оваться, можно было немножко, чуть-чуть, самую
малость  помечтать.  Профессионально обсудить новые распоряжения студийного
руководства  или новый приказ из министерства, который, может быть, изменит
жизнь,  даст надежду. А может, откроют театр? И мы будем играть на сцене? И
к  нам  придут зрители?... Ничего, ровным счетом ничего не зависело от этих
актерских  разговоров  и  обсуждений.  Но  без  искры  надежды  жить совсем
невозможно.   У  меня  на  глазах  к  людям,  довольно  молодым,  приходило
разочарование,  которое потом сменялось апатией и покорностью судьбе. Я изо
всех  сил  боролась сама с собой. Боролась со своим мраком и подбрасывала в
себя бодрость духа, как вливают в машину бензин, когда он на нуле, - и ни с
места. В допинге, в надежде - вот в чем была нехватка.
   На  моей памяти не  было собрания или  конференции,  где  бы  кто-то  из
ораторов с  удивлением и  сочувствием не  называл мою фамилию.  Как же так,
актриса,  зарекомендовавшая себя  в  жанре музыкальной комедии,  а  также в
драматических ролях,  и вот несколько лет находится в простое.  Сначала мне
даже льстило,  что коллеги признают меня,  беспокоятся, считают актрисой. А
потом,  от  частых вариаций:  актриса в  расцвете сил  без работы,  куда же
смотрят  режиссеры?   -   появилась  мода,   привычка  пожалеть,   поохать,
посочувствовать.  О!  Это яд.  Сладкий ароматный яд. Как хорошо, когда тебе
сочувствуют,  когда тебя жалеют. К этому яду привыкать опасно. Можно плотно
засесть в актерском буфете и слушать,  и слушать,  и слушать. Жалеть себя и
плакаться,  одурманиваться и  постепенно наливаться злобой на  всех и  вся.
Мозг ослабевает, тело расползается, лицо теряет прежние черты. И все глубже
и глубже,  дальше и дальше... И подняться порой человек уже не в силах. Под
влиянием  жизненных  неудач  и  ударов  происходит  накопление  физического
аффекта. И этот аффект как бомба - тронули, и взорвалась. И все. Хода назад
нет.  Отказали  слабые  сдерживающие  центры.  От  беспомощности выдвигаешь
противодействие,  свою злобу-броню.  Тебе с  ней удобно.  Она удобно в тебе
разместилась.  А  воспоминания о  катастрофе  ежеминутно сигнализируют:  не
верь, не слушай, не принимай, вспомни, сколько они принесли тебе горя. И ты
уже забыл,  кто это "они".  Зрители?  Критики?  Директора?  Режиссеры? Путь
дурмана не для человека, который не может жить, чтобы не лицедействовать. И
если  это  действительно актер,  он  вовремя  сделает остановку и  начинает
жалеть не себя в  себе,  а  изо всех сил станет жалеть и оберегать себя для
профессии. Что такое талантливый актер, потерявший свою боевую форму? Через
время самая квалифицированная экспертиза не  докажет,  что ты  -  та  самая
девушка,  "ну,  помните,  та, у которой была тонкая талия, она еще пела про
это".
   "Товарищи,  миленькие,  родненькие,  посмотрите,  это  же я! У меня была
тонкая  талия.  У  меня  было  милое  доброе лицо, и я вам пела про хорошее
настроение. Вспомнили? Нет? Не узнаете? Как же, ведь это правда я... Что же
мне  делать?"  - "Терпи, моя детка, твое счастье упереди, хорошага человека
судьба пожметь, пожметь и отпустить. Жисть есть жисть".
   Что  делать?  Работать,  репетировать,  ждать  и терпеть и любить людей!
Помнить,  что  твоя  профессия  зависимая,  требует  наравне  с  талантом и
работоспособностью   терпения.  Жди,  пока  не  увидят,  не  отметят  и  не
пригласят.  Выжить,  перемолоть,  переждать тяжкое время, которое оставляет
свои  шрамы  и  следы только в эмоциональной памяти души и сердца. И нет об
этом  времени  никаких  анкет  и  протоколов.  И  нет  твоей подписи даже в
платежной  ведомости.  А  та,  казалось бы, на первый взгляд бессмысленная,
работа  не  пройдет  даром.  Как  говорил  Павел  Кадочников  в бессмертном
детективе Бориса Барнета "Подвиг разведчика": "Терпение, мой друг, терпение
-  и  вы  станете  миллионером.  Правда,  это  не так просто..." Ох, это не
просто. Золотые слова.
