они тут же запоют...  Но птицы,  нахохлившись, ближе садились
друг к другу и... молчали.
   - Марк,  да  тебе  подсунули  других!  Показали  певчих,  а  дали  этих!
Понимаешь ты?  Ну  зачем нам еще птицы!  И  кукуй с  ними...  одна грязь от
них...
   Мама  опять была  на  коне.  А  папа виновато уходил в  другую комнату и
начинал тщательно чистить клетку.  В  это  время  птицы  свободно летали по
комнате. За ними жадно наблюдал наш кот Мурат. А папа следил за Муратом. Но
однажды папа задержался на кухне,  и от птичек остались только пух и перья.
А кот Мурат на целую неделю исчез из дома.
   - Лель!  Давай сделаем свое вино.  Паштетик меня угостил своим вином. Во
вкусное! Прямо прелесь!
   - Давай, - лениво сказала мама.
   Папа  притащил в дом бутыль на пять ведер. И все с тем же неослабевающим
энтузиазмом, с горящими глазами.
   - Ну,  теперь усе ахнуть!  У Марка свое вино!  - Насыпал в бутыль вишен,
много-много сахару и  стал ждать.  Как  придет с  работы,  поставит баян на
кухне и тут же бежит в комнату проверять вино.
   - Лель!  Уже бродить!  Попробуй,  укусно як.  Ето ж прямо прелесь!  -  И
закрывал наглухо бутыль огромной пробкой. - Лель! Хай себе бродить, а зимой
усех буду угощать.
   Бутыль взорвалась неожиданно, как бомба! Мы ужинали на кухне.
   - Ах ты ж, мамыньки родныи, погибло вино!
   По всей комнате: на кровати, на полу, на столе и стульях валялись черные
вишни. А по стенам и потолку разливались. красные струи, как после побоища.
   -  Эх,  гаварили  мне,  што  не  нада  пробкою - хай воздух выходить, не
послухав, боявся, што аромат увесь улетить. Во дурак.
   - Хи-хи-хи...  так закон же не писан,  -  сказала мама, боясь произнести
слово "дурак".  Во-первых,  она знала, что за это бывает, а потом, папа был
так искренне потрясен...
   Долго он  ничего не  приносил в  дом и  "пошел дальший" втайне от  мамы.
Потом она узнала,  что папа потихоньку стал сам делать баян.  Не  маленькие
гармошки,  а настоящий пятирядный баян -  от начала до конца.  Не сразу, но
получилось. Он ходил к знакомым мастерам - смотрел, а потом ночами мастерил
и мастерил.  Проснешься ночью,  а свет в комнате горит -  папа еще не спит,
работает.   Среди  тишины  вдруг  он  так  начинал  костерить  какую-нибудь
несчастную дощечку или пластинку целлулоида,  что мы с мамой прятали лица в
подушку,  чтобы до него не донесся наш смех... Что он говорил? Вот этого не
могу описать.  Это неописуемо!  В этом - весь мой папа, о котором что бы ни
рассказывала,  а тем более ни описывала, - доносишь всего лишь половину или
треть,  а  вернее -  совсем не то...  Эх,  папу надо было видеть,  слышать,
знать.  Баян получился прекрасный!  Мама притихла.  Потом папа нашел клад в
голубой кастрюльке. Мама совсем притихла.
   А потом папа решил посадить в нашем саду розы. Пошел в Ботанический сад,
тот  самый, где я рвала шиповник, договорился с садовником, все расспросил,
все разузнал. "Теперь я навчился. Усе взнаю досконально, а потом вже делаю!
Жисть  есть  жисть".  И  в  нашем  палисаднике размером два на четыре метра
расцвели розы необыкновенной красоты. Мама замолчала, даже улыбалась, когда
приходили  к  нам во двор полюбоваться папиными розами. Он обнес палисадник
колючей  проволокой  и  был "исключительно счастливый", если люди говорили,
как  само  собой  разумеющееся: "А-а! Это в том дворе, где баянист с розами
живет?"  Мама,  глядя  на  то,  как  папа  поливает розы, все чаще напевала
"Осень". Папа ведь знал, что розы - мамины любимые цветы.
