т, недаром мы с
тобой встретились на нашем жизненном "вокзале". А как ты относишься к тому,
что  я  новый типаж?  "Типаж новый".  Так долго не  снимали,  потому что не
смогла пристроиться ни к одному типажу. А в зрелых годах попала в типаж, да
еще в новый.  Ну да ладно, важно, что автор отметил: "Мы радуемся ее успеху
и возвращению на экран". А ты? Ты рад? Можешь не отвечать. Я тебе верю.
   К  сожалению,  редко  чувствуешь  у  человека  по  профессии  критик  ту
располагающую интонацию, когда хочется распустить натянутые струны, все ему
выложить,   забросать  историями,   восхищением  талантливыми  людьми   или
поделиться своим тайным,  о  котором порой и  близким-то не расскажешь.  Но
такие люди есть.  Когда я  читаю,  что много ролей-ретро и  я в долгу перед
зрителями,   что  надо  сыграть  женщину  сегодняшнего  дня  -  это  точный
намек-перспектива.  И пусть никто не даст мне адреса, где лежит и ждет меня
такой  сценарий.  Но  если  уж  попадется мне  -  этот  своевременный намек
заставит меня совсем по-другому начать подготовку к роли,  осмотреться:  из
чего  же  состоит женщина именно сегодняшнего дня,  даже если мне  придется
пройти через конфликт с режиссером.  Я только поняла одно: отношения актера
и журналиста очень во многом напоминают отношения актера и режиссера.  Если
нет взаимопонимания и любви, нелегко.
   А  чего это я  так долго о  прессе?  Да  просто наболело за  долгие годы
"полузабвения",  как  красиво определили журналисты мое время безработицы в
кино, те мои годы "иллюзий и грез"...
   ...На  столе  стояла бутылка шампанского и  фруктовая вода  для  папы  с
Машенькой.  Б  той  статье все,  что касалось меня,  было жирно подчеркнуто
красным карандашом,  а на полях стояло несколько крючкообразных старомодных
папиных  автографов.   Аж  сердце  щемит,   когда  гляжу  на  этот  старый,
драгоценный пожелтевший номер.  Папа читал статью уже в десятый раз. Теперь
читал ее вслух.
   - Так,  слушайте,  уся моя семья,  про дочурку з  усем сердцем.  "Только
эпизод".  -  Ето  название.  -  "Что запоминается в  этом фильме?  По-моему
несколько эпизодов.  И  прежде  всего  отличная эпизодическая роль  Людмилы
Гурченко".  -  Ето, дочурка, означаить, што золото и в... блистить. Тут я з
им  целиком согласный,  а  куда  против правды денисся?  Читаю  дальший:  -
"Велика ли  роль,  если отпущено актрисе всего два эпизода?  Актриса сумела
много рассказать о  "такой войне" за эти несколько минут на экране.  В двух
сценах она сумела развернуть целый характер - от низшей границы отчаяния до
взлета благородства и решимости.  Такая актерская щедрость и убедительность
о  многом  говорят.  Во  всяком случае,  с  обидной повторяемостью "голубой
певицы" для Людмилы Гурченко,  я  уверен,  покончено".  -  Хочу от  чистага
сердца выпить за писателя,  товарища Вадима Соколова,  якой про мою дочурку
написал правду и у самое яблочко. Спасибо тебе, дорогой товарищ, жизнь тебя
за ето отблагодарить, ето як закон. Ну, за честь, за дружбу!

