ое. А разве с каждым
днем не сужается круг,  разве не приходят на смену новые молодые, дерзкие и
умные?

                     Ах, девочка, лишь ты сказала мне,
                     Что нет великой Марти на земле.
                     Что ж, мой завет:
                     Как я когда-то, мучайся, твори,
                     Да укрепятся верой дни твои.
                     Живи же триста лет.

   Ну,  а пока,  моя дорогая,  я отлично чувствую свое преимущество, ибо на
сегодняшний день:

                     Ты выглядишь всего лишь мило,
                     Котенок с бантиком в хвосте,
                     Не плакала, не хоронила,
                     Откуда ж взяться красоте?..
                     Когда людская красота
                     Скорее знание, чем сила.
                     Беда, конечно, поправима...

   Мы замечательно работали с Юрием Ряшенцевым.  Сначала встречались, потом
- прямо по  телефону.  Один из моих крупных недостатков -  категоричность и
максимализм.  Сколько раз я  ни  пробовала идти усредненным путем,  никакие
попытки  не   увенчались  успехом.   Я   теряла  свою   индивидуальность  и
превращалась  в   среднее  арифметическое.   У  меня  две  скоропалительные
характеристики:  или гений,  или не  гений.  В  тот момент,  когда до  меня
доходит очередь давать оценку тому или другому событию,  я,  несмотря ни на
что, выкрикиваю одно из двух: или - или... Когда Юрий Ряшенцев мне читал по
телефону в  стихах именно то,  что  я  просила его уложить,  ну,  именно ту
мысль, какую я хотела провести, я кричала ему в трубку: "Юра - вы гений!" -
"Я не гений. Я профессионал".
   Профессионал.  В  этой  картине  меня  окружали  профессионалы  высокого
уровня.
   Звучит  мой  голос...  Звучит,  как  мне  кажется, необычно. В маленькой
мосфильмовской кабине, в наушниках, отгороженная от всего мира, я прекрасно
жила.  Я  и  музыка.  Какая  огромная  дорога от "Карнавальной ночи", когда
Виктор  Зорин  впервые  мудрил,  чтобы  записать мена отдельно от оркестра.
Тогда это было чудо. Теперь - повседневность.
   За пультом сидит огромный человек с типично русским открытым лицом.  Это
звукорежиссер Владимир Виноградов. Когда я впервые увидела его в телестудии
на записи,  я даже как-то расстроилась. Звукорежиссеры, как правило, на вид
хрупкие, болезненные. А этот... Голос у него громкий, резкий - "аграмадина"
голос,  и  сам такой же.  Ну прямо махина -  добрый молодец,  эдакий Микула
Селянинович.  Да еще и говорит мне:  "Мы с вашим творчеством знакомы-с.  Мы
вас в институте проходили-с". Как вам это нравится? Они "меня-с проходили-с
в  институте-с".  Сколько ж ему лет?  А,  ну да,  лет на пять моложе.  А на
первой  же  записи,  еще  в  1974  году,  -  "Старые слова",  музыка Оскара
Фельцмана,  стихи  Роберта  Рождественского -  все  стало  ясно  про  этого
богатыря.  Ухо,  вкус, чувство меры, ум и безмерная музыкальность - все при
нем.  А  потом  открылось и  еще  многое  -  остроумный рассказчик и  самый
жизнерадостный человек  в  группе.  Да,  в  этой  группе  работали  высокие
профессионалы.
   Сейчас,  в разгар съемок,  я льну и льну к старичкам. Моя роль незримыми
вкраплениями обогащается от общения с ними.
   Объявили  перерыв.   Все  бросились  в  буфет.   Раньше  я  тоже  любила
пробежаться по коридорам студии -  в гриме, в красивом костюме, покрутиться
