- Вот то-то и оно! Во ето и главное, што такого ще никто не видев. Етага
я и добивавсь. Хай только ув одной моей дочурки такие тухли будуть. Зато як
увойдеть у зал -  усе и ахнуть.  Черт, з номером я крупный ляпсус допустив.
Да ну, Лель, ты ж знаешь, он як выпьить - усе чисто з головы долов! Ничего,
моя птичка, моя клюкувка, я их сам растяну.
   ...  Дефилировали парами  зеленоглазые красавицы с  длинными  косами  из
Грузии, скромные девушки из Средней Азии с множеством косичек, черноволосые
газели с бархатными глазами и пушистыми ресницами из Армении.  Ну,  и много
наших,  приятных и милых русских девушек.  Но, если честно, то одета я была
ярче и  оригинальнее всех.  И аккордеон в руках.  А все -  или с книжечками
стихов,  или с пустыми руками. И опыт поступления у меня уже кое-какой был.
Но столько красивых лиц в одном помещении, "да в одно и то же самое время",
- это выбьет из  седла кого угодно.  Я  ходила со  своим аккордеоном и  все
вглядывалась в эти прекрасные лица.  Знакомилась и подстраивалась. А сама с
тревогой вычисляла: "Ну кто лучше - я или она?"
   Переступила  порог  экзаменационной аудитории.  Первый  раз  в  жизни  я
увидела близко, совсем рядом, знаменитых людей, которых раньше знала только
по  фильмам.  Испытывала истинное  потрясение.  Голова  шла  кругом.  Перед
глазами плыл туман.  Я прислонилась к дверному косяку и не могла сдвинуться
с места.  "Проходите сюда,  к столу",  -  раздался знакомый, до боли родной
голос актрисы, которую я знала с детства. Я приблизилась к экзаменаторскому
столу...
   Тамара  Макарова... Самая красивая и самая загадочная киноактриса. Как я
любила  ее нежные интонации в "Маскараде"! А ведь она даже не догадывается,
что я знаю все ее фильмы. А фильм по сказу Бажова "Каменный цветок" выучила
наизусть.  Как  я  мечтала  сыграть  такую  роль! Какой у нее там красивый,
низкий,  завораживающий  голос. А сколько у нее в этом фильме необыкновенно
красивых нарядовi
   Сергей Герасимов...  "Молодая гвардия".  Кто из  нас,  из  молодежи,  не
смотрел по  нескольку раз этот фильм.  Кто не  плакал и  не  клялся в  душе
отомстить врагам  за  мучения  и  зверства над  молодогвардейцами!  Кто  не
полюбил после этого свою Родину крепче во  сто крат.  Вот он какой,  Сергей
Герасимов.  Необыкновенно красивый  человек.  Какой  острый,  пронзительный
взгляд. Он смотрел в самую глубь и, казалось, не замечал моего вызывающего,
петушиного, провинциального вида.
   Изумительная  женщина  с  доброй,   очаровательной  улыбкой  задает  мне
вопросы.  Я  отвечаю скромно:  да и  нет.  Зеленые глаза красивого человека
смеются.  В них так и вспыхивают, так и переливаются искорки и огоньки. Мне
уже хорошо.  Мне легко.  Шок миновал. Голова ясная. Нужно выйти на середину
аудитории и  начинать с басни.  Но что это?  Кто это такие?  Какой ужас!  В
правом конце стола сидели те  две "шикающие" женщины из Щукинского училища.
Они смотрели на меня с иронией,  как на давно знакомую,  которая когда-то в
чем-то провинилась, но теперь ее простили и снисходительно "принимают". Они
шепнули что-то  моему будущему мастеру.  У  него  опять в  глазах сверкнули
веселые искорки.  И он стал задавать вопросы мне сам, явно желая послушать,
как я говорю.
   - Откуда Вы приехали, откуда родом?
   - Шо гарыте?
   Легкий смех. А у тех двоих довольный, утрированный хохоток.