ИЗ ЖИЗНИ ЖЕНЩИНЫ ДЕЛОВОЙ И АКТРИСЫ

   Баку - Терскол, Таллинн - Новгород, Одесса - Рязань, Краснодар - Минводы
и,  конечно,  Москва -  Ленинград.  "Красная стрела".  Это маршруты и места
съемок моих картин.  Ого,  сколько появилось сил и  энергии!  И сон был,  и
никаких снотворных.  Организм как будто сидел в  засаде,  в  долгой спячке,
готовился к прыжку и вскочил!  Роли в фильмах:  "Белый взрыв",  "Мой добрый
папа",  "Дорога на  Рюбецаль",  "Дверь без  замка",  "Цирк  зажигает огни",
"Табачный капитан",  "Тень", "Летние сны". И пробы, пробы... Время началось
боевое.  А главное,  было легко от принятого решения "начать с нуля".  Ну и
что же,  что не утвердили?  Чем я лучше?  Эх,  папа,  папа,  зачем ты мне с
детства внушил,  что я особенная? Видишь, как я долго шла к простой мысли -
отдавай все и  не  жди никакого чуда и  никакого "сверх".  Это труд.  Порой
серый, будничный. И лепи, лепи роль, не бойся, что повторишься. Вон сколько
людей, и все разные. Поменьше проблем вокруг - "я и моя популярность", "я и
мой  авторитет".  Убрать слова "индивидуальность",  "личность" и  всякие "в
своем творчестве я  стараюсь"...  Все  для меня открывалось более простым и
будничным,  заключенным в слове "труд".  Я наконец-то тружусь. Так слава же
труду!
   Обидно,  что самое простое приходит поздновато.  И удивляешься тому, как
серенько  это  простое  выглядит  рядом  с  предыдущими твоими  прожектами,
мудреными идеями и ракурсами.  Вот оно,  простое.  Оно и есть самое верное,
ибо в нем правда, в нем пережитое. Постоянная нужда полезна. Она заставляет
работать и работать.  Но с другой стороны, нужда опасна - становишься менее
разборчивым.   Но  всегда  ведь  хорош  задним  умом...  и  на  это  время,
естественно,  пришлись ошибки,  перегибы -  результаты слишком  горячечного
броска в  материал,  где не всегда умела влиться в общую партитуру картины.
Иногда  в  оркестре только начиналось "крещендо",  я  же  влетала со  своим
никому не  нужным "форте",  да  еще  с  "до" третьей октавы.  Мне почему-то
слышалось звучание оркестра совсем в  другой,  более высокой "температуре".
Нет чтобы прислушаться,  подстроиться,  дождаться своего соло, не вылезать.
Но что поделаешь,  когда истрепаны нервы от ежеминутной готовности вступить
в бой.  Она,  эта боевая готовность,  невольно ищет себе выхода.  Снято,  и
ничего не исправишь. Стыдно за какие-то эпизоды, интонации, за некоторые, в
фильмах этого времени,  сцены. Я пополняла свой опыт, еще во многом работая
вслепую,  инстинктивно.  Несмотря на  то что я  в  то время набирала внутрь
очень интенсивно, внешне, по инерции, еще долго "ломала Ваньку", кривлялась
и часто вела себя несолидно. Ах, думаю, умный ведь поймет, что это я так...
от профессиональной радости.  Некуда силы девать,  вот я  и несусь...  Если
говорить по высокому счету,  мои радости и  успехи были как буря в  стакане
воды.  Это  были  мои  "радостишки" и  "победки"  -  радость  "для  дома  с
оркестром". Роль, роль, большая, крупная, масштабная, где ты? Не минуй меня
стороной! Столкнись со мной где-нибудь!
   Это были не масштабные,  но значительные роли с  непрямыми и  негладкими
судьбами -  речки с  затонами,  топями и  завитками.  А  новые партнеры?  А
встречи  с  режиссерами?   "Открытая  книга"  Владимира  Фетина.  Красавица
Глафира,  прошедшая дозволенным и  недозволенным манером  огонь  и  воду  в
достижении  главного  -  жить  роскошно  в  ореоле  всеобщего  восхищения и
поклонения.  Позднее -  прозрение, совершение подвига. От этой избалованной
жизнью женщины не ждешь, что она одним махом выбьет у себя из-под ног почву
и повиснет в воздухе... Но повиснет - разобьется о холодный мрамор мрачного
подъезда.  Роль? Да! Судьба? О! Есть что играть? Безусловно. Как кропотливо
Владимир Фетин  выстраивал ту  тяжелую сцену перед самоубийством.  Странное
поведение Глафиры ни  в  коем  разе  не  должно  было  предварить страшного
финала.
