ому что ты -- это почти я!
     Они долго  смотрели друг на друга,  и Энтони  в  первый  раз не обращал
внимания на сходство лица, в которое он смотрел, со своим собственным.
     Вильям сказал:
     -- Поэтому давай попросим, чтобы робота послали на Меркурий.
     И  Энтони сдался. После того  как Дмитрий поддер­жал их требование -- в
конце  концов, он давно  этого ждал  -- Энтони провел  большую  часть  дня в
глубоких размышлениях. Потом он разыскал Вильяма и сказал:
     -- Послушай!
     Последовала длинная пауза, которую Вильям не пре­рывал.
     Энтони опять сказал:
     -- Послушай!
     Вильям терпеливо ждал. Энтони продолжал:
     --  Тебе совсем  не  надо  уезжать.  Я  уверен,  ты  не  хочешь,  чтобы
Меркурианский Компьютер обслуживал кто-то другой, а не ты.
     Вильям спросил:
     -- Ты хочешь сказать, что сам намерен уехать?
     -- Нет, я тоже останусь.
     -- Нам не нужно много видеться.
     Весь этот  разговор  для  Энтони  был преодолением  ощущения, будто его
душат. Горло  сдавливало  все силь­нее, но он  уже справился с самой тяжелой
частью разговора.
     -- Мы не должны избегать друг друга. Не должны.
     Вильям неуверенно  улыбнулся.  Энтони  не улыбнулся.  Он  повернулся  и
быстро ушел.


     9

     Вильям  поднял  глаза  от  книги. Прошел уже  месяц  с  тех пор, как он
перестал удивляться при виде входяще­го Энтони. Он спросил:
     -- Что-то не так?
     -- Кто знает? Они готовятся к мягкой  посадке. Мер­курианский Компьютер
в боевой готовности?
     Вильям  знал,  что  Энтони  известно  все  о  состояния Компьютера,  но
ответил:
     -- К завтрашнему утру, Энтони.
     -- И нет никаких трудностей?
     -- Абсолютно.
     -- Тогда надо просто ждать мягкой посадки.
     -- Да.
     Энтони сказал:
     -- Что-нибудь будет не так.
     -- Ракетная техника давно  осуществляет мягкие  по­садки, и делает  это
очень искусно. Все будет так, как надо.
     -- Столько работы впустую.
     -- Пока еще не впустую. И не будет впустую.
     Энтони вздохнул:
     -- Может быть, ты  прав.  -- Засунув  руки глубоко в карманы, он побрел
прочь, но прежде чем коснуться дверного контакта, обернулся. -- Спасибо.
     -- За что, Энтони?
     -- За то, что утешаешь.
     Вильям криво улыбнулся, ему стало  легче  от  того, что он сумел скрыть
свои чувства.


