у, а что
хорошего,  если о  герое узнаешь все сразу с  первого кадра.  В  результате
диалог на экране выглядит так:
   - Рита,  я  идиот,  еду сегодня и  думаю:  ну почему я тебя так долго не
видел?  О?  А  ты помолодела лет на десять...  (Это важно).  Ну,  я сегодня
опоздаю на работу...  Танька в школе? (Ясно, что он не случайный гость в ее
доме). Слушай, ты здесь... (подразумевается, около ЗАГСа) неужели?.. Кто же
он?
   - Гаврилов (это первая ее реплика).
   - Просто Гаврилов?
   - Лев.
   - О-оо! Я вижу, ты влюблена...
   - Я люблю.
   - М-м, больше, чем меня?
   Долгие взгляды героини и  героя,  в  которых все  подробности того,  что
написано в  большом диалоге режиссерского сценария.  Позже  зритель поймет,
что Слава - человек несвободный. Он - ее горькое прошлое.
   Ну  что  мне  было  делать,  если  я  видела  и  чувствовала эту женщину
сегодняшнего  дня по-другому. Я ее должна была - очень хотела - перебросить
даже  в завтра. Мне было важно, как она одета, как она в этот свой звездный
день  преображается, как меняется ее походка, лицо, взгляды, вкусы. Все-все
меняет  в  ее  жизни этот день, за который она пережила столько жизней! Это
такой  день,  когда  к черту все бытовые подробности. "Может ли она на свою
зарплату  купить  модное  платье?"  Это  чисто  мужской  вопрос. Надо знать
женщину в счастье или в крайней степени отчаяния. Она тогда может все, все!
Потом  она  будет  тихо  плакать и называть себя дурой. Это потом она будет
выплачивать  долги  и  сидеть на сухомятке. Но в тот день! И я "дула свое".
Мои  костюмы вызывали раздражение режиссера: "Это не моя Рита. Это "Графиня
из  Гонконга".  Действительно,  где  у нас среди бела дня увидишь женщину в
золотых  туфлях,  в  замысловатом  платье  с  высокими  плечами, женщину из
журнала  мод?  Да  вы  что?  Согласна. Но тут и был риск. Гипербола. Именно
сценарий  меня  на это и натолкнул. Когда героиня отдает беременной девочке
свое  свадебное  платье  -  все  равно  Гаврилов не явился, пусть хоть юное
создание с матросиком будут счастливы - Рита остается в смешном полудетском
платье  и  бредет  в  парикмахерскую  к  своей подруге. Приятельницы решают
начать  новую  жизнь  -  вспомнить  прогулки в молодости, когда все мужчины
"штабелями падали".
   "...Прямые,  с  гордо поднятыми головами,  они  шагают под звуки военных
труб,  и осенние листья кружатся у них под ногами.  Глаза шальные,  в груди
клокочут страсти.  Рита была уже в  третьем за  сегодняшний день наряде.  В
простом,   но  элегантном.  Соблазнительная  женщина!"  -  так  написано  в
режиссерском сценарии.
   Ну что ж,  мне как говорится,  и карты в руки.  Но по сценарию я надеваю
платье  своей   подруги,   которое  у   нее   якобы  случайно  оказалось  в
парикмахерской,  в тесном шкафчике.  Если вспомнить, что подруга с утра, на
свадьбу Риты,  надела свое,  наверное, лучшее платье, то откуда у нее здесь
оказалось еще одно "элегантное платье"?  А если взглянуть на очаровательную
Наташу Назарову, которая играла мою подругу, ясно, что одолжить платье моей
героине она не могла:  я  почти на голову ниже.  Подробно останавливаюсь на
мелких деталях,  но именно из них складывается роль.  Я рассуждала так: что
такое парикмахерская вообще,  а в портовом городе, как Одесса, в частности?
Чтобы кто-то кому-то чего-то не предлагал купить, продать, достать? Чтобы в
парикмахерской не раздавались такие типичные женские реплики: "А вот на ней
было...", "А сейчас уже не модно...", "...А вы видели, какой каблук..."
   Сцена в  парикмахерской снималась в  начале съемочного периода.  И  мы с
режиссером тогда еще  были в  нормальных отношениях.  Я  была рада,  что он
принял мою  версию:  "Пусть какая-нибудь полная дама предложит моей подруге
заграничный костюм,  который на нее "не лезет". Костюм красивый, фирменный,
ведь это Одесса,  тут корабли..." Подруга,  желая хоть как-нибудь облегчить
мое горе,  посоветует взять этот костюм.  Но  я  его не  схвачу,  а  так...