   Я  не  помню,  как  вышла из  "Красной стрелы",  как добралась домой,  в
мираже, через пелену слышала испуганный шепот моих родителей:
   - Лель,  што ето з ею,  а?  Я етага режиссера поеду у Ленинград на куски
порежу, от тебе крест... До чего дочурку довев!
   - Марк, котик, ты почитай сценарий, там же смерть...
   - Так што ж,  теперь усем умирать?  Ну  тихо себе притворилася,  брык об
землю и тихо лежи, глаза заплющи и молчок. А режиссер хай себе знимаить...
   А  через несколько дней опять вижу солнце,  чувствую запахи,  хочу жить!
Несколько прекрасных писем после "Открытой книги" храню.  Они  мне  дороги.
Зрители так чутко разобрали переливы души героини -  почувствовали даже то,
что я  пыталась,  но так и не смогла сыграть до конца.  Это дорогие письма.
Большинство же  ругали Глафиру:  "Натура не  цельная,  брать  пример с  нее
нельзя".
   "Дети  Ванюшина"...  Роль  Клавдии -  самой старшей и  некрасивой дочери
Ванюшина, женщины расчетливой, скупой и сварливой, не пришлась мне по душе.
Хоть и  невозможно было представить в  то время,  что я  могу отказаться от
роли,  но  я  была  близка к  этому.  А  режиссер Евгений Ташков настоял на
встрече.  Она все и решила.  И очень скоро.  Евгений Ташков.  "Адъютант его
превосходительства",  а  еще раньше -  "Приходите завтра" с непревзойденной
Екатериной Савиновой в главной роли.  Вот он какой...  Он артист, это видно
сразу.  Артист в каждом жесте,  в каждой интонации, в живом, нервном блеске
серых глаз,  в неспокойных руках. Он сразу отменил в Клавдии некрасивость и
физическое уродство -  чего я,  кстати,  и  не боялась,  -  просто уж очень
какую-то  тоску вызывала эта роль.  А  он  мне так ее проиграл,  что я  эту
Клавдию увидела чуть ли  не  самой интересной во всем сценарии.  В  роли он
нашел и элементы драмы,  и трагедии,  и даже комедии.  И я вошла в картину.
Вошла осмысленно и  работала с удовольствием.  Потому что была под надзором
талантливого человека. А это так важно.
   В  фильме  произошла  долгожданная встреча с актрисой, с образом которой
еще  с  детства,  с  войны,  связано  самое  светлое  и  что-то  хрупкое  и
женственное.  В  фильме  она  играла  небольшую  роль,  и наше общение было
недолгим.  Валентина  Серова.  Она  Для меня была идеалом женской красоты и
нежности. Глядя на нее, мне всегда хотелось плакать, не знаю почему, может,
от  счастья  видеть  ее  красоту.  Она  уже  была  немолодой.  Но  осталась
тоненькой,  как  девочка, с прозрачной кожей, голубыми жилками на висках. В
каждом  слове было много важного для меня. В синих огромных глазах было так
много  грусти,  терпения и боли. Я бежала на работу, чтобы увидеть, как она
входит в гримерную, как мягко и естественно здоровается, как спокойно, даже
равнодушно  смотрит  на  себя  в  зеркало.  Как от крошечного прикосновения
гримера  меняется  ее  лицо.  Как  светится  вокруг  ее  головы нимб тонких
золотистых  волос.  У  нее был самый редкий талант актрисы - быть на экране
женщиной.  Недаром  ее  любили  великие  и  отважные. Это так понятно. Я не
могла,  не  могла  оторвать глаз от этого неземного существа. И, будучи уже
взрослой,  я  понимала  то,  что  поразило  меня  тогда, в детстве, когда я
смотрела  "Сердца четырех", "Девушку с характером", "Жди меня". "Жди меня"?
