чал.  Бранные слова мне нравились и сами
по себе,  а главное, я  рассудила- Аттикус увидит, что в  школе я  научилась
ругаться, и больше меня в школу не пошлет.
     Но за  ужином,  когда  я  попросила  - передайте  мне,  пожалуйста, эту
чертову ветчину,- дядя Джек грозно уставил на меня указательный палец.
     - Я с вами потом потолкую, миледи,- сказал он.
     После ужина дядя Джек перешел в гостиную и сел в кресло. Похлопал  себя
по колену, это значило  - залезай  сюда. Приятно было его понюхать,  от него
пахло, как от бутылки со спиртом, и еще чем-то сладким. Он  отвел у  меня со
лба челку и поглядел на меня.
     - Ты  больше похожа на Аттикуса,  чем на мать  сказал  он.- И ты что-то
становишься чересчур большой и умной, мне даже кажется,  что  ты выросла  из
своих штанов.
     - А по-моему, они мне в самый раз.
     - Тебе, я вижу, очень нравятся всякие словечки вроде "черт" и "дьявол"?
     Это было верно.
     - А мне  они совсем не нравятся,-  сказал  дядя  Джек.-  Без абсолютной
необходимости я бы на твоем месте их не произносил. Я пробуду здесь неделю и
за это время не желаю ничего такого слышать. Если ты будешь бросаться такими
словами,  Глазастик,  ты  наживешь  неприятности.  Ты  ведь  хочешь  вырасти
настоящей леди правда?
     Я сказала - не особенно хочу.
     - Ну, конечно, хочешь. А  теперь идем к елке. Мы украшали ее до ночи, и
потом мне приснились два  длинных  узких свертка для нас с Джимом. Наутро мы
их выудили  из-под елки - они  были от Аттикуса, дядя Джек  привез их по его
просьбе, и это было то самое, чего нам хотелось.
     - Только не в доме,- сказал Аттикус, когда Джим прицелился в картину на
стене,
     - Придется тебе поучить их стрелять,-сказал дядя Джек.
     - Это уж твоя работа,- сказал Аттикус.- Я только покорился неизбежному.
     Мы никак не хотели отойти  от елки и  послушались, только когда Аттикус
заговорил своим юридическим голосом. Он не  позволил нам взять духовые ружья
на "Пристань Финча" (а я  уже подумывала застрелить Фрэнсиса) и сказал, если
что будет не так, он их у нас заберет и больше не отдаст.
     "Пристань Финча" находилась на крутом обрыве, и вниз, к самой пристани,
вели  триста шестьдесят шесть ступенек. Дальше по течению,  за  обрывом, еще
видны были следы старого причала,  где в старину негры Финча грузили на суда
кипы хлопка и выгружали  лед, муку  о  сахар, сельскохозяйственные орудия  и
женские  наряды. От  берега отходила широкая  дорога  и скрывалась  в темном
лесу. Она приводила к двухэтажному белому дому; вокруг всего  дома внизу шла
веранда, наверху  - галерея. Наш предок Саймон Финч в старости выстроил этот
дом,  чтоб угодить  сварливой  жене; но верандой и галереей  и  оканчивалось
всякое   сходство  этого  жилища  с  обыкновенными  домами  той  эпохи.  Его
внутреннее  устройство  свидетельствовало о  простодушии  Саймона  Финча и о
великом доверии, которое он питал к своим отпрыскам.
     Наверху  было шесть  спален  -  четыре  для  восьми  дочерей,  одна-для
единственного сына Уэлкома Финча и одна для гостей из числа родни. Как будто
просто; но  в комнаты дочерей можно было попасть только по одной лестнице, а
к  сыну и  гостям  -  только  по другой.  Лестница дочерей внизу  выходила в
спальню родителей, так что Саймон по ночам знал о каждом шаге каждой дочери.
     Кухня помещалась во флигеле, и ее соединяла с  домом  крытая галерейка;
за домом  на столбе  висел ржавый колокол - он созывал негров, работавших на
плантации,  он  же  возвещал  о пожаре  или иной  беде; крыша  была плоская,
говорят, в старину  такие делали  для  вдовьих прогулок,  но  по этой  крыше
никакие вдовы не гуляли - Саймон присматривал с нее за  своим надсмотрщиком,
смотрел  на суда,  проходящие по  реке,  и подсматривал,  как  живут ближние
арендаторы.