   Теперь,  когда я много снимаюсь,  те же ораторы,  которые в шестидесятых
мне сочувствовали,  не  скрывают иронической ухмылки:  "Что-то ты без конца
снимаешься,  не  много ли?"  Что  тут  ответить?  Что  человек,  перенесший
блокаду,  на  всю жизнь панически боится голода.  И  ни  за что не выбросит
кусочек хлеба.  Он  его спрячет,  превратит в  сухарь,  сбережет.  Я  боюсь
выбросить кусочек хлеба. Ведь меняются люди, вкусы, время... А вдруг завтра
опять затяжная блокада? Говорите, милые люди, говорите. Я буду вам кивать и
поддакивать. Но работать буду. Пока есть работа и силы.
   Если это так сейчас,  то  что было тогда,  когда сил было хоть отбавляй?
Энергия била через край - да так, что заглушала физическую и душевную боль.
   И вот когда появилась возможность попасть в концертную бригаду, как же я
была  счастлива!  Это  были  не  концерты,  а  встречи  со зрителями группы
кинематографистов.  В группе были и режиссеры, и сценаристы, и операторы, и
художники, и, конечно же, артисты. Собрались люди разных поколений. В таких
встречах, да не в Москве, я еще ни разу не выступала. С чем и как предстать
вновь перед публикой? Как только я вышла на сцену, я почувствовала, что это
публика  из  другого  царства. Своим добром зрители и подсказали мне, какой
мне надо теперь быть. Они меня ждали: "А мы думали-гадали, наверное, с вами
что-то серьезное стряслось. Куда же, думаем, она так бесследно подевалась?"
Ах  ты,  моя  милая,  дорогая  публика!  Стряслось,  стряслось, конечно же,
стряслось!  Публика, публика, ты меня погубила, освистала, уничтожила... Ты
же  меня  и  воскресила,  оживила.  Ты влила в меня свою могучую окрыляющую
силу,  ты помогла, подсобила сделать первый шаг. Спасибо тебе, моя дорогая,
моя  мучительница, моя богинька! Я ведь тебя всегда боюсь. Но сегодня боюсь
огорчить,  не  оправдать твоих надежд. А тогда, раньше, так нервничала, так
старалась. Ну, я еще к тебе вернусь, и не раз. Мы ведь всю жизнь рядом, бок
о бок.
   Та наша группа подобралась из людей на редкость остроумных, замечательно
ироничных,  понимающих все с  полуслова и  более всего уважающих в человеке
оригинальное мышление и талант.  С ними было интересно и многому можно было
поучиться. И я старалась не пропускать ни одного слова, жеста, интонации...
"Друзья,  в нашей жизни главное -  понять,  чего делать не надо, потому что
остается все,  что  делать можно и  нужно".  Хорошенький кроссворд,  голову
сломаешь, - чего можно, чего нельзя. И с тех памятных концертов, всякий раз
приступая к  роли или  перед выходом к  зрителю,  сама ко  мне залетает эта
фраза: не делай того, чего делать не надо...
   Среди  нас  была  одна актриса, скажем так, еще не среднего, но уже и не
молодого  поколения.  С  первого  взгляда  она  была  красивой женщиной. Со
второго  взгляда  появлялось  ощущение:  вроде все на месте, а чего-то нет.
Чего? Но это уже со второго. У нас же была возможность и первого взгляда, и
второго.  И  даже неизбежность смотреть ее на сцене неоднократно, поскольку
выступать приходилось по нескольку раз в день. Через некоторое время мы уже
знали  все  остроты и заготовленные шуточки. Все выходы и многозначительные
паузы.  Короче,  могли  заменить друг дружку. Не перед зрителем, конечно, а
так,   в  актерском  капустнике.  Но  интересно,  что  талантливый  человек
высказывает  мысль  каждый  раз  новыми  словами.  А если и повторяется, то
глядит  с  неловкостью  на нас за кулисы. Сам над собой подсмеивается, мол,
ребята,  а что делать? Да, подустал маленько, повторяюсь, тупой стал, мозги
не  варят.  И  мы  за  кулисами  улыбаемся.  И от этой открытости рождается
ощущение   какого-то  особенного  актерского  братства.  Это  если  человек
талантливый. А если нет...
   В каждой профессии есть такие слова, которые понятны изнутри и смешны, а
порой  глупо и двусмысленно выглядят для тех, кто далек от этой профессии и
слышит  эти  слова  впервые.  В  кино  есть  много  таких  слов.  Например,
"кинопроба". Если выступаешь перед зрителями, со словом "проба" всегда надо
быть  начеку.  Потому  с  этого момента буду брать его в кавычки, на всякий
случай.