   А  когда я  уже  училась в  десятом классе,  папа купил себе фотоаппарат
"Киев". Это было самое интересное его увлечение.
   Папа долго изучал "внутренности" "Киева", но разобрался только с помощью
мамы,  которая расшифровала инструкцию по пользованию фотоаппаратом.  Потом
папа долго то засвечивал пленку,  то путал закрепитель с  проявителем,  или
щелкал,  забыв снять с объектива крышку.  фотографии были хрупкие,  жалкие,
скатывались в трубку.
   Он  все-таки  овладел  этим  искусством!  Но  каждый раз, когда мы с ним
проявляли  фотографии,  удивлялся,  как  в  первый  раз: "Як его от якой-то
водицы  на  свет  выходить люди, лес - усе на свете?" На фотографии уходила
половина  папиной  зарплаты.  Он  всех  снимал  бесплатно,  карточки  дарил
пачками. За ним ходила толпа детей.
   Папа снимал всех сотрудников Дворца -  у  входа,  где по  обеим сторонам
парадной лестницы сидели два  огромных льва.  А  мама  была главной папиной
моделью.  Она сидела и на скамейках, и на стульях, и на траве, и под елкой,
и  с  баяном,  и выглядывала из-за деревьев,  и склоняла голову к гипсовому
дискоболу,  и  счастливая выходила из воды,  и  даже,  под папиным нажимом,
садилась  на  льва.   Как  же  она  терпеливо  переносила  папину  железную
режиссуру, не допускающую никакой отсебятины и импровизации. Потому он меня
и  не  любил  фотографировать  -  я  уже  постепенно  выходила  из-под  его
влияния...  А  мама,  наоборот,  все больше и больше становилась похожей на
папу.  Он  ее подавлял.  И  в  конце концов она скрепя сердце ему терпеливо
подчинялась.
   "Распрастрите   глаза   поширей,   пыжалста!   Влыбайсь   веселей!   Ну!
Три-чечирнадцать!" - и все: дети, старики, соседи, сотрудники, "кровенные",
дамочки,  ухажерки -  все  на  папиных фотографиях весело  и  жизнерадостно
улыбались.
   Благодаря  аппарату  у   папы   появилась  возможность  беспрепятственно
знакомиться с  теми женщинами,  которые ему нравились.  На  фотографиях они
сидели или на траве,  или на скамейке, или выглядывали на пол-корпуса из-за
дерева.  А  фон -  или клумба с  бюстом посередине,  или олень с ветвистыми
рогами,  или девушка с веслом,  или мускулистый дискобол с занесенным ввысь
диском.  Все  фотографии  обязательно на  фоне  какого-нибудь  произведения
искусства.
   - Марк,  котик,  что-то  у  тебя  очень  много карточек этой  дамочки...
Вообще-то  очень приятная дамочка,  но  почему-то я  ее не помню.  Кто это,
интересно, а?
   - Да видела ты ее,  Лель...  Ничего,  абсолютно ничегинька хорошага. Я и
сам ее  не знаю -  вот тибе крест святой!  Напросилася.  Ну а  если человек
просить,  разве я могу отказать? Ты ж меня знаешь, я ж человек благородный.
Лель! Да я могу ей фотографии и не давать. Як ты скажешь, крошка.
   Он никогда не был, как все. Он и не мог, как все. В нем бурлила и кипела
кровь до тех пор, пока он не находил возможности "выделиться".