   - О!   А-а!  Поняла.  Откуда  прыехала?  Я  прыехала  с  Харькова.  Тоже
столица...  бывшая,  -  непонятно зачем  добавила я  с  эдаким примитивным,
бодреньким провинциальным юморком.
   Опять же засмеялись одни зеленые глаза - смеялись отдельно от губ. Это я
еще тогда отметила.  А  потом,  на уроках,  так ждала этой никому больше не
свойственной "отдельности".
   - Хотите работать в кино?
   - О!  Работать...  Та  шо ш  там работать!  Та рази ж  это работа?  Буду
актрисой, вот! Работать... Такое скажете...
   Свои   ответы   я   намеренно  воспроизвожу  утрированно.  Так  заметнее
дистанция, явственнее пропасть, через которую мне предстояло перелететь. Но
сначала   поумнеть,  возмужать,  отрастить  и  укрепить  крылья  для  этого
восхитительного, страшного и неизведанного перелета.
   А  эти "шикающие" женщины оказались преподавательницами по  речи.  Кому,
как не им,  известны все акценты и диалекты?  И кому,  как не им предстояло
лечить меня от  этого "недуга".  Я  тогда не представляла,  что ростовский,
харьковский и -  простите меня,  граждане одесситы,  -  одесский диалект, в
особенности для  будущего актера,  это,  считай,  как  инвалидность третьей
группы.
   Это был веселенький экзамен. Папа остался бы доволен своей дочуркой. Все
было боевито,  как он меня учил: "Ты ж актриса. Хай усе будут як люди, а ты
вертись, як черт на блюди. Такая ето профессия". Подробности этого экзамена
не опишешь. Он - для устного исполнения с показом.
   Когда же секретарша вышла с  несколькими экзаменационными листочками и я
услышала свою фамилию...  О! Такого счастья не может быть - была первая моя
мысль.  Наверное,  это  моя  счастливая однофамилица.  Но  вот второй раз я
услышала свою фамилию. Нет, вроде ошибки нет.
   "Э-э-э-т-о-о  я-а-а..."  -  и  сама  не  узнала своего голоса,  робкого,
слабого, незнакомого.
   Мне  теперь кажется,  что  это  было  самое счастливое мгновение в  моей
жизни!  Когда все самое прекрасное, доброе, светлое, чистое, романтическое,
оптимистическое слилось  воедино и  вместилось в  одной  короткой фразе:  я
стала студенткой Института кинематографии! Сбылась, сбылась. Сбылась мечта!

АРБАТСКАЯ ГАЛАНТЕРЕЯ

   "Харьков.  Клочковская,  38,  кв.  3.  Все  экзамены  сдала  отлично.  Я
студентка   актерского   факультета  Института  кинематографии.  Встречайте
харьковским. Всем привет. Ваша дочурка Людмилка".
   "Ну,  Леличка, а што я тебе, крошка моя, гаварив? Ах ты ж дочурочка моя,
богинька моя ненаглядная!  Якую же  ты радысть папусику сделала!  Якой же я
теперь гордый своею дочуркою. Держись, Лель, ще тока начало!" А мама...
   Мама выразила свою радость по-своему. Через много лет. Я как-то спросила
у нее,  когда у них с папой было самое счастливое время, "только не говори,
что до войны".
   "Да нет,  до войны, конечно, было прекрасно, но папа был такой буйный...
Счастливое время?  Пожалуй,  когда ты  поступила в  институт".  Молча,  без
аффектации,  она  сделала все,  чтобы я  получила желанную профессию.  Мама
всегда и  во  всем  выдвигала нашего папу вперед,  сознательно оставаясь на
втором плане.  Так бывает в многодетной семье, когда любят и балуют слабого
ребенка.  А папа был до боли беззащитен. Иногда, в случае необходимости, он
мог  применить только  свою  недюжинную физическую силу.  Но  это  ведь  от
слабости.  Они никогда не воевали между собой за первенство.  Ну и подавила
бы  в  нем мама то,  чем он  был прекрасен и  неповторим.  Ну и  стал бы он
гладким и  ровным,  без его чудачеств и "идиотств".  Нет,  моя мама слишком
умна.  А папа...  нет уж,  как он и ни бывал грешен,  но уж верная истина -
чистому все чисто.