равнодушно потрогаю,  ведь мне сейчас явно не  до этого.  Зато в  следующем
кадре  -  я  совсем другая.  Загнав свое  горе  глубоко-глубоко,  я  иду  в
роскошном золотистом костюме,  рядом со  своей красивой подругой.  Мы  идем
начинать новую жизнь.  Да,  иду  как "Графиня из  Гонконга" (так называется
фильм Чарли Чаплина,  где  главную роль исполняла Софи Лорен).  Вот  именно
такого я и хотела!  Я глубоко уверена,  что любая женщина может быть такой,
окружи ее  вниманием,  лаской,  любовью,  одень ее в  красивый,  элегантный
наряд.  Это  и  была моя  цель.  Цель!  Потому что на  следующий день после
предательства Гаврилова  героиня  увянет,  превратится  опять  в  ту  серую
мышку-норушку,  которой  она  была  до  тех  пор,  пока  к  ней  не  пришли
долгожданная любовь и  вера в  Гаврилова.  Мне понадобилось много терпения,
чтобы не  замечать выражения лица режиссера,  с  которым он  смотрел на мой
костюм.  Что  поделаешь,  мы  не  понимали друг  друга.  Но  актеру -  лицу
подневольному -  очень трудно отвоевать право на  свое видение.  Режиссер -
главный,  с  ним  группа...  Ну  что ж,  я  в  одиночестве вела свою линию.
Режиссеру казалось,  что я играю слишком драматично,  все же это комедия. А
мне ничего смешного в том,  что женщина оказывается обманутой, не виделось.
Вот  когда ее  боль  перемежалась комедийными разрядками,  жизнью,  которая
бурлит вокруг,  и она,  как человек жизнестойкий,  веселый, вливалась в эти
события - не задумываясь, даже забыв в это время о Гаврилове, - вот это мне
было понятно и интересно.
   Всю картину Рита ждет Гаврилова.  Она его "сыграла".  И  его появление в
финале очень  опасно.  Если  зритель скажет:  "И  вот  из-за  него-то  весь
сыр-бор?  Тю-ю..."  И  как ни  играй сама,  картина -  провал?  Для актера,
появившегося  в  финале  в  роли  Гаврилова,   это  должно  быть  попадание
обязательно в десятку, и не меньше.
   "Рита  видит...  пустую  площадь,  оцепленную двумя  рядами милиции.  На
площади  стоит  санитарная  машина.   Санитары  распахивают  задние  двери,
осторожно вытаскивают из  глубины машины  инвалидное кресло  на  колесиках,
ставят его  на  асфальт и  осторожно катят к  витрине фотоателье.  Рита еще
ничего  не  понимает.  Она  беспомощно  опускает  руки  в  предчувствии еще
каких-то неприятностей...  Наконец кресло останавливается напротив Риты.  В
нем сидит Гаврилов. Правая рука перевязана, и из нес торчит букетик цветов.
Левая нога в  гипсе.  Он  смотрит на  Риту.  Плечи у  него развернуты,  сам
небольшой,  но крепко сбитый.  Ему идут усы -  он похож на партизана Дениса
Давыдова.  Но вид у него все же был виноватый...  -  понимал,  что пришлось
пережить Рите  вчера,  на  углу маленькой площади,  -  но  в  то  же  время
решительный и дерзкий. Ведь действительно только очень важная причина могла
ему помешать прийти на встречу с  любимой женщиной.  А  сегодня он все-таки
сидит перед витриной,  и  будьте уверены -  на  него может положиться такая
женщина,  как  Рита.  Рита  смотрела  на  Гаврилова спокойно  и  чуть  даже
разочарованно. Гаврилов смотрел на Риту серьезно, без каких-либо колебаний.
Рита повернулась и  посмотрела на  Пашу -  это ее  сослуживец,  преданный и
беззаветно влюбленный в нее вот уже семь лет.  Паша застыл, поставив ногу с
завернутой штаниной на табуретку. Паша был действительно хороший человек, и
уйти  от  него  сейчас было  несправедливо.  Этот  Гаврилов появился совсем
некстати.  Рита снова обернулась к Гаврилову.  Он смотрел на Риту, и была в
его  глазах железная твердость,  каменная надежность и  неотразимая мужская
любовь.  И с этим ничего нельзя было поделать. Кресло с Гавриловым медленно
катилось по площади. Рита шла рядом. Гаврилов что-то горячо рассказывал ей,
рассказывал,  размахивая в воздухе здоровой рукой,  и торчащий мальчишеский
хохолок дергался над спинкой кресла.  Рита шла, слушала, смеялась, плакала.