   Когда вышла на экраны "Карнавальная ночь",  папа и мама стали в Харькове
едва ли  не самыми популярными людьми.  Папе -  радость!  Если он в  центре
событий,  если  он  объект  внимания -  его  хлебом  не  корми,  только дай
рассказать  про  меня,  про  "концертик  в  деревне",  про  чечеточку,  про
аккордеончик.  Он  работал перед  публикой,  как  артист,  -  преображался,
перевоплощался, отбивал чечеточку, которой и меня когда-то учил...
   А  мама наоборот.  Она перестала ходить на  работу пешком,  только -  на
трамвае,  отвернувшись от  всех:  стала носить темные очки,  что  возмущало
папу.  "Ты гордися, а не ховайся! Ето наша дочурка, наша з тобою гордость".
Мама ругала папу за то, что он раздаривает всем мои фотографии. Он дарил их
со своей личной подписью.
   В  тот год я  приехала к  родителям на зимние студенческие каникулы.  По
дороге с вокзала мама сказала мне, что в моей комнате папа сделал ремонт по
своему собственному вкусу.  Она просила быть сдержанной и не подавать вида,
если мне не понравится,  чтобы не огорчать его:  "Он так старался к  твоему
приезду..."
   Комнату свою я  не узнала.  На стенах сидели птички с длинными хвостами.
На потолке -  подводное царство. Вокруг люстры - кружочком, друг за дружкой
- плавали  пушистые золотые рыбки,  точно  такие,  как  в  довоенном Дворце
пионеров в  мраморном бассейне.  В  четырех  углах  потолка сидели  морские
чудовища с  многочисленными щупальцами,  похожие на  Медузу  Горгону.  А  с
потолка  на   стены  свешивались  длинные  ветвистые  водоросли  -   все  в
розово-зеленой гамме.
   Мама  тихонько сжимала мою  руку,  а  папа с  надеждой заглядывал мне  в
глаза.
   "Ну,  як твой папусик встречаить актрису?  Поработали на славу,  што там
гаварить... Я такое, дочурка, только у бароньским замку видев, а теперь и в
нас дома вже такое. А. дочуринка?"
   У  папы  был  "кровенный" дружок-маляр  по  фамилии Беспорточный.  "Етый
Анатолий  Беспорточный -  настыящий художник -  нарисуить тибе  што  хошь".
Сколько же этот Беспорточный попил у  папы "за честь,  за дружбу"!  У  него
болела совесть,  и он постоянно предлагал папе свои услуги. "Спасибо, друг,
спасибо. Ще придеть время".
   И  вот это время пришло. Я смотрела, натужно улыбаясь, благодарила папу,
но  через  несколько  дней  перешла в другую комнату - там, якобы, светлее.
Папа  все понял, и через месяц мама мне написала в Москву, что Беспорточный
все перекрасил заново и теперь у нас нормально, как у людей. Как у людей. С
серебряными накатами, готовыми трафаретами. Как у всех. Побелкой занималась
мама. Папа к ремонту интерес потерял - он не мог "как все".
   Даже когда в  1972 году он  лежал со вторым инфарктом в  больнице,  а  я
приехала из  Ленинграда,  где снималась в  фильме "Табачный капитан",  папа
попросил,  чтобы я пришла к нему в самом красивом и модном платье.  Уже вся
палата и больница знали, что он "отец актрисы".
   Я  пришла к  папе  с  розами.  В  палате лежали еще  шестеро старичков и
пожилых мужчин. Пахло лекарствами...
   Как странно,  неужели папа -  мой папа,  мой сильный,  неистощимый папа,
может  умереть!   Сейчас  он  совершенно  другой.   Предельно  экономный  в
движениях,  взгляд  помутневших глаз  мудрый,  сосредоточенный,  трагичный.
Таким я его не могла и представить...
   Как  так  получается,   что  крепкие,  жизнерадостные  люди  в  старости
становятся немощными и жалкими? Куда же уходит сила? Как это несправедливо!
Нет!  Мой папа не может быть старым и слабым.  Это все временно.  А на душе
так пасмурно, безнадежно и горько... Как я буду жить без него? Чем?