     С этим домом, как со многими другими, была связана легенда времен войны
с янки: одна девушка из рода Финчей, незадолго до  того помолвленная, надела
на себя все свое приданое, чтоб  оно не попало в  руки грабителей, рыскавших
по всей округе; она застряла на узкой "лестнице дочерей", но ее облили водой
и в конце концов протолкнули.
     Мы приехали на "Пристань"; тетя Александра чмокнула дядю Джека, Фрэнсис
чмокнул дядю Джека, дядя Джимми  молча пожал  руку дяде Джеку, мы  с  Джимом
вручили  подарки Фрэнсису, а он - нам.  Джим сразу почувствовал, что он  уже
большой,  и  потянулся  к  взрослым,  а   мне  предоставил  занимать  нашего
двоюродного брата. Фрэнсису минуло восемь, а  он уже гладко зачесывал волосы
назад.
     - Что тебе подарили на рождество? - вежливо спросила я.
     - То, что я просил,- сказал он.
     Фрэнсис просил новые штаны до колен, ранец красной кожи, пять рубашек и
галстук бабочкой.
     - Очень  мило,- не совсем искренне сказала я.- А  нам с Джимом подарили
духовые ружья, и Джиму еще химический набор...
     - Наверно, игрушечный.
     - Нет, настоящий.  Он для меня сделает  невидимые чернила,  я  ими буду
писать Диллу письма.
     Фрэнсис спросил, для чего это надо.
     - Как ты не понимаешь? Он получит от  меня письмо, а там пустая бумажка
- он совсем одуреет!
     С Фрэнсисом говорить  - все равно, что медленно опускаться  в океан, на
самое  дно. В  жизни не  видала другого такого нудного мальчишки.  Он жил  в
Мобиле и потому не мог ябедничать на меня учителям, зато ухитрялся  все, что
знал, рассказывать тете Александре, а она изливалась Аттикусу, а он иногда в
одно ухо впустит, в другое выпустит, а иногда отругает меня вовсю -  это  уж
как ему вздумается. А один раз он сказал ей, повысив голос:
     - Сестра, я воспитываю их, как могу! Никогда еще я не слышала, чтобы он
кому-либо отвечал так резко. Кажется, разговор начался с того, что я щеголяю
в комбинезоне, как мальчишка.
     Тетю Александру просто терзала  забота о  моем гардеробе. Если  я  буду
разгуливать в штанах, из  меня никогда не выйдет настоящей леди; я сказала -
в платье и делать-то ничего нельзя, а тетя Александра ответила - незачем мне
заниматься такими  делами, для которых  надо носить штаны. По  понятиям тети
Александры,  мне  полагалось   играть   маленькими  кастрюльками  и  чайными
сервизами и  носить  ожерелье из  искусственного жемчуга,  которое  она  мне
подарила,  когда  я  родилась; и к тому же  я должна озарять светом одинокую
жизнь моего отца.  Я  сказала -  можно  ходить в  штанах и все равно озарять
светом, но тетя сказала,- нет, надо быть как луч света, а я родилась хорошей
девочкой, а  теперь год  от году становлюсь все хуже и непослушнее. Она  без
конца меня оскорбляла и пилила, и я спросила Аттикуса, но он сказал - хватит
в нашей семье лучей света, и пускай  я занимаюсь  своими  делами, а ему я  в
общем и такая вполне гожусь.
     Во  время праздничного  обеда  меня  посадили  в  столовой отдельно  за
маленький столик;  Джим и Фрэнсис обедали со взрослыми. Тетя Александра  еще
долго  сажала  меня отдельно,  когда  Джим  и Фрэнсис уже перешли за большой
стол. Я часто думала, чего она  боится -  вдруг я встану и швырну что-нибудь
на  пол?  Иногда  мне хотелось ее попросить -  пускай один раз позволит  мне
посидеть  со всеми и сама увидит, я прекрасно  умею  себя вести  за  большим
столом, ведь дома я обедаю со всеми каждый день и ничего такого страшного не
случается. Я попросила Аттикуса, может, тетя его послушается, но он сказал -
нет,  мы гости, и наше место там, куда  посадит хозяйка. И еще сказал - тетя
Александра не очень разбирается в девочках, у нее своих не было.
     Но стряпня тети  Александры  искупила все:  три  мясных  блюда,  всякая
зелень из кладовой-свежая, точно летом с  огорода, и маринованные персики, и
два пирога,  и амброзия -  таков был скромный праздничный обед.  После всего
этого  взрослые  перешли в  гостиную и  уселись в каком-то оцепенении.  Джим
растянулся на полу, а я вышла во двор.