   Телеграмму  отбила.   Место  в  общежитии  забронировала.   Документы  в
институте оформила.  Билет в  Харьков взяла.  До  начала учебного года  еще
целых  десять  дней.  Послезавтра буду  в  Харькове.  Обойду и  Сумскую,  и
Клочковскую,  и  Рымарскую:  и  в школу,  и ко всем подружкам,  и во Дворец
пионеров -  к сотрудникам папы с мамой.  Перед глазами так и поплыли родные
лица,  радостные встречи... Счастливая, блаженная улыбка не сходила с моего
лица. В нашем дворе будет пир, цветы... Папины друзья, мои подружки, соседи
будут поздравлять.  Дядя Шолом заплачет от радости,  а  тетя Соня спросит у
мамы: "Леля, вы, наверное, там, в Москве, дали кому-то двадцать пять тысяч?
Признайтесь,  я никому не скажу. Перестаньте, Леля, ну что вы в самом деле.
Если уже такую,  как Люся, взяли, так что уже теперь в кино можно увидеть?"
Нет  пророка в  своем  отечестве.  Ведь  звезды только на  небе.  А  тут  в
обыкновенном харьковском дворце  -  и  на  тебе,  своя  "киноактрыса".  Ну,
знаете...
   ...  Было бы просто грешно не устроить себе разрядки.  Это я к тому, что
назрел момент,  когда...  ну,  когда внутри разливается что-то  типа "амор,
монамур,  май лав а-а-а!" - ну понимаете, да? Никакого сопротивления внутри
своей совестливой души я  не встречала.  Это меня еще больше подхлестнуло к
свиданию. Только не ясно - с кем? Вот в чем главный вопрос. Даже не вопрос,
а неясный момент, которому я так и не нашла определения...
   Короче,  как только я села на поезд, идущий в Москву, с той самой минуты
все  -  лица,  здания  - все потеряло свои четкие контуры, смешалось в один
гладкий  мутноватый  круг.  Думаю,  внутри сама собой началась перестройка,
передислокация   сил,  которые  было  необходимо  собрать  и  направить  на
одно-единственное  - победить! Так бывает в длительных зарубежных поездках,
когда  в  Москве ночь, а здесь яркий день, когда в Москве минус двадцать, а
здесь  плюс тридцать. И именно в такой солнечный день, после бессонной ночи
в  самолете,  по  четыре-пять встреч, интервью и приемов. И нужно держаться
легко,  весело,  отвечать  метко и и остроумно. Ну уж если не остроумно, то
хотя  бы не глупо. И так десять дней подряд. На первый взгляд, удовольствие
-  ведь никакой работы нет. Стой себе с рюмкой и тарелкой в руках, улыбайся
и  восхищайся  -  ох!  ах!  Не может быть! Да что вы? Это феноменально! Это
экстраординарно!..  Между  тем я наблюдала, как сникали люди, как мгновенно
опускались  углы рта, мутнели глаза, как присаживались, не выдерживая этого
"приятного"  стояния,  калейдоскопа  лиц  и  улыбок,  заученных фраз, имен,
фамилий  и  должностей.  Для  такой  работы,  как  и  для  актерской, нужно
родиться.  Меня  спасла только моя профессия. И то - придешь ночью в номер,
голова  гудит,  как  пивной котел, а у глаз - спазмы от бесконечных улыбок.
Смотришь на себя в зеркало, а вежливый оскал не исчезает. Так и засыпаешь с
удивительно вежливым лицом...
   А потом,  через время:  "О-о,  мадам,  хау ду ю ду? Вы помните, как мы с
вами интересно поговорили?"