   Папа пошевелил губами.  Я  поняла,  что надо к нему нагнуться,  он хочет
сказать что-то, чтобы никто не слышал.
   "Дочурка,  сделай што-нибудь артистическое".  И  еле-еле кивнул головой,
мол, "не стесняйсь"...
   Мне тридцать шесть лет.  Я в мини-платье с люриксом - самом модном, сижу
около смертельно больного папы,  кругом такие же  еле живые старые люди.  И
сейчас вот,  мгновенно,  должна "сделать что-то  артистическое" -  ведь все
чего-то  от  меня ждут,  ведь я  актриса,  и  папа наверняка уже  намекнул,
заверил, а я, ничего не продемонстрировав, уйду?
   - Дорогие мои товарищи,  друзья!  Я  вам очень благодарна за  внимание к
моему дорогому папе,  за  то,  что  уважаете и  понимаете друг  друга...  Я
уверена,  что скоро вы все поправитесь и  вернетесь к  вашим женам,  детям,
внучатам.  Как я вам благодарна! - Я искоса взглянула на папу - он доволен,
но  этого,  кажется,  для него маловато.  Ну  что же,  ради моего папочки я
всегда была готова на все... - Может, я вам что-нибудь спою?
   - Людочка!  Мы стеснялись Вас попросить, но вот Вы какая хорошая. Споете
для нас про пять минут...
   "Пять  минут".  "Карнавальная ночь".  Прошло пятнадцать лет,  а  больные
старые люди  просят "Пять минут".  Может,  это  еще  не  срок для  удачной,
полюбившсйся людям веселой комедии?
   Прошло немало лет после выхода картины на экран. Я уже снялась более чем
в  пятидесяти фильмах,  во многих из них пела.  В чем сила и успех картины?
Почему эта комедия до сих пор живет?


   ...  1956 год.  Я  перешла на третий курс института кинематографии.  Мне
двадцать лет.
   На роль Леночки Крыловой в  фильме "Карнавальная ночь" пробовалось много
актрис. На пробе я исполнила песню Лолиты Торрес из фильма "Возраст любви".
Все  говорили,  что  я  на  нее  похожа,  и  мне  это нравилось.  Я  так ее
копировала, что, если закроешь глаза, не отличишь, кто поет - Лолита Торрес
или я. Это всех приводило в восторг, а меня еще больше.
   Но  кинопробы я  не прошла.  Обо мне на худсовете не было и  речи.  Роль
Леночки начала другая актриса.
   ...  Я  шла  подпрыгивающей походкой  по  коридору студии  "Мосфильма" в
огромной широченной юбке,  затянутая в  талии так,  что Лолите Торрес и  не
снилось.  Голова моя, в колечках и с челочкой, была чуть ли не вдвое больше
талии.  В  моде были нижние юбки.  Если другие девочки носили одну,  то я -
сразу две,  да такие накрахмаленные, что лучше не садиться... И я весь день
была  на  ногах.   Вечером  еле-еле  доплеталась  до  общежития  -  пешком,
троллейбусом,  электричкой -  и  падала замертво.  Зато фасон держала целый
день!
   Я шла по коридору студии "Мосфильма". На лице у меня было написано: "Все
хочу, все могу, всех люблю, все нравятся". Навстречу шел Иван Александрович
Пырьев.  Я еще больше завихляла, еще выше задрала подбородок. Пырьев поднял
голову,   увидел  меня,   поморщился,  а  потом  лицо  его  заинтересованно
подсобралось, как будто он увидел диковинного зверька.
   - Стойте. - Он развернул меня к свету. - Я вас где-то видел.
   - Я пробовалась в "Карнавальной ночи".
   - А-а, вспомнил. Вы пели...
   - Из  "Возраста любви".  Сама!  -  Тут же  добавила я,  боясь,  вдруг он
подумает, что я пела под чужую фонограмму.