   Так  вот,  эта актриса уникально манипулировала словом "проба".  "Жила я
себе  и  жила...  И  вдруг  -  счастье!  Меня  попробовал Сидор  Сидорович.
Попробовал и утвердил!" Она называла одного известного кинорежиссера только
по имени и отчеству.  (Ну,  допустим, Сидор Сидорович). Но зритель знал его
по  фамилии.  По  имени и  отчеству его знали только кинематографисты.  Кто
такой Сидор Сидорович?  -  спрашивали зрители после концерта.  После "Сидор
Сидоровича" в зале всегда было очень весело.  Однажды сценарист посоветовал
ей  подробнее рассказать о  той  роли,  которая  принесла  ей  успех:  "Ну,
скажите,  что ваша героиня -  не ваша современница... Ну... скажите, что вы
сидели  в  библиотеках.  Ну...  порылись в  истории,  что  ли...  в  общем,
подумайте.  Ведь это  зрителям всегда интересно".  -  "Что,  товарищи,  вам
сказать о  роли,  которая принесла мне  успех?  -  говорила она  вечером на
концерте.  -  Вы сами только что видели, что это женщина не наших дней, это
определенная эпоха,  совершенно другое  время,  тут  предстояла работа  над
ролью.  И  я  посидела в  библиотеках.  Я  порылась в истории,  ведь это же
образ!.."  И  когда  ее  рассказ  о  роли  вызывал  в  зале  только  унылое
недоумение,   она  опять  переходила  к   своему  бойкому,   затверженному,
оптимистическому монологу о кинопробе.
   Как  только она входила в  клуб,  она крепко жала руку подряд всем,  кто
попадался  на  ее  пути:   билетерам,   детям,   администрации.  И  тут  же
направлялась в буфет,  "к девочкам". С ходу их называла по-свойски на "ты".
Целовалась с  ними.  Пошлепывала их  детей и  как бы между прочим выясняла,
какой  такой  дефицитный товарец есть  в  городе.  В  том  нашем концертном
маршруте  самыми  крупными  городами  были  районные  центры.   И  женщины,
польщенные таким  столичным знакомством с  самой киноактрисой,  готовы были
расшибиться,  чтобы их город оставил о себе самую добрую память.  И товарец
находился.  Все было точно отработано.  Да  тут просто слов не  подберешь -
талант,  талант,  и  все.  Где-нибудь в  другой сфере,  в чем-то другом она
должна была найти свое место. Не знаю где. Но только не в искусстве.
   Я боюсь таких людей,  а еще больше актеров, у которых все всегда ровно и
празднично.  И душа не болит,  и совесть не мучает.  Никогда.  И всегда все
прекрасно.
   ...  Смотришь  на  морскую  гладь.  Дети  бросают  камешки  в  пробку от
шампанского.  Лежишь и думаешь - ну кто же из них попадет? И саму подмывает
попробовать.   Дети  уйдут  -  тогда...  Но  вот  набегает  туча,  начинает
накрапывать  дождь,  и  мамы поспешно разбирают своих детей. А ночью бушует
море,  шторм,  да  такой,  что  взламывает  бетонные пирсы и уносит лодки и
навесы.  Вот  так  и  жизнь!.. Тихо-тихо, а потом - хрясь! Наутро притихшие
отдыхающие в теплых кофтах и оренбургских платках ходят по пляжу, поднимают
коряги,  выброшенные штормом. А что это там белеет среди грязно-бурых волн?
Белеет  и даже подпрыгивает весело и победоносно? Пробка? Да, это вчерашняя
пробка от шампанского. Ох ты черт, какая живучая - ничего ее не берет...

ПОЗНАВАЯ БЕЛЫЙ СВЕТ

   Шестидесятые годы... Экран завоевывает режиссерский кинематограф. Тонкие
актерские нюансы  отходят на  второй  план  и  уступают место  режиссерским
размышлениям в  виде  кинематографических гипербол,  сравнений,  эффектного
монтажа.   В  моде  актеры-типажи.  Режиссер  мог  снимать  актера  за  его
прекрасную улыбку,  за скульптурно правильное лицо,  которое так от природы
фотогенично,  что  безо  всяких  усилий  выражает  мировую  скорбь.  Актер,
углубившись в себя,  мог решать: "Из зарплаты в 250 рублей вычесть налог 13
процентов,  это будет..."  А  за  кадром красивый баритон вещает:  "Сколько
сынов здесь прошагало,  сколько горя горького выпито..."  И на экране -  ну
просто непревзойденный эффект!  В  лице актера от  природы таилась какая-то
весомая загадка.  Другому же  его  коллеге нужно три дня не  спать,  биться
головой об стенку, перевернуться в тройном нервном сальто, чтобы достигнуть
такого эффекта.  Кино не театр:  в кино можно обмануть.  Как хорошо,  что в
80-х,  в  лучших  картинах  голос  режиссера не  заглушает духовные  нюансы
актера.  У  лучших режиссеров 80-х  актер в  его  фильме -  единомышленник.
