Прохоровкой. Для этой цели число танков
у немцев было завышено в два с половиной раза - до 700, а их потери - в
5-7 раз, до 300-400 машин, чтобы сделать их сопоставимыми с советскими.
Мне довелось беседовать с одним из участников Прохоровского сражения Л.
В. Чечковым. Тогда он был старшиной, командиром танка Т-34. Хотя танк был
сожжен, Леониду Васильевичу посчастливилось уцелеть. Зато из 50 его друзей
по сформированному в Забайкалье танковому корпусу живыми ушли с поля боя
под Прохоровкой только пятеро. Большинство советских танкистов не имело
необходимого боевого опыта и на Курской дуге приняли боевое крещение. Это,
несомненно, сказалось и на результатах танкового сражения под Прохоровкой.
Истинные причины прекращения наступления группы армий "Юг", вопреки распространенному
в советской историографии мнению, будто отказ немцев от продолжения операции
"Цитадель" был вызван неудачей под Прохоровкой (которой в действительности
не было), лежат в том, что уже началась советская атака против Орловского
плацдарма, и поэтому шансов на окружение группировки Красной Армии под
Курском не осталось. Продолжение наступления на Курск с юга было неоправданным
риском и в перспективе могло привести к окружению и гибели немецких танковых
соединений. Победа под Прохоровкой все равно не смогла изменить общей стратегической
обстановки, неблагоприятной для германской стороны.
В целом же советское командование явно недооценивало способность
вермахта восстановить и даже увеличить свои силы после катастрофы под Сталинградом
и не уделило должного внимания боевой подготовке войск и штабов. Между
тем находились в Красной Армии генералы, которые более реалистично оценивали
положение и в полной мере поплатились за свой реализм. Так, начальник Смоленского
артиллерийского училища генерал-майор артиллерии Е. С. Петров имел неосторожность
на одном совещании высказать мнение, что после Сталинграда немцы "восполнят
свои потери, после чего они еще будут сильными, и надо с ними считаться".
Он немедленно был арестован и приговорен к 25 годам лагерей.{2а}
Причины больших потерь Красной Армии в Курской битве, как и в
последующих сражениях завершающего периода войны, думается, объясняются
еще и следующей причиной. Из-за высокого уровня потерь в первые годы войны
офицеры с военным опытом сохранились главным образом на уровне от полка
и выше. В звене взвод-рота и даже батальон командиров, начинавших войну,
а также сержантов и старшин, сохранилось очень мало. Поэтому очень трудно
было передавать опыт новому пополнению. Сотни тысяч и миллионы плохо обученных
бойцов продолжали гибнуть, не успев нанести серьезный ущерб противнику.
Данные об успехах советской военной экономики, как и сам факт
победы в Великой Отечественной войне, в течение десятилетий служили мощным
пропагандистским аргументом в пользу жизнеспособности и прогрессивности
социализма по сравнению с капитализмом. В ряде статей нашего сборника высказываются
соображения, что сведения о советском производстве вооружений и боевой
техники в годы войны были сознательно завышены предприятиями и наркоматами
за счет приписок{3} и что без поставок по ленд-лизу советская экономика
не смогла бы обеспечить Красной Армии победу. Отметим, что косвенным доказательством
завышения данных о советском производстве вооружения и боевой техники служит
тот факт, что количество танков, орудий и боевых самолетов, находившихся
в действующей армии за все военные годы, составляло только от 22 до 60%
от их общего числа, причем этот показатель неуклонно падал к концу войны.{3а)
Скорее всего, большая часть так и непроизведенного вооружения и техники
постоянно числилась в резерве, ремонте или в процессе транспортировки,
на самом деле существуя только на бумаге. Лазейку для приписок открывала
и доставка боевой техники на фронт "россыпью", без экипажей, когда довольно
трудно было проконтролировать, сколько именно поступило танков или самолетов
и когда.
Специальная статья, вынесенная в приложение, раскрывает истинный
масштаб советских военных расходов на закате империи, в середине 80-х гг.,
- около половины валового национального продукта. Здесь также доказывается,
что по величине ВНП СССР отставал от США в 6-7 раз и что официальные утверждения,
будто уровень советского производства составлял около двух третей от американского,
- не более чем пропагандистская фантазия, Призванная подсластить существование
подавляющему большинству населения, знавшему о Западе только из советских
газет. В конце 80-х годов, когда писалась эта статья, даже многим экономистам
казалась невероятной такая степень милитаризации нашей экономики. Ныне,
когда мы все наблюдаем крушение советского ВПК, такая оценка уже не вызывает
резких возражений. Оказалось, что многие миллионы рабочих трудились на
военных заводах, что существуют целые города, ориентированные исключительно
на военные нужды и с крахом империи и резким сокращением военных заказов
обреченные на гибель. Трагедия нашего положения усугубляется тем, что подобные
города по соображениям секретности и из-за необходимости обеспечить их
жителям более высокий уровень жизни, строились в удалении от других промышленных
центров, и с остановкой военных заводов проблема безработицы в них становится
практически неразрешимой. Возможность быстрой и эффективной конверсии,
связанная с отказом от сохранения на большинстве военных предприятий мощностей
для производства вооружений на случай мобилизации, была упущена еще в начале
90-х годов. В США и Других странах Запада ВПК не столь узко специализирован,
так как создавался не в административно-командных, а в рыночных условиях
и не столь изолирован географически и экономически от остальной промышленности.