Да,  я  люблю  эту  картину. "Знаете, самое главное в жизни иметь голову на
плечах,  всегда...  и  стойкость.  А я... Я... нет. Не смогла. Сама. Только
сама..." Через несколько лет этой необыкновенной женщины не стало.
   Этими двумя ролями начинался 1973 год. Съемки, концерты, спектакли, дом.
Дома меня всегда ждали.  И  к  каждому возвращению папа и  мама с гордостью
демонстрировали   новое   стихотворение   в   исполнении   моей   Машеньки.
Одиннадцатилетняя дылда  забиралась на  стул,  "руки назад",  "глаза широко
распростерты",  точно как я  в  детстве.  Дедушка сиял от  своей режиссуры.
Только теперь он  обучал свою  "унученьку" стихотворениям "исключительно на
патриотическую  тематику".   И  моя  стесняющаяся  дочка  под  восхищенными
взглядами дедушки и бабушки читала:

                 Был трудный бой, все нынче как спросонку,
                 И только не могу себе простить:
                 Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
                 Но как зовут - забыл его спросить...

   И жизнь текла хорошо, и раны подживали. Дедушка чувствовал себя в ответе
за всех.  За меня,  за маму.  А для Маши был всем на свете:  дедом,  отцом,
самим господом богом.
   И вот... Как-то февральским, а может, мартовским вечерочком, все того же
1973-го,  я  играю в театре все ту же безрадостную "Дурочку". В антракте за
кулисы  ко  мне  влетает  второй  режиссер  с  "Ленфильма" - человек живой,
артистичный,  с  острым умом, легкий в общении, мгновенно ориентирующийся в
любой    обстановке.    В   общем,   образ   стопроцентного,   незаменимого
кинематографиста. И фамилия красноречивая - Беглов, Геннадий Беглов.
   - Мадам,  привет!  Лихо пляшете, народ ликует... м-да... Скоро пожалуйте
на родную студию-с?  О! Это хорошо, хорошо... м-да... Мадам, а вы не хотели
бы сыграть в фильме о-у лу-ю-бви?
   И  в моей голове с ходу засела мелодия из фильма "Мужчина и женщина".  И
вот  я  уже танцую с  каким-то  загадочным мужчиной в  усах и  бакенбардах.
Вокруг тесно прижавшиеся пары.  Плывет сладкая музыка.  Все млеет и слабеет
под напором любви, моря, шампанского и одурманивающего зноя... Ну кто же не
мечтает сыграть в фильме о любви?  Наивный вопрос.  "Ген, оставь сценарий".
Он  как-то странно засуетился,  еще раз недвусмысленно бросил взгляд на мою
коротенькую юбочку девочки-дурочки:  "О,  мадам!"  Что-то  потрогал на моем
столике с  гримерными штучками,  попрыгал на месте,  попел мелодию дурочки,
только что  слышанную в  зале...  "М-да...  Вот  когда придешь в  "Открытую
книжку"...  будет тебе и сценарий.  Роль -  на унос! Публика будет рыдать и
плакать!  Целую, мадам!" И он исчез. Не давать волю фантазии до наступления
ясности,  что шлагбаум открыт!  Мелодия любви смолкла.  И я пошла во второй
акт перевоплощаться из дурочки в хитромудрую девицу.