Сейчас в  кино смешались жанры,  сгустились краски.  Режиссер приглашает на
роль актера,  внешность которого, казалось бы, далека от данного персонажа,
как небо от земли.  Разве об этом можно было подумать тогда, в 60-х? Теперь
нужен актер. Актер - это значит, он сможет все! Наступило прекрасное время:
твори, выдумывай, пробуй.
   Совсем  недавно  мне,  в  который  раз, задали вопрос: "В чем же главное
различие театра и кино?" Никогда не могла "схватить" это "главное". Все же,
присутствуя  на спектакле в театре - как бы хорошо не играли актеры, как бы
"железно" ни был поставлен спектакль, я смотрю куда хочу. А в кино - смотрю
туда,  в том направлении, куда ведет меня за собой камера. Она выбирает, на
что  мне  смотреть.  А камера - это режиссер. А если не замечаешь камеры, и
идешь,  как  будто  ты сам хочешь так идти и именно это видеть... Тогда это
прекрасный режиссер, это "твой" режиссер!
   Шестидесятые...   Это  время,   когда  в  моду  входили  шуршащие  плащи
"болонья",  пальто и  куртки из кожезаменителя,  синие блейзеры с  золотыми
пуговицами.  Это  время,  когда  знаменитую Брижит Бардо начинала затмевать
слава английских "Битлз".  Но у  нас Брижит Бардо была еще в самом разгаре.
На экранах с  большим успехом прошел фильм "Бабетта идет на войну".  И  все
женщины стали ходить с  прическами "а  ля  Бабетта" и  по  возможности -  с
пышным бюстом. Из-за больших голов с начесами все казались тонконогими.
   И я от моды не отставала.  Да ни за что на свете! Тоже немножко Бабетта,
с бантиками,  с волосиками,  подкрашенными в модный цвет.  Кто сказал,  что
женщине трудно одеваться модно? Я этого не понимала никогда. В самые бедные
институтские  времена  три-четыре  рубля  на  ситец  находились  всегда.  А
копеечные ленточки и  кружевца для  отделки?  Ей-богу,  мне все завидовали!
"Ну,  у нее столько нарядов!" А позже,  когда не было ничего - ни зарплаты,
ни  работы  в   кино...   Концертная  поездка  облегчит  жизнь,   купишь  в
комиссионном идиотское платье большого размера.  А фантазия, фантазия-то на
что!  Сидишь,  крутишь,  вертишь, выходишь - все ахают! Где купила? Да так,
говорю,  случайно досталось,  заморское...  И  все верили.  А потом,  через
время,  - хвать от него рукава, а вместо складок - юбку "дудочкой". И идешь
как японская гейша, тюк-тюк-тюк каблучками. Фурор! А одно платье перешивала
рекордное  количество  раз.   Уж  больно  материал  был  занятный.   И  моя
приятельница говорила мне по телефону:  "Я так понимаю, что сегодня на тебе
будет вариант номер "семь".  Эти,  казалось бы, мелкие радости здорово меня
вдохновляли в те времена.
   Шестидесятые  годы... В моде песни: "Джони из зе бой фо ми", "Под крылом
самолета",  "Я  гляжу  ей вслед", "Дунай, Дунай" и прогремевшая на весь мир
"Пусть  всегда будет солнце". Моя Машенька с упоением пела и разучивала эти
песни.  Я  купила  ей  проигрыватель и много пластинок с детскими сказками.
"Послушай,  дружок, сказку о Красной шапочке", - и полчаса я свободно могла
заниматься  своими  делами.  Все  мои  знакомые  последовали моему совету и
купили  детям  долгоиграющие  сказки-пластинки.  Замечательное изобретение!
Дети   развиваются  и  умственно,  и  музыкально,  и  артистично,  ну  -  и
познавательно. И у матерей развязаны руки. Очень удобно.
