будете аплодировать, я ни
на минуту не забуду,  что я  такое.  И что я на самом деле значу для своего
государства.  Оно тогда начало меня ломать,  уничтожать и убирать с дороги.
Чтобы наши с  вами пути не перехлестнулись в  любви и доверии.  И это скоро
случилось.
   Возвращалась я  по  любимой  Сретенке.  Каким  глупым  и  никчемным  мне
показался мой вид!  Куда спрятаться от себя? Передо мной проходила вереница
лиц.  Разных-разных.  И  знакомых кинематографических.  И  родных  школьных
учителей.  И харьковских подруг. И продавцов мороженого. И цветочниц. Всех,
всех, кто шел мне навстречу. Знакомо ли им такое?
   На раздумье три дня.  Эх,  вы,  три дня... Куда ни пойду - всюду чудятся
два  "парубка",  ожидающие  положительного ответа.  Иначе  будет,  ах,  как
нехорошо.   Именно  нехорошо.   Это  было  мне  понятно  абсолютно.   Игры,
комплименты и  пристройки кончились.  Лицо,  презрительное лицо  начальника
постоянно напоминало мне об этом.  К телефону подойти боюсь.  Иду по улице,
оглядываюсь.  На лекциях смотрю только на дверь.  А вдруг она откроется?  И
меня  попросят выйти,  потому что  ко  мне  пришли важные люди.  Они  такие
важные,  что могут на себя взять все пропуски моих занятий.  И  декан будет
тоже молчать.  А  меня опять посадят в  черную машину и повезут в гостиницу
"Москва" на  седьмой этаж,  или  в  квартиру на  Чистых Прудах.  "Не буду".
"Будете".
   Нет,  не  буду.  Не  могу  выносить повелительного наклонения -  будете,
должны.  Да ничего я никому не должна. Работаю всю жизнь, как лошадь. А вот
все же вбилось в  голову:  перед Родиной в  вечном долгу.  И  в душу все же
вросло,  что я  своей Родине вечно чего-то не додаю.  А чего -  не знаю.  И
никогда не было у меня обиды на то,  что первая же трижды надоевшая картина
принесла ей баснословные прибыли.  Хотя, как я теперь понимаю, не Родине, а
государству.  Не  говорю  об  остальных менее  удачных  и  просто  неплохих
картинах,  приносивших тоже  немалый доход.  А  я  десять лет  после фильма
снимала углы  и  комнаты.  А  чтобы имела право жить и  работать в  Москве,
добрые люди прописали к себе на девять месяцев домработницей.  Кинозвезда -
домработница. Да это целый многосерийный советский трагикомический фарс!
   Через три дня я,  как и положено, позвонила по данному телефону. Подошел
один из парубков.  "Простите,  -  говорю,  -  все обдумала. Не могу. У меня
другая профессия".  И повесила трубку.  И меня оставили. А вскоре я об этом
почти  забыла.  Жизнь  была  так  насыщена  новым,  интересным,  ежеминутно
меняющимся.  В бурном потоке столичной суеты я поплыла по новым волнам,  по
площадям,  по  улицам,  спускаясь  в  метро,  поднимаясь к  Университету на
Ленинских горах. Я знакомилась с необыкновенными талантливыми людьми. У них
были прекрасные добрые лица.  Иногда я  искала в  толпе тех двоих.  Но нет.
Черты  их  лиц  совсем  расплылись.  Короче,  парубков больше не  встречала
никогда.  А  вот с  тем главным начальником жизнь столкнула.  И эта история
тоже из серии "Балет жизни".
   Не знаю, как и чем закончилась его карьера по делам кино. Его фамилию я,
конечно, запомнила навсегда. Она то исчезала совсем. То опять появлялась на
каком-то  посту.  Эти  посты,  хоть и далеки были от руководства, но все же
где-то,  как-то и чем-то были связаны с кино. Однажды, далеко от Москвы, мы
чуть не столкнулись в одном клубе. У него только кончилась лекция. А у меня
должна была начаться встреча со зрителем. Когда я услышала фамилию лектора,
все  внутри  похолодело.  И полезли проклятые мысли и воспоминания. От меня
ждали веселья и оптимизма. А в концерте появились неожиданные нотки горечи.