Послышался перебор гитары,  и приятный мужской голос запел:  "Возвращаясь к
тебе,  дорогая,  к твоим милым и легким словам, на пороге меня обнимая...",
задрав голову он смотрит на нее. Одной рукой Рита толкает коляску, в другой
зажат букетик полевых цветов.  Она смотрит в  пространство,  и ее удивлению
нет конца..."
   Таков, по сценарию был конец фильма. И вначале, пока вплотную не вошла в
роль,  такой  финал  у  меня  сопротивлений  не  вызывал. А потом, с каждым
съемочным  днем, внутри все больше и больше накатывал протест. Ждешь-ждешь,
ищешь-ищешь  какого-то  необыкновенного, ни на кого не похожего, отвергаешь
троих вполне приличных "товарищей"... И вдруг появляется герой в инвалидной
коляске,  весь  перебитый  и  в  гипсе.  И  мы ничего не видим, кроме "усов
партизана  Дениса  Давыдова".  А  что  играть  актеру  в  этом трехминутном
появлении?  Да и что это за герой, которого "сломали" двое-трое людей опять
же  "кавказского происхождения"? (С самого начала фильма к ЗАГСу подъезжают
несколько   молодых  людей  "кавказского  происхождения".  День  героини  в
ожидании  Гаврилова  проходит  на  их  глазах.  К  концу фильма они умыкают
невесту  от  жениха-растяпы).  Приехал  в  Одессу актер Сергей Шакуров. Мне
нравится  этот  темпераментный острый артист. В нем течет татарская кровь -
он Сергей Каюмович. И в ярости, в заводе он красив? Ходил-ходил он дня два,
смотрел-смотрел на наши съемки - притирался.
   Мы  сидим в  машине:  сценарист Сергей Бодров,  Шакуров,  режиссер и  я.
Режиссер говорит Шакурову,  что наконец-то приехала "свежая струя". Ничего,
я переживу свою несвежесть,  в данный момент не это главное. Атмосфера была
густая и  напряженнейшая.  Сейчас все  решится -  или  я  повезу инвалидную
коляску,  которая стоит на углу.  Или ко мне вырвется из милицейской машины
самый лучший на свете, тот единственный, который тоже прошел свой ад за эти
длинные сутки.  Интересно,  как созревает актер к действию. Заходили скулы,
побелело лицо, глаза стали прозрачными, нервно постукивают пальцы по стеклу
машины,  бумажка, скомканная в тугой шарик, щелчком летит на другую сторону
тротуара - точный жест Гаврилова...
   - Это  значит,  баба  его  ждет...  можно сказать...  мечется.  Красивая
баба...  Это...  нет,  ребята, что-то это... тут должен быть... да нет, она
ждет настоящего мужика,  моряка,  который сам черт,  не дьявол... и что? Ей
вывозят на  тачке  какое-то  фуфло,  замотанное в  какую-то  хламиду?  Нет,
ребята, не пойдет...
   Мне кажется,  Шакуров сыграл в  трех минутах все!  Он появился на экране
таким,  каким ждали его зрители. Таким, какого ждала и любила Рита. Недавно
я прочла интервью Шакурова "Жить на всю катушку..."
   Вопрос: Всякая ли драматургия терпит импровизацию?
   Ответ: Если в драматургии есть внутренняя тема и четкое настроение, а не
только трескучие фразы и сюжет,  расползающийся от любого вмешательства, то
она позволяет любые вариации,  не  боясь потерять главного.  Так мы снимали
фильм "Любимая женщина механика Гаврилова".  По  сценарию мой  герой должен
был  появиться перед  невестой  в  гипсе,  в  инвалидной коляске.  Гипс  не
нравился мне,  это какие-то  "итальянцы в  России" получались.  И  я  решил
сделать сцену на  несколько градусов выше.  И  тут  придумалась милицейская
машина,  ребята,  которые держат меня  за  руки,  ну  и  сделал вот  такого
горячего Гаврилова.  Хотя сейчас кажется,  что можно было пойти еще дальше,
благо предлагаемые обстоятельства позволяли. Надо было бы обязательно взять
Гурченко за руку, даже если для этого пришлось разбить витрину. Это было бы
очень  точно  по  выражению накала чувств наших  героев.  Вот  такое  живое
отношение актера к материалу и есть, по-моему, настоящее кино".
   Каждое утро я  молча садилась в  автобус,  ехала на  съемку,  а  вечером
крестиком отмечала -  вот  и  еще  один день позади.  А  как могло бы  быть
хорошо...  (Как вначале фантазируешь,  мол,  будем в  содружестве сплетать,
придумывать,  "лепить" новое!  Но  нет,  нет...)  Хотя...  был  у  нас один
открытый диалог.