в  буфете,  познакомиться и  произвести впечатление.  Теперь уже  никуда не
бегаю. У меня всегда с собой завтрак и термос с чаем.
   Около   павильона,   в   уголке,   расположилась  небольшая   группа   -
актеры-старички в белых смокингах и манишках. У каждого шея обернута куском
марли,  чтобы  гримом  не  запачкать  белоснежный  воротничок.  На  пыльном
подоконнике постелена чистая газета, и черные цилиндры выстроены в ряд. Это
- старые профессионалы.  Они знают,  что такое беречь костюм. Они - радость
для костюмеров.  Снимать их сегодня уже точно не будут. Изменились планы. И
эпизод снимается в  другом порядке.  Но  отпустить их никто не решается.  А
вдруг?  Что "вдруг"?  Вдруг понадобятся. Кинематографическое "а вдруг", оно
уже давно прописалось на  студии и  никого не возмущало.  Старички отыграли
уже в морской бой. Сейчас решали кроссворд: "Ядовитая змея из пяти букв?"
   Во   время   съемок   массовых   сцен,    после   долгого   вынужденного
кинематографического  ожидания  между  людьми  образуются  коллективчики  и
компании со своим микроклиматом и со своим лидером - душой общества.
   Душой общества старичков был актер,  которого я часто видела на экране в
детстве. Когда-то рыжий, а теперь лысенький, когда-то глаза голубые, теперь
водянистые,  густые рыжие брови и  крупный,  с горбинкой,  нос в веснушках.
Постарел, но остался узнаваем. Он играл небольшие отрицательные роли. Играл
ярко,  но  с  ходу  назвать фильм с  его  участием было  трудно...  У  него
накопился запас анекдотов на  все  случаи жизни.  Рядом с  ним  -  еще один
старый актер,  сохранивший следы былого обаяния.  Сколько раз я видела, как
он заходил к гримерам-друзьям "подкрепиться". А сейчас совсем худ и жилист,
и голос сипит от "подкреплений". Все стареет и меняется. До неузнаваемости.
Рыжий,   лысенький   развлекал  свой   коллектив  "киношными"  историями  и
воспоминаниями о женщинах...
   - Эх,  Лидка!  В  сорок третьем мы снимали в Ташкенте...  Сошел с ума!!!
Ноги -  во!  Шея -  во!  Глаза - незабудки... Ц!!! Умерла. Но какая фигура!
Куда всем этим...  -  он кивал,  кривя рот,  в сторону девушек из массовки,
суетящихся перед молодыми людьми.  Когда он  говорил про  ноги,  ладонь его
касалась  подбородка.  А  расстояние  в  тридцать  сантиметров между  двумя
пальцами обеих рук означало длину шеи.
   - Как ты думаешь,  чем они занимаются там, на своих вечеринках? Как тебе
кажется, они уже...
   - М-м-м, судя по некоторым фразам, думаю, да.
   - Ну и время!  Как вспомнишь...  Приходишь домой под утро,  лезешь через
окно... Тихо, крадучись, не дай бог разбудить родителей.
   - Ну что ты сравниваешь,  они и мы? Какой разговор? Разве они знают, что
такое ухаживать за дамой?!  Стихи,  духи,  цветы, сюрпризы. Ах, сюрприз для
любимой девушки...
   - Да-а, красивая женщина - это все равно что бомба замедленного действия
- рано или поздно взорвется.
   - Ты про кого?
   - Да так, вспомнил...
   - Интересно, а Зойка жива?
   - Зойка?  Да  мы  с  ней вместе на  пенсию уходили.  Она -  прелесть,  в
прекрасной форме.  А ведь ей уже семьдесят с гаком.  С большим гаком. Ну, я
же ее помню в тридцатые, ноги - во! Шея - во! Глаза - незабудки!
   Мимо  пробегали милые  красивые девушки с  длинными ногами  и  красивыми
шеями, но чего-то им действительно недоставало.
   Полушепотом прозвучал очередной анекдот, раздался взрыв смеха, закурили,
покашляли:

                        Без женщины мужчина
                        Как без паров машина,
                        Как без прицела пистолет
                        И как без клапана кларнет.

   Сейчас  крутится машина  -  идет  съемочный период  -  так  будь  добра,
вертись,  успевай,  будь здоровой,  бодрой и  красивой.  Вот  что  от  тебя
требуется.  Как ты достигаешь этого -  твое дело.  Работай! Когда в детстве
смотришь на  экран,  то  менее всего к  лучезарному видению применимо такое
прозаическое слово "ра-бо-та". А этот труд - самая настоящая черная работа.
Идешь по улице (во время съемки) в атласном желтом пальто, в черной шляпе с
перьями,   обернутая  трехметровой  лисой,   а   в  гостинице  чистишься  и
отмываешься от пыли,  грима и грязи, как заправский кочегар. Так это же еще
самая "чистая" роль.  А бывает...  Сейчас зрители стали понимать, что такое
актерский труд.  Реже слышишь:  "...Ну-ка,  что-нибудь веселенькое из вашей
жизни",  или  "Пару свеженьких анекдотиков".  Зрителей интересует многое из
того,  что  составляет предмет сложной внутренней жизни актера.  Это  очень
дорого.  Но встречается и обидное отсутствие такта,  непонимание актерского
труда,  какое-то  праздное  любопытство.  Около  съемочной площадки  народу
видимо-невидимо.  Никто никуда не спешит,  стоят часами, как будто в городе
вечный праздник.  У меня даже в простых,  казалось бы, проходах своя особая
сложность:  пройтись по улице в прошлом времени.  Как бы это точнее?..  Это
ведь самое начало картины,  и  я должна быть вся в том мире,  где живет моя
загадочная трехсотлетняя героиня.  Это  никак не  играется внешне,  это все
внутри.  Потому  сегодняшние "Жигули",  девочки в  джинсах с  мальчишескими
стрижками,  мальчики с  длинными волосами и  с  бусами на шее,  а  главное,
болельщики-энтузиасты - это все выбивает из внутреннего мира.
   - Подойдите к нам поближе, мы на вас посмотрим!..
   - Скажите нам, что вы едите?
   - Ой, а сколько вам уже лет?
   - Боже ж мой, какая вы худая!
   - Люда-ачка, прывет от наших!
   А  у  меня  внутри  борьба: не выбиться "оттуда", не отойти "от той", не
дать  себя  увлечь в сегодня. А в гостинице свалишься на кровать и думаешь:
ну  что  сегодня  было  такого  уж  сложного, отчего же ты такая дохлая? От
внутренней  работы,  борьбы. Чтобы потом, в монтаже роли, ни один кадрик не
выдал и не выкрикнул на экран: "Э! А это уже не Эмилия Марти!" Но... нашего
труда на экране не должно быть видно. Труд должен быть за кадром, а зритель
должен смотреть на экран как в детстве.
   Вот кончится жестокий съемочный период,  будет озвучание,  и  по  теории
должно  прийти облегчение.  Но  легче  будет  только от  того,  что  теперь
забудешь   о   своем   лице.   В   озвучании   принимают  участие   память,
сообразительность,  гибкость интонации,  музыкальная синхронность. И я буду
искать новые; странные обертона в голосе героини, ведь ей триста лет. И она
- это не я и ничуть не один из тех персонажей,  что стоят за моей спиной. А
потом  первые просмотры и  "шу,  шу,  шу"...  Сначала по  студии,  потом по
Москве,  а потом появятся первые статьи,  и о картине сложится определенное
представление.  Я уже заранее чувствую, как фильм беззащитного музыкального
жанра  попадет  под  обстрел  журналистов,   а  мне  летит  первое  письмо:
"Уважаемая товарищ артистка!  Вы  меня просто разочаровали.  Зачем вам надо
было  после  столь  уважаемых  ролей  опять  петь,   крутиться,  плясать  и
кривляться?  Как-то  все  до  этого было  у  вас  прилично...  Если хотите,
послушайте моего совета..."  Будут советы,  будут свои мнения...  В  общем,
начнется новая жизнь, и все то, чем ты жила в роли, останется лишь с тобой.


   Кончаются мои прыжки в высоту с приземленнями в других широтах. Туманы и
миражи "утра" рассеялись.  Я вижу ясное небо,  солнце и траву.  По-прежнему
ошибаюсь в людях, ибо не могу жить без любви. Я их люблю. Это условие жизни
моей и  жизни моей профессии.  В  работе мне на  помощь приходят мои ошибки
"утра".  Они врастают в ткань роли, делают ее узнаваемой для зрителя. А мои
личные сегодняшние "сумерки" подытоживают как бы со стороны жизнь персонажа
и делают его объемным.  Не все,  не все уходит с молодостью,  но сколько бы
прекрасного ни пряталось в  "утре",  оно там и  должно остаться.  Если душу
"гнетет  боль  воспоминаний",  нельзя  двигаться.  Нельзя  "иттить  уперед,
дальший". Сейчас мои сумерки. Самое сиреневое время. Самое интересное!

НА РАБОТУ!