Поэтому конверсию там проводить гораздо легче. Вообще же вводимое в этой
статье понятие "мнимости", "мнимой стоимости" по отношению к советской
экономике имеет гораздо более широкое применение для характеристики социалистического
наследия в целом. Во многом мнимой оказалась и победа в Великой Отечественной
войне, хотя для тех, кто эту победу добыл собственной кровью, она навсегда
осталась истинной и святой. А вот картина войны, которую десятилетия рисовала
советская историография, с полным основанием должна быть признана мнимой.
Подлинную историю советско-германской войны еще только предстоит создать.
Статьи нашего сборника, безусловно, не могут заменить подобный фундаментальный
труд. Они призваны только обозначить наиболее важные и болезненные проблемы
изучения минувшей войны и указать на возможные варианты их решения. Автор
хорошо понимает необходимость дальнейших исследований. Так, в частности,
предположение о фальсификации данных советского военного производства требует
подтверждения как на материале первичной статистики отдельных предприятий,
так и путем сравнения технологии производства вооружений и техники в СССР
и Германии с учетом точного количества алюминия, бронестали и других видов
сырья и материалов, потребляемых на один танк и самолет разных конструкций
в двух странах во время войны.
В качестве приложения публикуется также статья, посвященная советским
коллаборационистам. По условиям газетной публикации она была разделена
на две части, но изначально задумывалась как единое целое. В момент публикации
этой работы сама тема коллаборационизма только-только перестала быть запретной
в нашей стране. С точки зрения западного читателя наша статья не содержала
ничего принципиально нового, но для читателя советского и постсоветского
(первая часть публикации появилась в последние месяцы существования СССР,
вторая - уже после его краха) здесь многое могло звучать открытием. Например,
почему-то никто не задавался вопросом, можно ли считать предателями сотрудничавших
с немцами жителей Прибалтики или Украины и Белоруссии, чьи земли были оккупированы
советскими войсками в 1939-1940 гг. Кого они предавали? Тех, кто помимо
воли народов аннексировал их страны? Кстати сказать, для коренного населения
Прибалтики жизнь в условиях немецкой оккупации была даже лучше, чем после
вторичного "освобождения" их Красной Армией. А белорусы под германским
господством имели такие возможности для развития национального языка и
культуры, каких не имели при советской власти вплоть до конца 80-начала
90-х гг. В то же время в этих же странах очень значительные группы населения,
прежде всего евреи и цыгане, были почти полностью обречены на гибель в
рамках проводимого нацистами геноцида. Трагедия коллаборационистов заключалась
в том, что против одного преступного режима они вынуждены были бороться
в союзе с другим, не менее преступным, и неизбежно оказывались в той или
иной степени причастны к преступлениям нацистов, включая истребление евреев.
Хотя надо помнить, что далеко не все солдаты прибалтийских и славянских
дивизий СС или бойцы местных охранных батальонов на практике участвовали
в осуществлении геноцида.
Споры же о русских коллаборационистах ведутся как в России, так
и среди русской эмиграции по сей день. Внимание привлекает фигура генерала
А. А. Власова, которого нередко считают идейным борцом с большевизмом и
чуть ли не основоположником русского освободительного движения. Между тем
все имеющиеся факты свидетельствуют, что будущий глава РОА в жизни был
озабочен только проблемой своей военной карьеры, ради которой проявлял
и смекалку, и героизм. Если бы Власов действительно собирался бороться
против Сталина с помощью Гитлера, что мешало ему сдаться в плен хотя бы
осенью 1941 г. в Киевском котле? Однако он несколько недель лесами выходил
к своим, как и позднее пытался вместе с остатками штаба 2-й ударной армии
перейти линию фронта и лишь вследствие случайности оказался в немецком
плену. Тогда, летом 1942 г., вермахт был на вершине успеха, победа Германии
казалась, если не неизбежной, то весьма вероятной. Власов же прекрасно
понимал, что в Красной Армии его карьера в сущности закончилась. В случае
освобождения из плена после войны генерал-лейтенант при самом благоприятном
исходе мог рассчитывать только на отставку или на назначение на малозначительную
должность. Такова и была в действительности судьба тех освобожденных из
плена советских генералов, которым посчастливилось избежать смертной казни
или лагерей. У немцев же Власов стал по сути потенциальным главой русского
правительства и армии - на случай победы Германии. Еще в декабре 1940 г.