     - Надень пальто,-сказал Аттикус сонным голосом, и я решила не услышать.
     Фрэнсис сел рядом со мной на крыльце.
     - Никогда так вкусно не обедала,- сказала я.
     - Бабушка замечательно стряпает,- сказал Фрэнсис - Она и меня научит.
     - Мальчишки не стряпают.
     Я вообразила Джима в фартуке Кэлпурнии и прыснула.
     - Бабушка говорит, всем мужчинам следует учиться  стряпать,  и смотреть
за своими женами, и  заботиться о них, когда они не совсем здоровы, - сказал
мой двоюродный брат.
     - А я не хочу, чтоб Дилл  обо мне заботился,  лучше я сама буду  о  нем
заботиться.
     - О Дилле? [
     ]-  Ага.  Ты пока  никому  не  говори, когда  мы  с ним  вырастем
большие, мы сразу поженимся. Он мне летом сделал предложение.
     Фрэнсис так и покатился со смеху.
     -- А чем он плох? - спросила я Фрэнсиса. - Ничем он не плох.
     - Это такой - от земли не видать? Бабушка  говорила,  он гостил летом у
мисс Рейчел?
     - Этот самый.
     - А я про него все знаю! - сказал Фрэнсис.
     - Что знаешь?
     - Бабушка говорит, у него нет дома.
     - Нет есть, он живет в Меридиане.
     - ...и его все время посылают от одних родственников к другим, вот мисс
Рейчел и берет его на лето.[
     ]- Фрэнсис, ты врешь!
     Фрэнсис ухмыльнулся.
     - До чего ты бываешь глупая, Джин Луиза! Хотя что с тебя спрашивать.
     - Как так?
     -  Бабушка говорит, если дядя Аттикус  позволяет тебе гонять по  улицам
без призору, это его дело, а ты не  виновата. А я  думаю, если  дядя Аттикус
чернолюб, ты  тоже  не виновата, только это позор всей семье, вот что я тебе
скажу.
     - Черт возьми, Фрэнсис, что это ты болтаешь?
     - То, что слышишь.  Бабушка говорит, уже  то  плохо  что вы оба у  него
совсем одичали, а теперь он еще стал чернолюбом, так нам больше в Мейкомб  и
показаться нельзя. Он позорит всю семью, вот что.
     Фрэнсис  вскочил и  побежал по  галерейке  в кухню.  Отбежал  подальше,
обернулся и крикнул:

     Чернолюб,
     Черный пуп,
     С черными связался,
     Ваксы нализался!

     -  Врешь! - закричала я.- Не знаю, что ты там болтаешь, только сейчас я
тебе заткну глотку!
     Я прыгнула с крыльца.  В два счета  догнала его, схватила за шиворот. И
сказала - бери свои слова обратно.
     Фрэнсис вырвался и помчался в кухню.
     - Чернолюб! - орал он.
     Если хочешь поймать дичь,  лучше  не  спеши.  Молчи и жди, ей наверняка
станет любопытно, и она высунет нос. Фрэнсис выглянул из дверей кухни.
     - Ты еще злишься, Джин Луиза? - осторожно спросил он.
     - Да нет, ничего.
     Фрэнсис вышел в галерейку.
     - Возьмешь свои слова обратно, а?
     Я рано себя выдала. Фрэнсис пулей умчался в  кухню,  и я  вернулась  на
крыльцо.  Можно и подождать. Посидела так минут пять и  услышала  голос тети
Александры:
     - Где Фрэнсис?
     - Он же знает,  что я не разрешаю там играть. Фрэнсис подошел к двери и
завопил:
     - Бабушка, это она меня сюда загнала и не выпускает!
     - В чем дело, Джин Луиза?
     Я подняла голову и посмотрела на тетю Александру-
     - Я его туда не загоняла, тетя, и я его там не держу.
     - Нет, держит! - закричал Фрэнсис.-Она меня не выпускает!
     - Вы что, поссорились?
     - Бабушка, Джин Луиза на меня злится! - крикнул Фрэнсис.
     - Поди сюда, Фрэнсис! Джин Луиза, если я услышу  тебя еще хоть слово, я
скажу отцу. Кажется, ты недавно поминала черта?
     - Не-е.
     - А мне послышалось. Так вот, чтоб я этого больше не слышала.
     Тетя  Александра  вечно подслушивала.  Едва она ушла  Фрэнсис вышел  из
кухни, задрал нос и ухмыльнулся во весь рот.