   В те годы работы у меня не было прочно и наверняка. А времени свободного
было...  Да все время свободное.  Даже страшно. И именно на то время падает
обильное количество знакомств с  людьми.  С людьми разными -  работающими в
искусстве и  вне  его.  Тогда  я  попадала  в  самые  различные компании  с
необычным для меня микроклиматом,  новшествами и модами. У меня была полная
свобода выбора -  мое это или не  мое.  Совершать ошибки в  оценках людей и
своих поступках.  Переболевать обманы и человеческие перевоплощения. Делать
выводы. Искать свое. Отметать чуждое.
   Я  познакомилась с  людьми так  называемого светского круга,  где велась
игра во взаимную вежливость:  "Прошу Вас",  "О,  нет,  прошу Вас", "Входите
Вы", "Нет, входите Вы". Здесь не говорилось ничего лишнего. Говорить лишнее
- моветон.  Ей-богу,  честно, я им подражала и тоже подолгу молчала, только
слегка кивала головой -  ни в коем случае не эмоционально -  нет-нет, чтобы
получилось то ли да,  то ли нет.  Молчу,  молчу изо всех сил. Но невозможно
же!  Ведь так вообще ничего и  не произнесешь...  И  несмотря на то,  что я
скоро  усвоила,  что  высшее  благородство -  в  молчании,  подавлять  себя
искусственно не могла.  К сожалению или к счастью, но я принадлежу к такому
типу людей -  людей, очень неудобных в общежитии, - которые говорят то, что
думают. А кому это понравится?
   А  жизнь,  с  бесконечным количеством свободного времени,  продолжалась.
Вскоре я увлеченно окуналась во что-то новое.
   Попадала в  компании,  где  вокруг  одного человека пригревались многие.
Этим  одним  обычно  оказывались  сын  или  дочь  состоятельных  родителей.
Родители  находились в  постоянных разъездах и  предоставляли детям  полную
свободу,  не контролируя и не проверяя их жизнь. В такую компанию актриса с
именем,  пусть и нашумевшим когда-то, вполне вписывалась. И даже, на первых
порах,  была всем интересна.  Все пригревающиеся жили своей самостоятельной
жизнью  забывая,   что   едят   чужой   паек.   Это   особая  разновидность
людей-паразитов, которые обладают крепкой авантюрной бессовестной натурой и
держат своего кормильца-лидера в  жесткой зависимости.  Они виртуозно умеют
перевоплощаться,  угождать,  в нужный момент посочувствовать.  Они свободны
всегда. И никто никогда толком не знал их профессии.
   Заинтересовало меня загадочное искусство художников. Чистый лист бумаги,
напитавшись какой-то  сказочной атмосферой,  вдруг дышит как живой.  На нем
шагают  люди,   распускаются  розы...   Фантастика!  Мастерские  художников
размещались или в подвалах,  где было серо,  сыро, темно и пахло красками и
плесенью. Или на крышах, в поднебесье, где ярко светило солнце и было много
голубого неба.  И ни одной крыши рядом. Прямо как в замке или в тереме. И в
подвалах,  и  в  поднебесье  я  чутко  вслушивалась в  незнакомые  слова  и
определения,  внимательно следила  за  необыкновенными мыслями  талантливых
людей.  Они разговаривали на  своем особом языке,  как глухонемые на улице,
когда  прохожие удивляются,  как  же  это  не  словом,  а  руками можно все
абсолютно изобразить.  Ох,  как много я не знаю.  Как о многом не ведаю.  Я
сидела с умным видом,  кивала и...  ничего не понимала.  Наверное,  здорово
пишет Дебуфе.  Но  как  он  пишет и  о  чем  -  не  знала,  только кивала и
поддакивала,  опустив глаза.  А  когда  увидела книжку с  иллюстрациями его
работ, совсем потерялась, сникла, скисла. Ничего не поняла. А умный вид уже
был  продемонстрирован.  И  запутывалась окончательно.  Тогда еще не  умела
честно сказать: я этого не знаю, не понимаю, это не мое. Да, я тогда и сама
не знала,  что мое,  а что -  нет.  Нет, видно, не дано мне постичь тайный,
интимный процесс работы художника.  Когда вижу результат - хочется плакать.
И я опять искала свое.
   В  жизни встречаются люди, которых сразу же признаешь за близких друзей.
Безошибочно  это  бывает  крайне редко. Ты им раскрываешь свою душу, потому
что  инстинктивно  чувствуешь, что здесь тебя не предадут и не обманут. Тут
уж  можно  довериться  безо  всяких  опасений. И испытываешь такой восторг,
когда  получается,  когда  удается заразить человека своим азартом! И такие
минуты  в  ажиотаже  от счастья, что ты нашел долгожданный объект, бездум