     10

     В критический момент весь  персонал Проекта "Мер­курий" был на ногах. У
Энтони не было конкретных обязанностей, и он сидел у монитора, не сводя глаз
с  экрана. Робот  был  приведен  в  действие,  и  от  него  стали  поступать
визуальные сигналы.
     По  крайней  мере  то, что  появилось  на  экранах,  было  эквивалентом
визуальной информации, хотя не было видно ничего, кроме  тусклого  свечения,
-- вероятно, это было изображение поверхности Меркурия.  Время от времени по
экрану пробегали тени, возможно, так выглядели неровности  ландшафта. Энтони
трудно было судить о том, что  происходит, по изображению на  экране, но те,
кто находились у  приборов,  анализируя получаемые данные  с  помощью  более
тонких методов, чем простое наблюдение невооруженным глазом, были  спокойны.
И ни одна из маленьких красных лампочек, предвещающих опасность,  не горела.
Энтони поймал себя  на том, что наблюдает больше  за наблюдателями,  чем  за
происходящим на экране.
     Ему следовало бы  спуститься вниз, туда, где возле Компьютера находился
Вильям со  своими помощника­ми. Компьютер будет включен только  после мягкой
посадки. Энтони следовало бы... Но он не мог себя заставить.
     Тени побежали  по экрану быстрее.  Робот опускал­ся --  слишком быстро?
Конечно, слишком быстро!
     На экране  появилось отчетливое пятно, при измене­нии  фокуса оно стало
темнее,  потом светлее,  до Энтони донесся  какой-то шум, и прошло несколько
долгих  секунд,  прежде чем он  понял,  что слышит  слова: "Мяг­кая посадка!
Получилось!".
     Тихий разговор сменился возбужденным шумом. Все поздравляли друг друга,
а на экране  произошло нечто, из-за чего голоса  и смех внезапно оборвались,
как будто натолкнулись на стену молчания.
     Изображение  на  экране  изменилось  и   стало  четким.  В  ярком-ярком
солнечном  свете, льющемся через  тща­тельно защищенный фильтрами экран, они
увидели ска­лу, ослепительно  белую с одной  стороны, черную, как чернила, с
другой. Изображение сдвинулось вправо,  потом  влево,  как  будто  пара глаз
посмотрела налево, а потом направо.  На экране появилась металлическая рука,
было похоже, что робот рассматривает свое тело.
     Энтони первым понял, что происходит, и молчание нарушил его крик:
     -- Компьютер заработал!
     Ему  самому  показалось, что эти слова выкрикнул кто-то другой; он  уже
бежал за дверь,  вниз по ступень­кам,  по коридору,  а за спиной у него, как
волна, поднимался шум голосов.
     -- Вильям! -- закричал он, ворвавшись в комнату. -- Все отлично, все...
     Но Вильям поднял руку,
     --   Тс-с-с.  Пожалуйста.  Компьютер  не   должен  испы­тывать  сильных
ощущении, кроме тех, которые исходят от робота.
     -- Ты думаешь, он нас слышит? -- прошептал Эн­тони,
     --  Может  быть, не  знаю.  -- В комнате, где  нахо­дился Меркурианский
Компьютер,  стоял свой  монитор,  поменьше.  Изображение на экране постоянно
меня­лось: робот двигался.
     Вильям сказал:
     -- Робот пробует двигаться.  Первые шаги  и  должны  быть неуверенными.
Интервал между сигналом и отве­том семь минут.
     -- Но он явно ходит увереннее, чем  в Аризоне. Тебе не кажется, Вильям?
-- Энтони крепко сжимал плечо Вильяма, тряс его, не отрывая глаз от экрана.
     Вильям ответил:
     -- Я уверен в этом, Энтони.

     Солнце  догорело в  контрастном черно-белом мире, мире белого солнца на
черном  небе  и белой каменистой  земли, испещренной черными тенями. Сладкий
запах солнца  исходил  от  каждого  освещенного  им  квадратно­го сантиметра
металла, вступая  в контраст  с убивающей все запахи тенью  на  неосвещенной
стороне.
     Он поднял  руку и посмотрел на нее, пересчитывая пальцы.  Жарко, жарко,
жарко, -- загибая пальцы так, что они поочередно попадали в тень, он ощущал,
как  тепло  медленно  уходит  из  них, и  это изменение  в осязании дало ему
почувствовать чистый, уютный вакуум.
     Но вакуум не был абсолютным. Он поднял руки над головой, вытянул их и с
помощью чувствительных дат­чиков  на запястьях  ощутил испарения  -- легкое,
едва  заметное  прикосновение  паров  олова и свинца,  проби­вающихся  через
сильный запах ртути.
     Он  ощутил более густые испарения, подымающиеся снизу, -- разнообразных
силикатов,  имевших своеоб­разный привкус металлических  ионов. Он  медленно
переместил  ногу  по  хрустящей  спекшейся  пыли  и вос­принял  изменения  в
ощущениях как тихую и упорядо­ченную музыку.
     И надо всем  --  Солнце. Он поднял глаза на него, большое, и толстое, и
яркое, и  горячее и  услышал его  радость.  Он  видел протуберанцы, медленно
поднима­ющиеся  над краями  диска,  и слышал  потрескивание каждого из них и
другие  счастливые  голоса,  звучащие  над широким  лицом Солнца.  Когда  он
включил  свето­фильтры,  затеняющие  фон, потоки  водорода,  летящие  вверх,
зазвучали  как всплески мягкого контральто, он  слышал  приглушенный  тонкий
свист  разлетающейся  ма­терии, в  который  врывался глубокий  бас пятен,  и
при­читания  вспышек  света,  щелканье  гамма-лучей  и косми­ческих  частиц,
похожее на звук шарика для  игры в  пинг-понг, а  вокруг  ощущалось  мягкое,
пропадающее  и  снова  появляющееся  дыхание  солнечного  вещества,  которое
подступало   и   отступало,   повинуясь   космическому  ветру,   приносящему
неповторимые, великолепные ощу­щения.
     Он подпрыгнул и медленно поднялся в воздух с легкостью,  которая до сих
пор  была ему  незнакома,  опустился  и  снова  подпрыгнул,  потом  побежал,
прыг­нул,  побежал  снова, чувствуя,  что его тело  отлично приспособлено  к
великолепному миру, раю, в котором он находился.
     После долгого странствия в полном одиночестве он наконец попал в рай.