на совещании высшего комсостава Красной Армии он, едва ли не единственный,
прямо говорил о превосходстве вермахта в уровне дисциплины и боевой подготовки:
"Мы живем на границе (99-я дивизия, которой тогда командовал Власов, дислоцировалась
в районе Перемышля, у самой границы с оккупированной немцами Польшей. -
Б. С.), каждый день видим немцев. Куда бы ни шел немецкий взвод, они идут
исключительно четко, одеты все однообразно. Я указывал своим бойцам: "Вот
- капиталистическая армия, а мы должны добиться результатов в 10 раз больше".
И бойцы обращали внимание. Ведь за 100 м мы хорошо видим друг друга и,
наблюдая немецкие взводы, наши взводы стали крепко подтягиваться. Таким
образом, строевая подготовка является исключительно дисциплинирующей, и
мы обращаем на нее большое внимание. Были случаи, когда немецкий офицер
нас четко приветствовал, а наши - не приветствовали. Тогда мы говорили,
что дружественную сторону нужно приветствовать и теперь стали неплохо приветствовать".{4}
Возможно, память об армии "дружественной стороны" явилась одним из побудительных
мотивов сотрудничества Власова с немцами, но необходимым условием для такого
сотрудничества было пленение генерала. В коллаборационизме Власова и многих
других сильны были именно шкурнические интересы, стремление выжить любой
ценой. У Власова как генерала шансов уцелеть в плену было достаточно много
и без предательства. У миллионов рядовых советских военнопленных их было
гораздо меньше. Здесь выбор часто стоял очень жестко - или сотрудничество
в той или иной форме с противником, или голодная смерть. Такой же выбор
был и у многих жителей оккупированных территорий, которым приходилось работать
на предприятиях, транспорте или в открытых оккупантами школах, чтобы получить
паек и прокормить себя и семью. Впоследствии многие из них были осуждены
как "пособники".
Бывший власовец Л. А. Самутин, в 1946 г. благополучно выданный
англичанами Советам, а до этого в 1941 г. познавший прелести немецкого
лагеря для советских пленных, писал в мемуарах: "С британскими понятиями
о чести никак не вязалось, чтобы военнослужащий мог надеть вражескую форму
и оказаться в одних рядах со своими бывшими противниками. Это благородное
негодование тем более легко в себе разжигать, когда ни разу в жизни не
только самому не пришлось испытать ни настоящего голода, ни даже видеть
людей, доведенных голодом и лишениями до потери человеческого лица.
Э, господа, господа, одно только можно сказать: "Не судите, да
не судимы будете!" Англичане в немецком плену были лишены только одного
- свободы, но ни голода, ни холода, ни унижений с бытом, ни потери связи
с родиной и семьями не испытывали. И немцы относились к ним иначе, чем
к нам, и Красный Крест в отношении них исполнял свой долг. Так вам ли судить,
господа, людей, уцелевших по воле случая и судьбы в условиях, обрекавших
нас всех на поголовную и мучительную гибель?"{5}.
Те же слова можно с равным основанием адресовать советским и российским
критикам коллаборационистов. Ведь подавляющее большинство этих критиков
ни тогда, в годы войны, ни позднее не стояло перед необходимостью делать
выбор между почти неминуемой смертью и предательством. И вполне вероятно,
что многие или даже большинство из них поступили бы как тот примерно миллион
бывших советских военнопленных, служивших немцам. "Не судите, да не судимы
будете!" - эти слова звучат наиболее здраво через полвека после окончания
войны. Хотя осуждение коллаборационистов было неизбежным действием любой
власти, тоталитарной или демократической, ибо нарушение присяги и отказ
от верности своим прежним государственным институтам не прощает своим подданным
или гражданам ни одна власть в мире.
Что Власов был не идейным, а вынужденным изменником, доказывает
и его поведение на следствии и суде, в исходе которого он не мог питать
никаких сомнений. В последнем слове бывший глава РОА так и заявил: "...Я
не только полностью раскаялся, правда, поздно, но на суде и следствии старался
как можно яснее выявить всю шайку. Ожидаю жесточайшую кару".{6} Также ни
один из соратников Власова не пытался защищать идеалы русского освободительного
движения от коммунистической тирании, а только каялся и просил о снисхождении.
Совсем иначе вели себя коллаборационисты из числа бывших белых генералов
- П. Н. Краснов, А. Г. Шкуро и другие, предательски выданные теми же англичанами
на расправу. На суде перед лицом неминуемой казни они не высказывали ни
тени раскаяния и обличали советскую власть. Выдача генералов-эмигрантов
была противозаконна и не предусматривалась даже Ялтинскими соглашениями.