   "А-а,  энд хау а  ю?  Ну как же,  разве такое забывается?" Что я говорю?
Господи боже ты  мой!  По-моему,  я  его  первый раз в  жизни вижу.  Спустя
какое-то время я  была уверена,  что это происходило с  кем-то другим,  а я
просто находилась рядом, потому и знаю подробности.
   Точно так  же  спроси меня тогда:  как выглядели те  люди в  поезде?  Не
помню.  Все мое существо -  и душа,  и сердце,  и мысли -  шло к достижению
цели...    Узел   развязался,    как   только   я   заговорила   со   своим
мастером-учителем.  Когда  я  почувствовала:  вот  она,  истинная  важность
момента - то, к чему я шла. Тогда и в голове, и на душе стало чисто и ясно.
Это состояние я  поняла не так давно.  Если я  не вижу ничего вокруг,  если
отвечаю невпопад -  значит, иду к какой-то цели. Теперь я учусь внимательно
смотреть на все,  окружающее меня: на людей, предметы, мизансцены. Тогда, в
юности,  да и  потом долгое время все существовало как бы в дымке,  а перед
глазами стелился розовый романтический туман.
   ... Итак, свидание. С кем? С опереточным выпускником? Выслушивать советы
старшего  товарища?  Нет,  дружок,  ты  идешь  своей тропинкой, а я пойду -
своей.  С абитуриентом операторского факультета? Теперь он тоже студент. За
пять  лет  еще  наговоримся.  Остается мальчик-попутчик из поезда. Человек,
далекий  от  искусства. Вот он мне подходит. Ему будет интересно все, что я
буду  "артистически"  изображать.  А если честно, милые вы мои, для меня вы
все трое - на одно лицо. Я просто хочу быть взрослой. Я хочу сознавать, что
у  меня свидание. Свидание-дуэт. Дуэт, а не трио, как в школе: один мальчик
и  две  девочки.  А чтобы нравиться и любить? О, нет! Об этом сейчас и речи
быть  не  может.  Но  поразить,  ошеломить,  обескуражить  -  очень,  очень
хотелось!
   Ах,  больше всего в тот момент мне хотелось видеть папу и маму.  Вот так
бы,  втроем, сейчас пройтись по Москве, по Красной площади! Я - в середине,
а по бокам - мои счастливые родители.
   Арбат.  Я его уже изучила, когда крутилась около Щукинского училища. Мне
очень нравилось такое необычное название -  АРБАТ.  Ну просто замечательное
название.  И еще он напоминал мне улицы Харькова...  На Арбате я испытывала
душевный покой.  Не было излишней толчеи, к которой я не привыкла, хотя мне
и нравилось многолюдие Москвы.  Ведь это и есть столица,  а как же! Там я и
забрела в арбатскую угловую галантерею.  Перво-наперво я купила сумку-кисет
с длинным ремешком через плечо.  Крик моды.  Сумки были коричневые,  белые,
красные.   Какую  брать  -   двух  мнений  быть  не  могло.   И  красная  -
дермантиновая,  блестящая сумка  висела  через  плечо!  Харьковчане рухнут!
Старческая крокодиловая сумка,  с горбами,  была заброшена, а потом и вовсе
куда-то исчезла.  Жаль. Теперь такие сумки - роскошь, даже для миллионеров.
Вот тебе и мой деревенский папочка! Привез маме именно такую.
   Купила и  прикрепила себе на уши клипсы-ромашки.  Прошлась по галантерее
туда-сюда.  Чувствую,  что-то  еще  мучает,  созревает...  Покупаю еще одни
клипсы-ромашки.  Подхожу к зеркалу.  С двух сторон на волосах прикрепляю по
клипсе.  Вот теперь другое дело!  Опять -  туда-сюда, от зеркала к зеркалу.