   Утром встаю и  еду  на  "Мосфильм".  Сегодня у  меня  "проба" -  точнее,
репетиция - режиссер взял на роль без проб. Внутри идет срочная перестройка
из  трехсотлетней актрисы в  нашу  сегодняшнюю дамочку-разлучницу в  фильме
"Любовь и голуби".  Опять ролишка заковыристая - "Что подумают о вас люди?"
- летит первое письмо от постоянной корреспондентки.  Но роль мне нравится.
И  режиссер  Владимир  Меньшов  пока  недоверчиво  относится  ко  мне.  Уже
интересно!  Опять  все  заново.  Опять  доказывать!  Опять искать,  копать,
проваливаться и делать шаг вперед! В общем, жизнь продолжается!
   Вчера,  перед сном,  я  уцепилась за  какое-то  интересное открытие.  Не
забыть,  не забыть!  А оно выскользнуло: "Отпусти меня, я еще не та золотая
рыбка.  Но и  я тебе пригожусь".  Значит это еще -  не главная правда.  Это
только ее частица.  И еще частица, и еще частица... Кажется, для постижения
всей правды не хватит и жизни.
   Я  искала  свою  правду  в  военном детстве и  военных песнях,  в  своих
скоропалительных решениях,  ошибках,  заблуждениях и  начинаниях с  нуля...
Свою правду я  ищу в  своих героинях.  Через их судьбы.  Ирония судьбы,  но
почти все мои героини одиночки.  Даже нежная коза в  жизнерадостном детском
мюзикле "Мама".  В их мире нет хозяина. Одиночка. Это слово появилось после
войны.  Раньше,  по  книгам и  кино,  как-то  больше солдатка.  А  теперь -
одинокая, одиночка...
   Сколько случаев одиночества мне выпало на долю в ролях. Мои героини ищут
счастья.  Почти все достигают его, а если и теряют, то становятся сильными,
как героиня в фильме Евгения Матвеева "Особо важное задание".  Удивительно,
но  сильными делает  их  одиночество.  Не  на  кого  опереться,  невозможно
расслабиться.  Какая  нелегкая  судьба.  Хотела  бы  я  постичь  психологию
благополучной  женщины,  опиравшейся  на  сильную  руку?  Нет.  Может,  это
знамение времени? Но ведь я живу в этом времени? Может, ему, этому времени,
должна соответствовать именно такая  героиня?  Не  знаю.  Но  мои  роли  не
истощают меня.  Они меня питают,  обновляют.  И  я иду навстречу новой роли
опять  сильная,  свежая,  как  птица  феникс,  возрождающаяся из  пепла.  И
коварная мысль  о  поворотах,  страхи  "новых  типажей" не  приходят мне  в
голову.  Я кручусь в сценарии, задыхаюсь в роли до тех пор, пока не зашипит
кислород правды и не забьется спокойно сердце.
   ...Войдя на "Мосфильм",  я сразу поверну налево,  в обход. "Не появляйся
от нечего делать на студии.  Болей,  терпи, жди. Знай, если ты понадобишься
студии,  - тебя найдут на краю земли. И самолет приземлится в твоем дворе".
Лишний раз я и сейчас на студии не появляюсь.