   "Для этой сцены я  тебе еще  больше разведу глаза,  пусть они  падают по
бокам,  а? И брови домиком, здесь же у нее горечь, которую ты скрываешь, ты
веселая,  а эта деталь в контрасте,  это хорошо,  так...  - говорила гример
Людмила Елисеева.  -  Да, да наперекор привычной выдержке и веселью пусть в
лице сквозит намек на  гримасу душевного страдания.  Это то,  что надо".  В
такие  минуты для  нее  на  свете  ничего не  существовало -  ни  дома,  ни
любимейшего сыночка  Павлушеньки,  ни  самых  интересных  событий  в  жизни
студии.  Вот гример!  Работала она тоже не  по традиции.  Иногда начинала с
прически,  иногда с глаз.  А иногда "сделает пол-лица", посмотрит на разные
половинки  и   начинает  вторую  часть  подстраивать  под   первую.   Такие
самобытные, талантливые люди - как возбуждают они желание жить, работать! В
фильме "Открытая книга" у меня один из самых интересных гримов,  который во
многом продиктовал именно это решение характера и поведения Глафиры.
   У  меня было "готово пол-лица", и я в который раз с удивлением отмечала,
какие они разные, эти половинки. В гримерную вскочил Геннадий Беглов, сунул
как-то смущенно сценарий, сказал, что проба завтра. О времени созвонимся. И
все  скороговоркой, как-то не гладя в глаза. И выскочил. Потом опять открыл
дверь  и  сказал:  "Мадам,  советую вам нашему режиссеру про дурочку... ну,
лучше совсем не надо. Лады?" Как, наверное, глупо я выглядела в коротеньком
платьице  в  роли  девочки.  Видно,  он не остался на второй акт, не увидел
моего  "повзросления". Ну да ладно, режиссеру я и не собиралась докладывать
про  дурочку.  Да  и  зачем  он меня предупредил? Теперь в голову это будет
лезть. И я погрузилась в чтение сценария.
   Все  так!  Юг.  Берег  моря.  Сладкая  музыка.  Зной. "Белое танго! Дамы
приглашают  кавалеров!" Но героиня никого не приглашает. Молодец, я бы тоже
этого не сделала. Если она чего-нибудь стоит, к ней сами подойдут. О! А вот
и  он.  Хорошо,  очень  хорошо.  Он  ей  издали  вопросики,  она  ответики.
Рекогносцировочка...  Знакомо,  проходили. Но вот они удаляются подальше от
танцующих,  ближе к Черному морю - так быстро? Вот он берет ее за талию, на
руках  переносит  через препятствие. У-у... Как их зовут и кто они - еще не
знаем.  Ну  и  не надо. Главное, что подул сухой горячий воздух и вспыхнула
обоюдная страсть. А значит, есть что играть. Страсть получает свое развитие
за кадром. Вполне достаточно, она ведь в кадре зажглась. А дальше, чего уж,
это  же  фильм  не  для  детей. На рассвете она уже поднимается по лестнице
высоко-высоко.  А  вот  и  ее  шикарный  номер  - э, наверное, она тетенька
непростая...  Или чья-нибудь неудовлетворенная жена. Или сама важная птица.
А  тогда  как  же  быть  со  страстью?  Но не будем гадать. Какая страница?