     Вильям сказал:
     -- Все в порядке.
     -- Но что он делает? -- воскликнул Энтони.
     -- Все в порядке. Программа работает. Он проверял  свои органы  чувств.
Сделал   визуальные   наблюдения,   включил   фильтры   и   изучил   Солнце,
проанализировал  состав атмосферы  и химическую  природу почвы. Все  системы
работают.
     -- Но почему он бегает?
     -- Я полагаю, это  его собственная идея, Энтони. Если ты хочешь создать
компьютер такой же сложный, как  мозг,  ты должен смириться, что у него есть
свои идеи.
     -- Бегать? Прыгать? -- Энтони повернул к Вильяму встревоженное лицо. --
Он что-нибудь сломает.  Ты можешь управлять Компьютером. Подави эти желания.
Пусть он перестанет.
     Вильям ответил резко:
     -- Нет. Не  стану. Я  пойду  на  риск того, что он причинит  себе вред.
Разве ты не понимаешь?  Он счаст­лив. На  Земле,  в  нашем мире,  он не  мог
управлять собой. И вот он на Меркурии,  его тело  полностью  приспособлено к
этим условиям, его  к ним готовили  сотни ученых. Это  рай для него, позволь
ему наслаж­даться.
     -- Наслаждаться? Он же робот.
     --  Я  не  говорю о  металлическом роботе.  Я  говорю  о мозге, который
наконец-то живет той жизнью, для которой создан.
     Меркурианский Компьютер, безопасность которого оберегали толстое стекло
и сотни проводов, дышал и жил.
     -- Это Рэндалл попал в рай, -- сказал Вильям. --  Он попал в  мир, ради
которою ушел в  себя, отвергая этот.  Он обрел мир,  для  которого его  тело
идеально подходит,  взамен  мира, для которого его  прежнее  тело совсем  не
подходило.
     Энтони с интересом вглядывался в экран:
     -- Кажется, он успокаивается.
     -- Конечно, -- сказал Вильям, --  он будет делать свою работу, и делать
ее превосходно, потому что он счастлив.
     Энтони улыбнулся и сказал:
     -- Неужели мы это сделали, ты и  я?  Слушай,  пойдем к остальным, пусть
они повосхищаются нами, а, Вильям?
     Вильям удивился:
     -- Вместе?
     И Энтони крепко взял его за руку:
     -- Вместе, брат!