   "Мосфильм",  "Мосфильм"...  люблю я тебя и боюсь.  Ощущаю тебя как нечто
живое, обладающее желанной славой, как кипящей лавой, и бросающее в ледяную
воду. Остывает лава быстро, но годами не можешь сковырнуть с себя "славное"
прошлое.  "Мосфильм", "Мосфильм", открыватель моего славного начала! Теперь
уже мало осталось тех,  кто трудился в те годы. Одни постарели, другие ушли
на отдых.  Многие ушли навсегда.  Я люблю своих сверстников, мое поколение.
Мы начинали вместе. И, хотя теперь это уже не Инна Хлопьева - администратор
на  площадке "Карнавальной ночи",  а  начальник планового отдела киностудии
"Мосфильм" Инна Михайловна Хлопьева,  но когда я  прохожу мимо ее кабинета,
моя  рука  сама  тянется открыть эту  дверь:  я  хочу  ее  увидеть -  умную
голубоглазую женщину.  Все ту же Инну Хлопьеву.  И  у нас всегда есть о чем
поговорить и,  конечно же,  есть что вспомнить.  И  как бы  ни  трясла свое
объединение темпераментная Нина Урвачева,  она для меня не  только директор
Второго объединения студии - она начало моей жизни. А я - ее. Наши судьбы в
студийной жизни нерасторжимы.
   Сколько  же в кино профессий, с которыми знакомишься поздно. Так поздно,
что  становится  стыдно  -  ведь  думала, что постигала главное и вглубь, а
оказывается,  лишь  плавала по поверхности. Это очень похоже на то, в каком
порядке  начинаешь  изучать  в  детстве  титры картины. Вначале смотришь на
название   фильма  и  ждешь  титры  с  любимыми  артистами.  И  если  фильм
музыкальный,  ну  уж  ладно,  читаешь  и фамилию композитора. Но вот смотрю
как-то,  раз двадцатый или двадцать пятый, фильм "Подвиг разведчика": тогда
фильмов  было  мало,  и этот мы смотрели до одури. Да сейчас задай человеку
моего  поколения  вопрос:  "Скажите,  у  вас  продается  славянский  шкаф?"
Немедленно  последует  ответ:  "Шкаф продан, могу предложить никелированную
кровать".  Вот,  значит,  смотрю,  закрыв  глаза, "Подвиг разведчика". Идут
титры.  Это  никому  не  интересно.  Слушаю закадровую музыку. И так нехотя
вскидываю  взгляд  на  экран:  "О, шо такое, товарищи, Барнет же уже там, в
самом  начале,  был  написан?  Шо  такое,  чего  это он уже два раза, а наш
любимый  Кадочников  один?"  Так, совершенно случайно, поняла, что Барнет и
режиссер  фильма,  и  сам  в нем играет как актер. Стала запоминать фамилии
режиссеров.  Мама  проводила  городские елки и получала деньги по ведомости
как  режиссер-устроитель.  Так,  думаю,  с  этим  делом  все ясно. Это дело
авантюрное  и  ответственное.  Когда  начала  учиться в институте, мое лицо
студенты-операторы  "крутили"  и  так и сяк - в поисках подходящего света и
ракурса.  Я  стала  зорко  следить  и запоминать - какой же свет был, когда
снималась   именно   эта   фотография.   Эх   ты,  папочка,  лесовичок  мой
"дорогенький",  а  ведь  ты  говорил:  "Там тебя, дочурка, заграмирують, як
следуить  быть,  и  ты  в  меня  будишь у в кино самую красивую павую". Так
"пава"  через свои собственные недостатки стала запоминать в титрах фамилии
операторов.  Потом  очередь  дошла и до автора сценария. Но иногда вызывало
неприятное удивление то, что рядом с автором романа "примазывалась" фамилия
обработчика  совершенного  произведения,  которое  не  нуждалось ни в какой
переработке.  И  только  потом-потом,  совсем  потом,  поняла, что огромную
информацию   романа   в  емкую  форму  киносценария  может  уложить  только
профессиональный  киносценарист. По нескольким фильмам я поняла, что помимо
работы  прекрасных  режиссеров,  актеров, операторов, композиторов есть еще
важный-преважный, необходимый компонент, благодаря которому смотрит глаз, а
душа поет - работа художника картины. Как поздно я созрела, как поздно... А
теперь меня интересует профессия с таким протокольно-канцелярским названием
-  редактор  картины.  С  этим  словом  у  меня  ассоциировался гоголевский
персонаж  в засаленном сером мундире, в очках, с пером и саблей в руке. Что
не так - бац, отрубил! Что не по "его" - бзык, переделал!
   С каких-то времен врезалась в память фраза,  смысл которой дошел до меня
не так давно:  "Редактор надувает чужие паруса".  Красивая фраза.  Но тогда
мне  понравилось "надувает паруса".  "Белеет парус одинокий"...  А  главное
слово - "чужие" - неромантичное, и пролетело мимо меня.
   С  этой  женщиной, работающей на "Мосфильме" редактором, я познакомилась
несколько  лет  тому  назад.  Нас свела работа. Работа жаркая, неспокойная,
словом,  работа.  1980  год.  "Любимая женщина механика Гаврилова". Одесса.
Выходной  день.  Конфликт  с режиссером в разгаре. Звонок: "Здравствуйте, я
редактор  картины,  хотела  бы  с  вами поговорить". А я знаю, что редактор
целую  неделю  живет  в  Одессе,  со всеми актерами уже перезнакомилась. Со
всеми,  кроме  меня.  Получается,  будто  я в этом фильме и не снимаюсь. Но
целую неделю я и виду не показывала, что знаю о приезде редактора в Одессу.
Во как все меня обходят стороной. Ну и штучка же я...
   В Одессе было прохладно, но в гостинице еще не топили. И в выходной день
в  теплой  кофте  и  шерстяных носках  залегла  себе  с  книжкой под  двумя
одеялами.  Решила к  приходу редактора не переодеваться:  буду как есть.  С
независимым видом открываю дверь...  Ну,  здравствуйте,  вот  мы  с  вами и
встретились.  Теперь давайте обрабатывайте меня. Я буду помалкивать, но все
равно... буду "дуть свое".
   Она сказала,  что сама из Харькова.  Вот этого она могла и  не говорить.
Наш  говорок -  это  наш говорок.  Проскользнуло несколько родных словечек,
интонация пропела мелодию,  уходящую в вопрос,  и -  все ясно - здравствуй,
Харьков! Мы говорили о военной поре, о разных, но и одинаковых - хоть был в
блокаде, хоть в оккупации, хоть в эвакуации - судьбах людей.
   Она мне рассказывала о себе, связанное с войной. А на главную тему так и
не  выходила.  Сижу, слушаю, киваю, а мысли бегут одна за другой: ну как ей
объяснить,  что я и так знаю: режиссер - человек талантливый, его профессия
- главная,