Он тогда ездил от бюро пропаганды советского кино с лекциями о Чаплине. А в
1983  году  возглавлял  нашу делегацию кинематографистов на ФЕСТе. Я его не
видела  с  тех  самых  Чистых прудов. Приехал на такси. Свой чемодан принес
сам.  Никаких  парубков  рядом.  Я знала, что он нас возглавляет. А он знал
состав  своей  делегации.  Интересно.  Все  очень  интересно.  Конечно,  он
изменился.  Старый,  растерянный человек. В дороге суетился и старался быть
остроумным.  Хотел  не  отставать  от членов делегации, которая состояла из
молодых   кинематографистов   совсем   новой  волны.  Работал  он  в  новом
оригинальном  учреждении.  Это  учреждение прогнозирует количество зрителей
еще до выхода фильма на экраны. "Вокзалу для двоих" нагадал что-то около 70
миллионов.  В  этой  поездке  я  была излишне беспечна и гиперболизированно
весела. А ночами видела то, другое его лицо, которое не скрывало отвращения
ко  мне. Кинематографистам же молодого поколения его фамилия абсолютно ни о
чем  не  говорила.  Они весело иронизировали над старым человеком. Особенно
после  того, как он в первый же день, с энтузиазмом созвал всех на просмотр
сладострастного  эротического фильма "Девушка "О". В зале я смотрела на его
профиль,  на  его  счастливое  лицо  с  полуоткрытым ртом. Боже мой, и этот
человек,  который  сейчас  сидит рядом, походя, просто так, не задумываясь,
скрутил  мою  жизнь.  Принес мне столько... И забыл, выбросил из жизни, как
только  почувствовал  ко  мне  отвращение  за  неподчинение. Прошло столько
времени.  Что  я  думала  во  время  фильма,  когда  "Девушку "О" на экране
заставляли  делать то, что так противоестественно нежной женской природе? Я
думала:  ах,  как  трудно  сопротивляться.  Ах,  как  трудно выносить такой
натиск.  Ах, как трудно возражать, когда ты целиком во власти. Но можно. "А
знаете,  -  сказал  мне мой старый знакомый, - я бы о вас написал бы чудную
монографию".  И, поскольку мы играли в игру "какое приятное это наше первое
знакомство",  то  я только улыбнулась и сказала: "Да, конечно". И подумала,
что  может,  и  написал  бы. Только не было бы в этой монографии ни слова о
моей роскошной шляпе "Лили Марлен".

"ИНДЕПЕНДЕНС"

   Вся наша страна готовилась к Всемирному фестивалю молодежи и студентов в
Москве.  На студии "Мосфильм" срочно заканчивались съемки фильма "Девушка с
гитарой",  будь  он  неладен.  По приказу министра в фильме должен был быть
задействован  этот  фестиваль.  И он был задействован. Сценарий изменяли на
ходу.  Во  время  съемки  ко  мне  подошел директор картины и сказал, что в
обеденный  перерыв  за  мной приедет машина из Министерства культуры. После
первого успешного, трижды надоевшего, всю группу вызывал к себе сам министр
культуры.  Он хвалил фильм и советовал тем же составом снять еще одну такую
же  удачную комедию. Я и подумала, что разговор будет касаться этой темы. В
тот  день  я  снималась  в  премилом  платьице.  Решила  в  нем и поехать к
министру.  И  прическа  хорошая.  И  реснички  длинненькие,  модные  по тем
временам.  Поеду новой, неузнаваемой. Опять будут хвалить. Жизнь прекрасна!
Завтра напишу письмо домой, что меня вызывал сам министр. А папа всем будет
говорить,  что  "без  моей  дочурки  министр - ето ж якая величина - як без
рук".  А  может,  пошлют  меня  далеко-далеко  за границу. Согласитесь, это
обидно  -  сняться  в  главной  роли,  в успешном фильме, но так ни разу за
границей  с  ним и не побывать. Подъезжаю к министерству, что находилось на
красивой  улице  Куйбышева. Вхожу в здание. Меня уже встречают. Но проводят
не  в  кабинет  министра,  где уже была наша группа, а в кабинет с надписью
"Зам.  министра  по  радиовещанию".  Сижу.  Жду.  Появляются  сразу оба - и
министр,  и  зам.  И  сразу в атаку. Да в какую! Что, мол, я себе позволяю?