     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского




        Айзек Азимов.
        Световирши

     Чтобы миссис Эвис Ларднер оказалась убийцей -- в это просто невозможно
было поверить.  Кто угодно, только не она. Вдова астронавта-великомучени­ка,
она   занималась   благотворительностью,   коллекцио­нировала   произведения
искусства,  считалась   потряса­юще  гостеприимной  хозяйкой  и,  по  общему
признанию, талантливой  художницей. К тому же это было добрей­шее и милейшее
существо на свете.
     Муж ее, Уильям  Дж. Ларднер, погиб, как известно, от радиации, когда он
добровольно остался в космосе,  чтобы дать возможность пассажирскому кораблю
бла­гополучно  добраться  до  Пятой   космической  станции.  Миссис  Ларднер
получила за мужа щедрую пенсию, которой весьма удачно распорядилась и в свои
далеко еще не преклонные годы стала очень богатой женщиной.
     Ее  дом  был настоящей  выставкой-музеем  с  неболь­шой,  но  тщательно
подобранной коллекцией ювелирных изделий. Миссис  Ларднер  удалось раздобыть
уникаль­ные антикварные предметы  самых разных культур че­ловечества -- все,
что только можно украсить драго­ценностями и превратить в шедевр прикладного
искус­ства. Здесь были одни  из первых наручных часов, сделанных в  Америке,
кинжал   из  Камбоджи,  очки  из  Италии  --  каждый  предмет,  естественно,
инкрустирован драгоценными камнями, и так далее, до бесконеч­ности.
     Коллекция, открытая для обозрения, не была застра­хована, даже  обычной
системы охраны  -- и той не существовало. Впрочем, миссис Ларднер в ней и не
нуждалась: огромный штат прислуги  из роботов охранял выставленные сокровища
с    неусыпной   бдительностью,   неподкупной   честностью   и   безупречной
эффективно­стью.
     Посетители знали о роботах, и никто никогда даже и не слыхал о попытках
ограбления.
     Но  гвоздем  программы, безусловно,  была  световая  скульптура  миссис
Ларднер. Как  ей  удалось обнару­жить в себе этот  дар,  -- об  этом  тщетно
гадали  все  гости,  бывавшие на ее роскошных приемах. Каждый раз, когда дом
миссис Ларднер открывался для гостей, в комнатах сияла новая симфония света;
трехмерные  извивы  и  фигуры,  переливающиеся  всеми  цветами   радуги,  то
светились  чистым ровным светом, то  вдруг вспыхивали хрустальным мерцанием,
повергая пригла­шенных  гостей  в  изумление  и  при  этом  выгодно  оттеняя
голубоватые волосы и мягкие  черты лица  хозяйки, что придавало им подлинное
совершенство.
     В основном, гости,  конечно,  приходили посмотреть световые скульптуры.
Художница  никогда   не  повторя­лась,   всякий  раз  создавая  оригинальные
творения.  Мно­гие  из приглашенных -- те,  что могли позволить  себе  такую
роскошь, как  световые компьютеры,  --  сами  нередко  баловались  созданием
скульптур, однако всем  им было далеко до  миссис  Ларднер.  Даже  тем,  кто
считал себя профессиональным художником.
     Сама же  хозяйка  проявляла очаровательную  скром­ность. "Нет, нет,  --
возражала она какому-нибудь  рас­чувствовавшемуся  гостю, -- я не назвала бы
это "поэ­зией в свете". Вы слишком добры ко мне. В лучшем случае  это просто
"световирши". И все улыбались милой шутке художницы.
     Миссис  Ларднер создавала световые  скульптуры  толь­ко для собственных
приемов, хотя  ей  не раз предлагали сделать их  на заказ.  "Это  будет  уже
коммерциализа­цией", -- неизменно отвечала она. Однако не возража­ла, если с
ее произведений  хотели  снять  голографические  копии,  которые становились
постоянным украшением музеев всего мира. И никогда не брала за это денег.
     "Я не возьму ни пенни, -- говорила она, широко разводя руками. -- Пусть
ими любуются все кому не лень.  В конце концов, мне-то они больше не нужны".
И это была чистая правда. Никогда в жизни она не повто­ряла своих скульптур.
     Когда  снимали  голограммы,  миссис  Ларднер  была   сама   любезность.
Благожелательно  наблюдая  за каж­дым шагом работающих,  она в любой  момент
готова  была  призвать  на  помощь своих роботов.  "Пожалуйста,  Кортни,  --
говорила она, -- если вас не затруднит, помогите им приладить лестницу".
     Именно  так  она и  выражалась:  миссис  Ларднер об­ращалась к  роботам
исключительно вежливо.  Однажды, несколько  лет  назад,  ее  за  это  сурово
отчитал какой-то  правительственный  функционер  из  Управления  "Роботс энд
Мекэникл Мен".
     -- Так нельзя,  -- сказал он сердито.  -- Вы их про­сто портите. Роботы
сконструированы  таким образом, что они подчиняются  приказам,  и чем точнее
приказ,  тем  быстрее  они  его  выполняют.  Когда  же  к ним  обра­щаются с
изысканной вежливостью,  до  них не сразу доходит,  что  это  приказ,  и они
реагируют замедленно.
     Миссис Ларднер вздернула аристократический под­бородок.
     -- Я  не  требую  от  них  скорости,  --  заявила  она.  --  Мне  нужна
доброжелательность. Мои роботы любят меня.
     Правительственный функционер  хотел  было  объяс­нить,  что  роботы  не
способны  любить,  однако  тут же увял под мягким, но полным укоризны взором
почтен­ной дамы.
     Ни для кого не секрет, что  миссис Ларднер никогда не возвращала  своих
роботов на фабрику для регули­ровки.  Позитронные мозги -- чудовищно сложная
шту­ка, а потому,  как правило,  каждый десятый робот, сошедший с конвейера,
нуждался в дополнительной  настройке. Порой дефекты обнаруживались далеко не
сразу, но "Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн" никогда не отказывалась
устранить их, притом совершенно бесплатно.
     "Ну уж нет, -- качала головой миссис Ларднер. -- Коль скоро робот попал
в мой дом и  выполняет  свои обязанности, он может позволить себе  маленькие
чуда­чества.  Я не  допущу, чтобы кто-то копался у  них в  голове". Пытаться
объяснить  ей, что  робот  -- всего-на­всего  машина,  оказывалось  занятием
совершенно бес­полезным. "Такое умное создание не может быть просто машиной,
-- упрямо твердила она. -- Я обращаюсь с ними как с людьми".
     Так оно и было на самом деле.
     Она держала  у  себя  даже  Макса, абсолютно  беспо­мощное существо,  с
трудом  соображающее,  чего от него  хотят. Однако миссис  Ларднер энергично
отрицала этот очевидный факт. "Ничего подобного, --  твердо говорила она. --
Он прекрасно умеет принимать паль­то и шляпы и развешивать их в гардеробной.
Он может приносить и подавать мне разные вещи. Он вообще много чего умеет".
     -- Почему бы вам не отправить его на фабрику подрегулировать? -- как-то
спросил ее один из при­ятелей.
     --  Это невозможно. Я принимаю его  таким, какой  он  есть. Знаете,  на
самом  деле он  очень  милый.  В конце  концов,  позитронный  мозг настолько
сложен, что никто не в силах точно определить,  что с ним не в порядке. Если
Макса отрегулируют,  он  может  потерять  все  свое  обаяние, а  я  этого не
перенесу.
     -- Но если робот неисправен, -- настаивал при­ятель, нервно  поглядывая
на Макса, -- он может быть опасным!
     --  Господь с  вами! -- рассмеялась хозяйка. -- Макс  у меня  уже много
лет. Он совершенно безобидный и вообще просто душка.
     На самом  деле  Макс выглядел  в  точности  как  любой другой робот  --
металлический, гладкий, слегка похо­жий на человека, но совершенно безликий.
Однако  добрая   миссис  Ларднер  всех  их   считала  личностями,  милыми  и
обаятельными. Такова уж была эта женщина.
     Как же могла она пойти на убийство?