     - Ты со мной не шути! - заявил он. Выбежал  во двор  и  запрыгал  там -
бьет по  кустикам  увядшей травы, как по футбольному  мячу, от меня держится
подальше,  только иногда  обернется  и  усмехается.  Вышел на крыльцо  Джим,
поглядел на нас и скрылся. Фрэнсис залез на старую мимозу, опять слез, сунул
руки в карманы и стал прохаживаться по двору.
     - Ха! - сказал он.
     Я  спросила, кого он из себя  изображает - дядю Джека,  что ли? Фрэнсис
сказал - кажется, Джин Луизе велено сидеть смирно и оставить его в покое.
     -  Я тебя не трогаю,- сказала  я.  Он  внимательно  на  меня посмотрел,
решил, что меня уже утихомирили, и негромко пропел:
     - Чернолюб...
     На этот раз я до  крови  ободрала кулак о  его передние  зубы. Повредив
левую,  я стала работать правой,  но недолго. Дядя Джек прижал  мне локти  к
бокам и скомандовал:
     - Смирно!
     Тетя Александра хлопотала  вокруг  Фрэнсиса, утирала  ему  слезы  своим
платком, приглаживала ему волосы, потом потрепала по щеке.  Аттикус, Джим  и
дядя Джимми стояли на заднем  крыльце - они вышли  сюда, как  только Фрэнсис
начал орать.
     - Кто первый начал? - спросил дядя Джек. Фрэнсис  и я показали  друг на
друга.
     - Бабушка,-  провыл  Фрэнсис,-  она меня обозвала  потаскухой  и  всего
исколотила.
     - Это правда, Глазастик? - спросил дядя Джек.
     - Ясно, правда.
     Дядя Джек посмотрел на меня, и лицо у него стало точь-в-точь как у тети
Александры.
     - Я  ведь, кажется, предупреждал: если будешь бросаться такими словами,
жди неприятностей. Говорил тебе?
     - Да, сэр, но...
     -  Так  вот,  ты дождалась неприятностей.  Стой тут. Я колебалась  - не
удрать ли-и опоздала:  рванулась бежать, но  дядя  Джек оказался  проворнее.
Вдруг у меня под самым носом  очутился муравей,  он с трудом  тащил по траве
хлебную крошку.
     - До самой смерти и  говорить с тобой не  буду! Терпеть  тебя не  могу,
ненавижу, чтоб тебе сдохнуть!
     Кажется,  все это только придало  дяде Джеку решимости.  Я  кинулась за
утешением к Аттикусу, а он сказал -  сама виновата, и  вообще нам давно пора
домой.
     Я ни с кем  не простилась, залезла на заднее  сиденье, а когда приехали
домой,  убежала к  себе и захлопнула  дверь. Джим  хотел мне сказать  что-то
хорошее, я не стала слушать.
     Я  осмотрела следы  бедствия, оказалось только семь или восемь  красных
пятен,  и я стала думать, что и  правда  все на свете относительно, и тут  в
дверь постучали. .Я спросила, кто там; отозвался дядя Джек.
     - Уходи!
     Дядя  Джек  сказал  - если я буду  так  разговаривать,  он  опять  меня
выдерет, и я замолчала. Он вошел, я ушла в угол и повернулась к нему спиной.
     - Глазастик,- сказал он,- ты меня все еще ненавидишь?
     - Можете опять меня выдрать, сэр.
     - Вот не думал,  что ты такая  злопамятная, - сказал он.- Я был о  тебе
лучшего мнения, ты ведь сама знаешь, что получила по заслугам.
     - Дружок, ты не имеешь права ругать людей...
     - Ты несправедливый,- сказала я, - несправедливый!
     Дядя Джек высоко поднял брови.
     - Несправедливый? Это почему же?
     -  Дядя Джек,  ты хороший, и  я, наверно,  все равно  даже  теперь тебя
люблю, только ты ничего не понимаешь в детях.
     Дядя Джек подбоченился и посмотрел на меня сверху вниз.
     -  Отчего  же это я ничего не понимаю в детях, мисс  Джин  Луиза? Когда
дети ведут себя так, как  ты себя  вела тут особенно и понимать  нечего.  Ты
дерзишь, ругаешься и дерешься...
     -  Почему ты  меня не  слушаешь? Я не собираюсь дерзить.  Я только хочу
объяснить тебе.
     Дядя Джек сел на кровать. Сдвинул брови и посмотрел на меня.