Седьмая. Только седьмая страница, а событий-то, событий... Ну сценарист, ну
закрутил,  аж  дух  замирает.  Ну  дальше,  дальше. Так. Утро, солярий, все
загорают.  Герой  ее разыскивает. Она вроде как увиливает. Вот и в столовой
она смотрит на него спокойно и даже равнодушно. Занятная тетка. Вот она ему
говорит:  "Не  ищите  меня".  А  он:  "Все  равно найду, Аня, тебя"... Она,
значит, Аня. "Переверну, - говорит, - чуть ли не весь свет". Во какой! Всем
женщинам  понравится.  Но  она  уехала.  Это  на  десятой  странице.  А  на
одиннадцатой  по коридору какой-то фабрики идет какая-то женщина. Все с ней
почтительно  здороваются. Но, видно, эта положительная героиня, не моя. Мне
давай  "Глафиру",  ту,  что  была  на  юге. А эта пусть себе шагает деловой
походкой   по  длинному  фабричному  коридору.  "Директор  Анна  Георгиевна
Смирнова".  Директор?  Во  мешанина!  Море, любовь, "Глафира", белое танго,
фабрика,  директор. Ну, Гребнев, ну Анатолий Борисович, - что же это? Вы же
блестящий  сценарист!  "А  ты  думаешь,  это  мне  пришло  в голову считать
выполнение  плана  по  фактически  реализованной  продукции?  А  у нас ведь
никогда не поймешь, реализована она или нет..." У-у-у... Это на двенадцатой
странице  говорит  та  же,  что  шла  деловой  походкой  по  коридору, Анна
Георгиевна  Смирнова.  Анна  Георгиевна?  А  мою южную "Глафиру" герой тоже
назвал Аней... Судорожно перелистываю сценарий. Глафиры и след простыл. Вот
Анна  Георгиевна  проводит  пятиминутку  с  начальниками  цехов.  Вот она в
гремящем  ткацком цеху. Вот разговор со взрослой дочерью в доме. Опять цех,
прием  работниц фабрики, конфликты с главным инженером... Кругом она, она и
она.  Она  и  есть  "Глафира"? Интересно. То-то Беглов так меня оглядывал и
топтался.  Теперь  все  понятно.  Поначалу  я  даже не обратила внимания на
название сценария. Ну, стены себе и стены. Да еще старые. Кому нужны старые
стены,  когда  все  хотят  иметь  квартиру  новую?  Был  когда-то,  правда,
прекрасный фильм "У стен Малапаги", но ведь он из другой жизни... Да-а, вот
тебе и фильм "о-у лу-ю-бви". Не знаю, чего у меня тогда было больше на душе
-  огорчения  или  недоумения.  Но  в  единственном  я  была уверена на сто
процентов: что это ошибка, что эта роль не моя, что это блажь режиссера.
   Первая же встреча с  режиссером была абсолютно несовместима с  капризным
понятием "блажь". Передо мной стоял красивый русский голубоглазый богатырь.
В  глазах бегали смешинки.  Эти глаза словно бы удерживали вокруг атмосферу
всеобщего  интереса,  возбуждения  -  самую  творческую  атмосферу.  Виктор
Иванович Трегубович -  один из  самых неоднозначных,  самых непредсказуемых
режиссеров,  с  какими мне приходилось встречаться.  Казалось,  вот уже все
знаешь,  ко всему приладилась, привыкла - ничего подобного! Он преподносит,
преподносит,  удивляет,  загоняет в тупик,  кричит,  хохочет,  обожает,  не
разговаривает, приглашает на роль и не утверждает.
   "Вы  простите меня великодушно,  товарищ режиссер,  но  я  это играть не
могу.  Для всех это будет прекрасным поводом посмеяться.  Представьте себе:
моя фамилия тире директор.  Представили.  И можно получить приз "армянского
радио" за самый короткий анекдот".
   Так  хохотать может только Трегубович. "Слава богу, что вы сомневаетесь.
Мне  это  нравится.  Люблю,  когда  сомневаются.  Я только что видел вас на
пробах   у   Авербаха  в  "Монологе",  мне  понравилось.  Давайте,  давайте
сосредоточьтесь, будем репетировать".
   Теперь-то что, когда сломлены барьеры амплуа! А тогда на репетиции? Сижу
как  притихший  бобик.  Ни  одной  знакомой  интонации,  ни  одного  жеста,
ухватиться не за что. Губки ни к селу ни к городу кокетливо вздрагивают. Ну
хоть ты умри,  такая пустота. Где же вы, мои "нераскрытые" возможности? Я -
красивый стопроцентный нуль.  И,  как назло, репетируем именно текст: "А ты
думаешь,  мне  пришло  в  голову  считать  выполнение плана  по  фактически
реализованной продукции..." Да эта "реализованная продукция" тогда, ах, еще
как далеко от  меня...  Начну и  остановлюсь.  Начну и