Что-то не то. Чего-то еще не хватает. На мне ярко-зеленое платье с красными
бантами.  Красные туфли с бантами.  Красная сумка через плечо. Уши и голова
усеяны ромашками.  А  вот личико-то бледноватенькое -  яркое обрамление его
"забило".  Когда  папа  переехал в  Москву,  он  мне  каждое утро  говорил:
"Дочурка,  надо  бы  личико как-то  подбодрить".  Он  меня любил "в  боевой
готовности".  И  с  утра  мне  ласково,  нежно  говорил:  "Сделай  с  собой
что-нибудь,  дочурка,  не ходи бледненькая.  А  то ты в  меня з  утра прямо
полуурод...  Ну,  правда, вечером - богиня". Я всегда ему покорно отвечала:
"Хорошо,  папочка,  сейчас подбодрюсь".  Первый раз в  жизни я купила тогда
жидкие румяна. Вышла из арбатской галантереи и быстро заскочила в первую же
темную подворотню.  Сначала полила румяна себе на  губы.  На  вкус ничего -
приятненькая водичка. Потом обильно смочила платок и щедро нарумянила щеки.
Новой,  неизвестно откуда взявшейся женственной походкой поплыла по Арбату,
слегка покачивая бедрами.  Никогда больше - ни в "Небесных ласточках", ни в
"Сибириаде" -  мне  не  удалось  повторить той  походки.  То  была  особая,
победоносная походка человека,  уверенного в  том,  что  в  жизни его  ждет
только счастье,  только радость,  только успех.  Среди прохожих не  было ни
одного равнодушного.  Улыбались все. И даже те, кто очень спешил, все равно
оглядывались.  И тоже улыбались.  У меня же от счастья все внутри ну просто
ныло,  болело и млело. Я не шла - я несла себя, как дорогую вещь. Смотрите,
люди! Вот я! Я иду к вам навстречу! О, сколько же я принесу вам радости! О,
как я вас всех люблю! Во всех витринах я краем глаза ловила свое отражение.
Ну ей-богу,  во мне что-то есть - не такое, как у всех. Что, слишком смело?
Так  почему  же  все  смотрят  на  меня  явно  неравнодушно?  Оглядываются,
улыбаются.  Прав папа,  прав: "Уметь выделиться - главное у етый профессии.
Ну,  что она, шавлюжка, вмеить? Да ничегинька. А ты, моя дочурка, усе чисто
вмеишь, что хош добьесся!"
   На душе и привольно,  и весело.  Никакой тревоги.  Никаких забот. Внутри
разливается мелодия.  Потихоньку перехожу на деловой шаг.  Очевидно, засела
обида за харьковский акцент. Это, видишь ли, "чуть ли не катастрофа!" Ах ты
боже ж мой!  Да одолею, одолею я ваше "акынье" и "ыканье", дорогие товарищи
москвичи! А ну, нашу родную, харьковскую! Ну-ка! Три-чичирнадцать:

                   Видийшлы в нэпамьять дни полону,
                   Видгулы за обрием бои.
                   Слався, Харькив, слався, риднэ мисто,
                   Из руйины вставший назавжды...
                   Рьям-та-та-та, ха!!!

   Ну-ка,  ну-ка,  где  этот сопливый мальчик из поезда? К нему на свидание
идет  будущая  кинозвезда!  Пусть  зафиксирует  в  памяти  этот  момент!  Я
спускаюсь  по  эскалатору.  Я  снисхожу  до него. Захочу - могу его узнать.
Захочу  -  могу  пройти  мимо.  Да  и  какой  он? Что-то серенькое, в общих
чертах...  А люди, люди-то как на меня все, а? Ой, боже, да вот же он стоит
с  тремя  цветочками.  Тоже  мне,  на  четыре мама денег не дала! Маменькин
сыночек.  С  торжествующей  улыбкой взрослой женщины я ехала прямо на него.
Вот  уже  и проскочила мимо. А он все стоял и смотрел вверх. Вот это да! Не
узнал!
   "Эй, что ж это вы старых друзей не признаете?"