   То  была даже не сцена,  а  проход спиной от камеры.  Но какой проход!..
Героиня, скрываясь от мужчины своего грустного прошлого (Славы), идет в дом
к  своему товарищу по работе (Паше),  который давно и  безнадежно ее любит.
Она это знает...
   - Скажите, она с Пашей могла быть в близких отношениях?
   - Нет, ни в коем случае.
   - Так... А в доме она у него бывала?
   - Ну, может, как-нибудь на дне рождения...
   - Ну,  это  трудно сыграть...  Простите,  я  мучительно думаю,  как  это
передать...  убегаю от одного, скрываюсь у ненужного второго, а жду и люблю
третьего... это же надо сыграть спиной...
   - Не морочте голову.  Это простой кадр, вы идете спиной от камеры. Будет
тут  еще  выяснять,  а  есть ли  у  нее  ключи,  еще доберемся до  замочной
скважины. Идите себе спиной в парадное, и все. Простой кадр. Мотор!
   На красивом Одесском бульваре золотая осень. Ноябрь, плюс семь градусов.
Веревками  отгорожена  часть  бульвара.  Здесь  проходят съемки. Посередине
съемочной  площадки  двое людей возбужденно разговаривают. Видно, что между
ними нет симпатии. Зажигается "диг", к актрисе подбегает женщина в ватнике,
снимает  с  нее пальто, кофту. Актриса остается в легком золотистом костюме
не  по погоде. С другой стороны к ней подбегает мужчина, засовывает актрисе
под  мышку  большой  эмалированный  таз.  Это  ее реквизит, (По ходу фильма
героиня,  на  нервной  почве,  покупает  ненужную вещь). Актриса, продолжая
разговаривать,  нагибается,  чтобы  надеть золотые туфельки. А диалог между
человеком  в синей куртке и женщиной в золотистом костюме все напряженней и
острей  -  это  уже  видно  и слышно. Вот у нее на плече заблестела золотая
сумочка...  Очевидно,  человек  в синей куртке здесь главный, вот он махнул
женщине - мол, хватит... Она обхватила лицо руками... "Мотор!" И вдруг! Таз
летит  на землю, туфли разбросаны по земле, а женщина босиком быстро-быстро
бежит,  пересекая  отгороженную  площадку,  перепрыгивая через веревку, - и
вскакивает в автобус.
   Вы  знаете,  это была я.  Стыдно,  наверное,  было глядеть со стороны на
женщину в  золотистом костюме,  но  это  была  я.  И  хоть  жгите,  режьте,
уничтожьте...  но жить мне в тот момент не хотелось. Сухие рыдания без слез
сотрясали меня,  как  самая жгучая тропическая лихорадка.  Ну  зачем я  так
глубоко влезаю в роль! Да черт с ней, в конце концов, с этой сжатой спиной!
Да живи и работай полегче! Приехала, погуляла по красивому городу, походила
по  компанейкам,   послушала  комплиментики,  попела  песенки  под  гитару,
рассказала  свеженькие анекдотики и  историйки,  прошлась  себе  в  "легком
кадрике" с тазиком,  спиной от камеры - и "всем по привету", поехала домой.
Так нет же,  не  сплю,  лезу во  все возможные и  невозможные лазейки роли,
раздражаю режиссера, переворачиваю характер героини... Зачем, зачем на меня
это свалилось?  Что это?  Ответственность,  зрелость, характер, опыт - "сын
ошибок трудных"? Ну ответьте мне, помогите, невозможно же так!
   ...В  автобус  вскочил  режиссер.  У  него  такая  же  трудная  жизнь  и
несовместимость  со  мной.   Каждый  прав  по-своему.   У   нас  происходит
пронзительный диалог,  где мы  извергаем все,  что бурлит внутри каждого из
нас в течение всей экспедиции. Только звон стоял в пустом холодном автобусе
от наших возбужденных голосов.
   ...Двое людей кричат, размахивают руками у самого лица друг друга. Потом
женщина замолчала.  Говорит только он.  И  его  жесты становятся все  менее
резкими.  Потом она опускает голову,  о чем-то думает. А он совсем перестал
жестикулировать.  Потом пауза,  оба молчат. Потом опять оба говорят, но уже
как-то вяло.  Она разводит руками.  Но вот его рука берет ее руку,  вот они
пожимают руки друг другу...  И вдруг они уже...  обнимаются...  И тут же от
неловкости отворачиваются друг от  друга.  Но на лицах у  обоих неуверенная
улыбка.  Вот они выходят вместе из автобуса, он помогает ей сойти с высокой
ступеньки автобуса (первый раз за время съемок). Женщина в ватнике помогает
надеть  актрисе золотые туфельки,  а  мужчина-реквизитор засовывает ей  под
мышку  все  тот  же  эмалированный  таз.  Человек  в  синей  куртке,  сразу
помолодев, сверкнул глазами и сказал негромко: "Мо-тор".