Такое  позорище!  Танцы,  вертлявые  западные  штучки-дрючки.  И  это  наша
комсомолка!  Слово  "вертлявые",  с  грассирующим  "р", я и сейчас слышу. Я
приметила  это  "р", когда министр наш еще не был министром культуры, а был
секретарем ЦК комсомола. Я онемела от страха и абсолютнейшей неожиданности.
А  зам. по радиовещанию говорил, что у него растет сын. Что они с женой всю
жизнь  прожили  в чистой и морально устойчивой атмосфере. Так и сына своего
воспитывают. И очень, очень, крайне нежелательно, чтобы их мальчик, вообще,
наши  дети  формировались  на  таких буржуазных образцах. И вообще, чтобы в
советской  школе, в нашей стране - и ни капли высокого патриотизма?... Ого!
С  чего  это?  На  патриотизм  я  как-то  не обратила сразу внимание. А вот
буржуазные  образцы...  Может,  это про то, что недавно с оркестром спела и
тут  же  сымпровизировала танец? Так весь оркестр Эдди Рознера аплодировал.
Ведь  у нас такого еще никто не делал на эстраде. И в зале прошло на "ура"!
И  сюда, значит, дошло. И сюда, значит, передали. А что здесь такого? После
первого  фильма  уже  прошло время. Уже пошло разделение на "принимающих" и
"не".  Чопорные  дамы  объединились  и  выступили  дружным  фронтом  против
вертлявой  попрыгуньи.  Но  вы же министры, вы же не дамы. Вы же понимаете,
что  время  не  стоит  на  месте.  В фильме вы вместе со всеми смеялись над
косностью  и  обывательщиной.  Вы же сами просили сделать еще один такой же
смешной  фильм. Нет, нет, что-то не то. И вдруг моя длинная модная ресничка
-  хрясь!  -  и  предательски наполовину отвалилась. А горячие слезы как из
ведра  полились  по  лицу.  И  ничего не могу с собой поделать. Голова, что
могла  бы  подсказать  выход, пуста. Безвольные руки. И нечем "взять себя в
руки".  "Полный  труп",  как  сказал  бы папа. Пошли меня мочалить за левые
концерты. Но ведь в них участвовали какие имена и звания - не мне чета. А в
заказной  статье  их имена только указаны. На мне же сделан главный акцент.
Выживай, держись Люси-Ирена-Марлен!
   "С лица земли сотрем!  Имени такого не будет!" -  это слова министра.  И
это не сегодняшние демократические денечки, когда говори, что хошь, всем до
фонаря.  То было жестокое время. И то был настоящий приговор. И очень скоро
такой  фамилии не  стало.  Очень  скоро.  Долго  надо  мной  будут  витать:
"однодневка",  "несерьезно",  "не советуем", "не следует", "не желательно".
Перестали снимать в столице.  Перестали снимать на других студиях.  Забыли.
Предали забвению.  Тихо  похоронили.  Забальзамировали.  Вот  тогда у  меня
появилась возможность свободно размышлять о  моем  патриотизме.  И  привели
меня эти раздумья на Чистые Пруды.  К той гримасе отвращения.  "Не захотели
послужить Родине..." Что ж,  "Не хотите кушать хлеб с маслом, будете кушать
г..." И я его кушала. Кушала много лет.