   - Пела хорошо. А зачем ты так гримасничаешь?
   - Ну...
   Мы  еще  постояли,  глядя друг на друга. Я нервно переминалась с ноги на
ногу, а Пырьев очень серьезно и внимательно глядел на меня.
   - А ну, пойдем.
   Быстрым шагом он устремился вперед,  а я вприпрыжку за ним.  Мы пришли в
третий павильон.  Здесь стояла маленькая декорация радиоузла -  сцены,  где
Гриша Кольцов признается Леночке Крыловой в  любви.  Съемок не было.  Снова
срочно  искали  актрису на  роль  Леночки.  Почему  расстались с  актрисой,
принятой на роль раньше, - так и не знаю. В павильоне почти никого не было.
Пырьев подошел к  главному оператору:  "Вот актриса.  Ты  сними ее получше.
Поработай над портретом - и будет человек".
   Вот так я,  негаданно и  неслыханно,  попала в  картину,  где не  прошла
пробы...
   Для меня кинопроба -  заведомый провал.  И какое счастье,  что последние
годы  я  снималась без  проб:  "Обратная связь",  "Вторая  попытка  Виктора
Крохина",   "Красавец  мужчина",  "Остров  в  океане",  "Сибириада",  "Пять
вечеров".
   На следующий день я  стояла перед камерой в своей серой юбке и клетчатой
кофте.  Костюмы  еще  не  успели  перешить  на  меня.  Снималась  декорация
радиоузла.  Юрий  Белов играл роль Гриши Кольцова.  Ему  было двадцать пять
лет.
   "Что  это  у  нее под глазами черно, как у негра в желудке после черного
кофе?" - громко сказал главный оператор. Все: "Ха-ха-ха".
   Я знала, что меня нелегко снимать. У папы и мамы под глазами были тени и
припухлости, они передались и мне.
   Вот  это  группка!  Вот  это я  попала!  Хотелось плакать.  Я  никому не
нравлюсь. Меня не принимают. А я ведь еще ни одного слова не сказала - пока
только ставили свет...
   "Дуй свое,  дочурка,  иди уперед,  не тушуйсь, усех положишь на лупаты -
ето як закон!"
   Главный оператор своей  репликой сбил  мою  готовность,  и  я  начала "с
нуля": мягко сказала свою первую фразу, улыбнулась...
   - Вы извините,  что я сказал про черноту. Это шутка - немного неудачная.
А вы - актриса. Меня зовут Аркадий Николаевич Кольцатый.
   - А меня - Люся.
   И мы навсегда стали большими друзьями.
   "Карнавальная  ночь" была экспериментом для всех членов группы. Сценарий
Б.Ласкина и В.Полякова несколько лет никого на студии не мог заинтересовать
и  валялся по ящикам - теперь он в работе! Режиссер Э.Рязанов сделал первую
художественную  картину  - до этого он работал в документальном кино. Игорь
Ильинский  снимался в кино после длительного перерыва. А мы с Юрием Беловым
впервые попали на главные роли.
   И в самом сюжете фильма - тоже эксперимент. Если учесть, что музыкальных
фильмов тогда почти не было, удачных - тем более, а джаз (в картине - новая
музыка,  новые  джазовые оркестровки),  мягко говоря,  не  поощрялся...  то
понятно,  почему эта  тема (победа нового над старым) в  фильме была близка
всему  коллективу.  Мы  искренне и  азартно  высмеивали надоевшее старое  и
косное.  И,  конечно, главную партию здесь вел по-настоящему смешно, ярко и
неповторимо И.  Ильинский.  Для  всех нас  эта картина была важным этапом в
жизни.  Собрались  люди  молодые,  любящие  музыку,  шутки,  юмор,  умеющие
искренне радоваться жизни.  Вот  эта  наша  общая  радость,  свет,  желание
победить опостылевшее старое и льются с экрана к зрителям...  Картины никто
не ждал, она не рекламировалась. Просто вышла 28 Декабря - под Новый год.