   И  я  шла от  камеры спиной,  и  было так уютно.  И  моя спина сжалась в
горький комок.  Но я не забывала,  что героиня - женщина не жалкая. И фалды
моего платья при  горькой спине кокетливо ходили из  стороны в  сторону.  А
вечером  того  же  дня  мы  с  актером Толей  Васильевым были  приглашены к
режиссеру на "рюмку чая".  Во всем ощущалась тихая радость примирения. Я же
была  первый  раз  за  всю  экспедицию спокойна  и  счастлива.  Хозяин  был
обаятелен, играл на гитаре, нас угощал.
   В Москве - режиссер опять не видел меня в упор. Произошло что-то похожее
на то,  о чем я уже говорила, когда после совместной работы идешь с улыбкой
навстречу  "новооткрытому"  человеку,  а  натыкаешься  на  того,  прежнего,
которого ты сторонился ранее.  Вот и все.  Жаль.  Очень жаль.  Очевидно, не
простил себе той минутной искренности в  автобусе.  А для меня он тогда так
вырос.  За ту одну минуту он стал для меня таким большим и  сильным,  и я с
облегчением взвалила на  себя всю тяжесть нашего непонимания.  На  премьере
режиссер говорил обо мне хорошо.  Очевидно,  у него не было причин говорить
во всеуслышание иначе.  Я  жила только картиной,  и это -  мой единственный
настоящий грех. На премьере я не была.
   После  картины  было  много  неприятных  разговоров о  моем  зазнайстве,
невыносимом характере,  влезании в дела режиссера.  "Хорошо бы ее поставить
на  место".  "Что-то  ты слишком режиссеров критикуешь.  Смотри,  а  то они
вообще перестанут тебя снимать".  Это сказали мне там, куда приходит только
готовая продукция. Значит, и туда донеслось. Что такое "перестанут снимать"
- это я хорошо знаю.
   Но  я сделала еще один для себя вывод. Если впереди монороль - у кого бы
ты  ни  снималась  -  обязательно  перед работой каким-нибудь образом ближе
познакомься с режиссером, пойми, какие "остановки" в его жизненном маршруте
главные,  что  для  него  дружба,  любовь, коллеги, талант, актер, любит ли
съемочный  процесс? Что не приемлет, и многое, многое другое... Главное же,
хоть  ненадолго,  но растревожить друг друга. И если не сойдешься, то лучше
играть  небольшую  роль,  видеть  свой  заливчик, чтобы он, по возможности,
украшал  фильм.  Так  я  и  сделала.  В 1981 году отошла от главных ролей и
снялась  в  двух небольших ролях-красках, ролях, оттеняющих главных героев.
Ада  Петровна  - скромная роль переводчицы в фильме "Отпуск за свой счет" у
режиссера Виктора Титова. И небольшая роль в фильме "Полеты во сне и наяву"
Романа  Балояна.  Роман  Балоян  рожден  кинорежиссером. Он все видит через
конкретный  кадр.  Всего  несколько раз я была в Киеве на съемках, уж очень
короткая  роль.  Но  ее мне достаточно. Недостаточно было общения с Романом
Балояном.  На  съемках все делал шутя, играючи, а какая получилась глубокая
картина. А какой там Олег Янковский!
   Воспоминания об  одесской экспедиции были свежи и  отзывались болью даже
через два года,  когда я  получила сценарий от Эльдара Рязанова "Вокзал для
двоих".  Я перескочила через события, рассказав о "Вокзале" ранее. А пришла
я   в  этот  фильм.   очень  настороженной,   не  забывая,   чем  кончаются
самостоятельные поиски. Только теперь, перелистав время, можно отстраниться
от робости, от боязни опять ощутить несовместимость.
   Я пришла к Рязанову с твердым решением делать все, как он скажет. Первое
время  на  репетициях,   в  разговорах,   на  пробе  слушала,   сплетала  и
приспосабливала "свое" к  "его".  С большим вниманием осваивала его правила
игры:  "Ребята,  вы не молчите.  Что мешает, сейчас перестроим, перепишем".
Вдруг услышав ту пронзительную,  драгоценную ноту в  общем гуле,  которая и
есть  интонация "сегодня" -  самое  трудное и  ценное на  экране -  Рязанов
весело, легк