Как вспоминает один из руководителей советской разведки видный террорист
генерал П. А. Судоплатов - Краснова, Шкуро и прочих фактически обменяли
по секретному соглашению с советской стороной на бывшего главкома германского
военно-морского флота гросс-адмирала Редера и группу высокопоставленных
немецких офицеров, оказавшихся в советской зоне оккупации. Если бы не этот
обмен, Редер вполне мог избежать Нюрнбергского трибунала, поскольку в СССР
рассчитывали использовать в своих целях обширные связи бывшего адмирала
и информацию, которой Редер обладал.{7}
Сам суд над нацистскими военными преступниками в Нюрнберге оказалось
возможным провести только с очень большими правовыми натяжками. Союзникам
пришлось "не заметить" многие советские художества. Они закрыли глаза и
на Катынь, и на секретные советско-германские протоколы, и на агрессию
против Финляндии, хотя уже тогда мало сомневались в ответственности за
все это Сталина и его окружения. О том же, что порядки в советском ГУЛАГе
мало чем отличаются от тех, что открылись всему миру после освобождения
нацистских концлагерей и "лагерей смерти", тогда еще догадывались на Западе
немногие, да и то очень смутно. Чтобы осудить по всей справедливости творцов
геноцида и агрессоров, потребовалось закрыть глаза на точно такие же действия,
хотя и в несколько меньших масштабах, одного из победителей. Правда, то,
что проделывал Советский Союз, скорее надо назвать не геноцид, а стратацид
- уничтожение наиболее состоятельных и образованных классов населения.
Расстрел польских офицеров в Катыни и других местах как раз и есть проявление
подобной политики. В России стратацид был произведен в годы гражданской
войны с помощью красного террора, в Восточной Германии и других странах
"народной демократии" - после второй мировой войны (в частности, сотни
тысяч умерли в лагерях для интернированных). Правда, здесь террор уже был
не тот, что в России, поскольку осуществлялся в условиях начинавшегося
противостояния с Западом в виде "холодной войны", когда на государства
Восточной Европы смотрели как на союзников в этом противостоянии.
Часто говорят, что Сталин и Гитлер совершили бездну ошибок, что
если бы не это, могло бы не быть ни террора, ни геноцида, ни второй мировой
войны, а советский и германский народы жили бы мирно и счастливо, что Гитлеру
не надо было начинать мировую войну, истреблять евреев, подавлять демократию,
нападать на СССР, что Сталину не надо было истреблять кулаков и проводить
насильственную коллективизацию, уничтожать партийные и военные кадры в
1937-1938 гг., нападать на Финляндию, расстреливать польских офицеров,
что ему надо было покаяться после войны перед народом за свои ошибки, приведшие
к поражениям 1941-1942 гг., и за ослабившие армию массовые репрессии. Словом,
к двум диктаторам пытаются подойти с мерками, применяемыми к демократическим
правителям. Ничего, кроме наивности или стремления к яркому пропагандистскому
образу, здесь нет. С точки зрения своей собственной логики и логики развития
созданных или усовершенствованных ими тоталитарных государственных систем
и Сталин, и Гитлер, и другие руководители СССР и Германии действовали в
целом правильно и никак не могли действовать иначе. Соотношение сил в мире
сложилось так, что победил не германский фюрер, а советский генеральный
секретарь, а при другой комбинации могло выйти и наоборот. Исход войны
определило действие факторов, которые находились за пределами эффективного
влияния двух диктаторов, что, разумеется, не снимает с них ответственности
за происшедшее по их воле.
Другой, более сложный, вопрос - об ответственности народов за
деяния их лидеров. Согласимся, что подавляющее большинство населения Германии
и СССР не знало, что эти страны во второй мировой войне выступали в качестве
агрессоров (СССР - в войне с Финляндией, а также как единственный и весьма
активный пособник Германии в агрессии против Польши, не говоря уже об оккупации
Прибалтики и других территорий). Не знали о геноциде и политическом терроре
или, по крайней мере, об их истинном размахе. Конечно, миллионы немецких
и советских граждан непосредственно участвовали и соучаствовали в преступлениях,
хотя к ответственности была привлечена лишь меньшая часть. Однако коллективная
вина возлагается на десятки миллионов невиновных, что никак не сообразуется
с принципами христианской морали. Несомненно, каждый народ имеет то правительство,
которое заслуживает. Однако вряд ли можно всерьез говорить о том, что немцы
в 1933 г., а русские и другие народы Российской империи в 1917 г. в массе
своей имели верное представление о том, кто такие в действительности национал-социалисты
и большевики, и обладали реальными возможностями предотвратить их приход
к власти, тем более, что Гитлер вообще стал канцлером вполне демократически,
а Ленин в момент переворота не отвергал еще скорый