   Шефствовал над "Карнавальной ночью" И.  А. Пырьев - тогда художественный
руководитель студии "Мосфильм".  Он-то и уговорил и вдохновил Э.Рязанова на
эту  музыкальную  комедийную  картину.  Иван  Александрович смотрел  каждый
отснятый эпизод  и,  если  он  был  неудачным,  заставлял переснимать.  Так
"кабинет Огурцова" -  первая встреча с  Огурцовым-Ильинским -  был переснят
трижды,  пока не получилось. Иван Александрович давал важные советы о ритме
и темпе комедии,  сам прослушивал музыку А.  Я.  Лепина. В кабинете Пырьева
Лепин показывал свои песни,  а я их пела.  Анатолий Яковлевич написал такую
замечательную песню о любви!  Но Пырьев прослушал ее и сказал: "Песня очень
хорошая,  но не для этого фильма.  А музыку не бросайте, используйте". Тема
этой песни звучит в музыкальном номере "Танец с зонтиками".
   Впервые картина была снята в  интерьерах,  а не в павильоне.  Было лето.
Театры  разъехались на  гастроли.  И  добрая  половина  фильма  делалась  в
коридорах и  фойе  Театра  Советской Армии.  И  дешево  и  быстро.  Там  же
пересняли и  объект "радиоузел",  в  котором я  участвовала в  свой  первый
съемочный день в этой группе.
   "Карнавальную ночь" завершили в рекордный по тем временам срок - за пять
месяцев.
   Многое было впервые.  Звукооператор Виктор Зорин записал меня в "Песне о
хорошем настроении" отдельно от оркестра.  Сбежались смотреть все работники
звукоцеха.  В  тонзале оркестром дирижировал Эдди  Рознер,  а  я  пела  под
простейший наушник,  слушая  оркестр,  а  поддерживала меня  и  вдохновляла
музыкальный редактор Раиса Александровна Лукина.
   Эксперимент был во всем.  "Карнавальная ночь" получилась удачной по всем
компонентам:   сценарий,  режиссер,  композитор,  оператор,  звукооператор,
оркестровки Юрия Саульского,  актеры.  У  всех в  творчестве -  пик.  Й так
получилось,  что у Б. Ласкина и В. Полякова - это лучший сценарий, снятый в
кино.  У Э. Рязанова - самая оптимистичная и живучая музыкальная картина. У
Л.Лепина -  самая популярная музыка.  У Игоря Ильинского -  самая большая в
кино удача после "Волги-Волги".  У  нас с Юрием Беловым после "Карнавальной
ночи" началась биография в кино.
   Сценарий  был  написан  на  Игоря  Ильинского.  У  него  была  острая  и
гротесковая роль.  На ней держался фильм. У нас с Ю.Беловым - роли голубые,
подсобные,   в   них  все  решала  наша  собственная  индивидуальность.   В
"Карнавальной ночи" у Юрия Белова, как ни в какой другой картине, проявился
его редкий трагикомический талант.
   ...  Я  смотрю на фотографии мамы,  папы,  свои.  И  невольно улыбаюсь и
чувствую  острую  щемящую  ностальгию по  тому  неповторимому времени.  Мне
никогда не было скучно и неинтересно дома с моими родителями. Всегда что-то
новое и  обязательно радостное -  "дальший и  дальший".  В  нашем доме была
удивительная здоровая атмосфера.  Все -  и плохое,  и хорошее, и страшное -
все  открыто!  Никто  не  стеснялся  быть  слабым.  Если  кому-то  плохо  -
прекращались шутки, и все силы, вся нежность и любовь переносились на того,
кому тяжело.  А потом опять шли "дальший". Я выросла в странной, сумбурной,
бессистемной и,  может,  неразумной, но чистой, доброй, широкой и абсолютно
иррациональной семье.  Огромная моя  страсть,  стать актрисой