     Чтобы Джон Семпер Трэвис пал от руки убийцы  -- в это просто невозможно
было поверить. Кто угодно, только не он. Замкнутый, тихий, он жил в миру, но
был не от мира сего.  Оригинальный математический гений Трэвиса позволял ему
запросто создавать  в уме  слож­нейший узор из мириадов позитронных  связей,
который затем закладывали роботам в мозги. К тому же Трэвис, главный инженер
"Ю. С.  Роботс  энд Мекэникл  Мен  Корпорейшн", страстно увлекался  световой
скульптурой.   Ей   он   посвятил  целую  книгу,  в  которой   доказал,  что
мате­матические  модели, применяемые им  для  конструирова­ния  позитронного
мозга,  с  успехом могут  быть модифицированы  и использованы  для  создания
высокохудо­жественных световых скульптур.
     Но  попытка воплотить  теорию  в жизнь обернулась  для  инженера полным
крахом.  Его  скульптуры,  создан­ные  на  основе математических  принципов,
оказались тяжеловесными, невыразительными и скучными.
     В  сущности, только это и отравляло спокойное, замк­нутое  и налаженное
существование Трэвиса, однако он  чувствовал себя по-настоящему  несчастным.
Он знал,  что теория его верна, но не мог доказать свою правоту на практике.
Если бы удалось  создать хоть один шедевр... Естественно, инженер был знаком
с творчеством миссис Ларднер.  Все  признавали ее талант, однако для Трэвиса
было  очевидно,  что  художница  не  имеет  ни  малейшего  представления  об
элементарных  основах  робоматематики.  Он  неоднократно  писал  ей, но  она
кате­горически  отказывалась  объяснить  свой  художественный метод.  Трэвис
вообще сомневался,  что у нее есть  какой-то метод. Скорее, чистая интуиция,
-- но даже интуицию необходимо выразить математическиВ  конце концов Трэвису
удалось раздобыть приглашение на  один  из приемов миссис Ларднер. Он должен
был увидеть ее!
     Мистер Трэвис опоздал на  прием: он еще раз попытался создать световую
скульптуру и опять потерпел сокрушительное поражение.
     -- Какой у вас чудной робот -- тот, что принимал у меня пальто и шляпу,
-- заметил инженер, глядя на хозяйку с почтительным удивлением.
     -- Это Макс, -- сказала миссис Ларднер.
     -- Он  совершенно  разрегулирован, к тому же эта модель давно устарела.
Почему бы вам не вернуть его на фабрику?
     -- О нет, это слишком хлопотно.
     -- Какие  хлопоты,  о чем вы! --  воскликнул  инженер. -- Вы  были  бы
поражены,  узнав,  насколько это  легко.  Впрочем,  как представитель "Ю. С.
Роб