   Но  как  парадоксальна  актерская  природа!  Вы даже представить себе не
можете, о чем я думала в тот жуткий час. Это трудно представить. Я думала о
своей  реснице.  Что  мне  с  ней  делать? Если ее снять - значит, раскрыть
секрет,  что  она  приклеена.  Это  стыдно и неловко. Нахально же снять обе
ресницы,  этого я просто не могла. Нахальство мне было несвойственно. Можно
было   получить  вслед  пару  анекдотов:  "Пришла  к  министру  культуры  с
наклеенными  ресницами,  а  они  возьми и отклейся". А может, и того хлеще:
"Пришла  артисточка  к  самому  министру культуры и для начала сняла с себя
ресницы".  Важна  ведь только одна деталь. А дальше пошло и поехало. Глупые
мысли.  Но  именно они меня в тот момент занимали. В этой глупой простоте и
была  будущая  драма.  Вызывали меня на всякие общественные ковры еще и еще
раз.  И  стояла  я  около  министра,  опустив голову, на одной из тогдашних
коллегий  министерства.  На этих коллегиях присутствовали все самые ведущие
наши  великие  кинематографисты.  Сидел  и  мой  учитель. И директор студии
"Мосфильм",  который  и  открыл меня в кино. Все сидели, опустив головы. Та
коллегия  была  по  поводу поведения артистов, перечисленных в статье. Меня
поставили  в  центр зала. У министерского стола. Чтобы была видна всем. А я
думала:  только  бы  не  заплакать. Наверное, надо было привыкать. Рушились
иллюзии. Начинали бродить сомнения. А подлинно жизненные драмы и начинаются
с  крушения  иллюзий.  С  разочарования. Взяла себе за правило - никогда не
ходить  ни  на  какие приемы в иностранные посольства. Несколько исключений
сделала  в  последнее  перестроечное  время. Но все как-то неловко, хочется
скорее  домой.  Самое  интересное,  что вынесла из этого, давнего фестиваля
молодежи  и  студентов  -  слова  молодого лидера, совсем мальчишки. Он мне
показался человеком не из моей жизни. Из жизни другой. Незнакомой, неродной
и  пугающей. Когда его спросили, что для вас главное в жизни? Он спокойно и
твердо  сказал:  "Индепенденс".  Этого слова мы в школе не проходили. Слово
это  я  запомнила  и  прочла  в  словаре:  "Независимость".  И  еще  больше
удивилась.  А  зачем  она  ему,  эта  независимость?  Вот мне она совсем не
нужна...
   С  крушений  иллюзий,  с  разочарования  началась  моя  борьба  за  свою
независимость.  За  свой  "индепенденс"  я борюсь всю жизнь. Я так устроила
свою жизнь, и личную, и профессиональную, что никогда не была в подчинении.
Только по Любви. Только по Уважению. Только преклоняясь перед талантом. Это
воспиталось  и  пришло  не само собой - это пришло оттуда, из тех лет. И не
случись бы в моей судьбе тех перипетий, кто знает, как бы оно и что бы... И
вообще,  какой бы я стала. Да и заиграла бы я драматические роли? И вообще,
имела  бы  право  занимать  этим  рассказом ваше внимание, милые, уважаемые
зрители?  Просто  я  понимаю  состояние  тех  людей, кто живет, имея в душе
тайную тяжесть. Как ни прекрасна жизнь и красоты вокруг, все они очень мало
стоят,  если  есть  тяжесть  внутри.  В  самой высокой точке радости, когда
жаждешь:  остановись,  мгновение!  -  эта  тяжесть  берет свое и определяет
истинное отношение человека ко всем и всему вокруг.
   В  общем,  итак,  наконец...  Что еще говорят в таких случаях? Короче, к
чему  весь  этот  балет?  Мой слабый эзоповский язык десятилетней давности,
когда  вышли  "Аплодисменты"  со второй частью "Здравствуй, Москва!", нашел
лишь  беспомощные  слова:  "Какие-то силы, где-то там, хотят растоптать..."
Все было так зашифровано. Только я одна, наедине с собой, понимала, о каких
силах шла речь. Время меняется, многое разрешает и многое оставляет позади.
Но  все  равно ту фразу изменить не смогла. Да и не желала. "Хотелось жить!
Теперь  меня поражает, какая же это была сила, бьющая через край! Когда это
разрывает  тебя  -  ты  не  задумываешься,  какие  силы  где-то  там  хотят
растоптать твое желание радоваться жизни".