   Он  резко и  испуганно развернулся на  мой вызывающе громкий пассаж.  На
лице его была такая сияющая,  лучезарная улыбка!  Но  она продержалась лишь
одно мгновение и вдруг исчезла.  Нет.  Не так.  Она зажглась и потухла. Это
точнее.  Улыбка расцвела на его лице и  мгновенно умерла.  Вот это то,  что
надо. Это - точно. Никакого промежуточного состояния. Как в песне: "Вот она
была - и нету".
   "Вы ч-то, меня не признали? Гм... Можеце меня поздр..."
   "Па-ааа-че-му-у... у-у-у-зна-а-л..."
   Тю, он еще и заикается.
   "Позвольце, что это с вами? Ты что, белены объелся, па-аче-му-каешь?"
   Он  ткнул мне  три своих жалких цветочка и  мгновенно,  не  оглядываясь,
бросился бегом вверх по  эскалатору.  Ну?  Что вы  скажете?  Во слабак!  Не
выдержал. Все ясно - я просто задавила его своей исключительностью.
   Когда я добралась до общежития,  было уже темно. Я тихо вошла в кухоньку
деревянного домика,  зажгла тусклую лампочку и взглянула на себя в зеркало.
А-а,  мамыньки родные.  А это кто? Мои щеки пылали, как два огненных мака с
малиновым отливом.  Один мак -  около носа,  другой -  на скуле.  Проклятые
румяна имели свойство со  временем "проявляться".  Мои  губы  и  зубы  были
одинаково свекольного цвета, а лицо обрамляли четыре ромашки. Слов нет. Нет
слов!  Бедный мой семнадцатилетний попутчик,  как же он бежал от меня!  Это
сейчас -  приди на  свидание девушка с  бритым черепом,  -  думаю,  юноша и
бровью не поведет.
   ...  Как  же  я  возмущалась  своей  дочерью в период ее так называемого
трудного возраста. Забыв что-то дома, я неожиданно вернулась и застала Машу
за  моим  туалетным  столиком.  На  нем  она  разложила  коробки с засохшим
театральным   гримом,   чудом   сохранившимся  со  времен  моего  недолгого
пребывания  в театре "Современник". О-о-о, какое ко мне повернулось лицо! В
ожидании  сурового  наказания на меня смотрела застывшая в ужасе физиономия
предводителя  индейского  племени в самой что ни на есть праздничной боевой
раскраске!  А  я  все  со  своим  жалким  лепетом:  ты должна быть девочкой
скромной,  у  тебя  все свое от природы такое прекрасное, Машенька. Никогда
ничего  не  надо  разукрашивать.  Ну  как же ты надеваешь к шелковой юбке с
розовыми цветочками красный свитер. Ты еще надень зеленое пальто с красными
сапогами! И откуда у тебя это?
   ...  Нет, мне не пятнадцать. Мне уже почти восемнадцать! Я иду по Арбату
в  зеленом платье,  в  красных туфлях,  с  красной сумкой  через  плечо,  с
пылающими щеками-маками...  Иду  и  "света божжага не  вижу".  Рассказывать
неудобно, но вспомнить, ах, как приятно.
   Я поступила в высшее учебное заведение,  на желанный факультет.  Это был
этап в жизни -  событие. В нашей семье никто не имел высшего образования. Я
буду жить и  учиться в  столице -  событие.  Все испытания я  прошла легко,
успешно,  как только можно было об этом мечтать.  Событие?  Безусловно! Так
почему же  я  так ясно вижу свое галантерейно-арбатское гуляние,  наивное и
смешное,  несостоявшееся свидание?  Те  главные  вещи  свершились  и  стали
фактами.  Я  приняла их как факты и  пошла "дальший".  А "дальший" началась
работа,   шлифовка  вкуса,  поиски  своего  стиля,  умение  найти  "среднее
арифметическое" между внешним обликом и внутренними бурями.  А это длинный,
длинный путь. И на этом пути меня ждали провалы