     - Ну, говори.
     Я набрала побольше воздуху.
     - Вот. Во-первых,  ты меня не  выслушал,  не дал  слова сказать,  сразу
накинулся.  Когда мы с Джимом  поссоримся, Аттикус  не одного Джима слушает,
меня  тоже.  А во-вторых, ты говорил - никогда не произносить  такие  слова,
если они не  аб-со-лют-но  необходимы.  Фрэнсису  абсолютно необходимо  было
оторвать башку.
     Дядя Джек почесал в затылке.
     - Ну, рассказывай.
     - Фрэнсис обозвал Аттикуса, вот я ему и задала.
     - Как он его обозвал?
     - Чернолюбом. Я не знаю толком, что это, только он так это сказал... ты
так и знай, дядя Джек, хоть убей, а не дам я ему ругать Аттикуса.
     - Фрэнсис так и сказал?
     - Да, сэр, и еще  много всего. Что Аттикус позор всей семьи, и что мы с
Джимом у него одичали...
     У дяди Джека стало такое лицо  - я  подумала, сейчас мне опять попадет.
Потом он сказал:
     - Ну, посмотрим,  - тут я поняла, что попадет Фрэнсису.- Пожалуй, я еще
сегодня вечером туда съезжу.
     - Пожалуйста, сэр, оставьте все, как есть. Пожалуйста!
     -  Нет  уж,  ничего я  так не  оставлю,  -  сказал  дядя  Джек.- Пускай
Александра  знает.  Надо же додуматься... Ну,  погоди, доберусь  я  до этого
мальчишки...
     - Дядя Джек, обещай мне  одну  вещь, ну, пожалуйста!  Не говори про это
Аттикусу! Он... он меня один раз попросил терпеть и не  злиться,  что бы про
него ни сказали, и... и пускай он думает - мы дрались из-за чего-нибудь еще!
Дай слово, что не скажешь, ну, пожалуйста!..
     - Но я не желаю, чтобы Фрэнсису это так сошло...
     -  А  ему  и не сошло.  Дядя Джек,  может, ты мне  перевяжешь руку? Еще
немножко кровь идет.
     - Конечно, перевяжу, малышка. С величайшим удовольствием. Нет  на свете
руки, которую мне так приятно перевязать. Не угодно ли пройти сюда?
     Дядя  Джек учтиво  поклонился и  пригласил  меня в ванную.  Он промыл и
перевязал   мне  пальцы  и  все  время  смешно  рассказывал  про  почтенного
близорукого  старичка,  у  которого был  кот  по  имени  Бульон  и  который,
отправляясь в город, считал все трещинки на тротуаре.
     - Ну, вот и все, - сказал  дядя Джек.- На безымянном  пальце  настоящей
леди полагается носить обручальное кольцо, а у тебя останется шрам.
     - Спасибо, сэр. Дядя Джек...
     - Да, мэм?
     - Что такое потаскуха?
     Дядя Джек  опять  принялся  рассказывать  что-то  длинное  про  старика
премьер-министра,  который заседал  в палате общин  и во время  самых бурных
дебатов, когда все вокруг с ума  сходили,  поддувал кверху  перышки, да так.
что они не падали. Наверно, он старался ответить на мой вопрос,  но выходило
как-то непонятно.
     Потом, когда  мне уже полагалось спать, я спустилась вниз попить воды и
из коридора услыхала - в гостиной разговаривали дядя Джек с Аттикусом.
     - Я никогда не женюсь, Аттикус.
     - Почему?
     - Вдруг будут дети...
     - Тебе придется многому поучиться, Джек,-сказал Аттикус.
     -  Знаю. Твоя дочь преподала мне сегодня первые уроки. Она сказала, что
я ничего не понимаю в  детях, и объяснила почему.  И  она  совершенно права.
Аттикус, она растолковала мне, как я должен был с ней обращаться... ей-богу,
я ужасно жалею, что отшлепал ее.
     Аттикус фыркнул.
     - Она вполне заслужила  трепку, так что пусть  совесть тебя не  слишком
мучает.
     Я  замерла: вдруг дядя Джек  возьмет  и расскажет  Аттикусу... Но он не
стал рассказывать. Только пробормотал:
     - У нее весьма богатый лексикон. Но половину бранных слов она  говорит,
не понимая их значения. Она меня спросила, что такое потаскуха.
     - Ты объяснил?
     - Нет, я рассказал ей про лорда Мелбурна.
     -  Когда ребенок о чем-нибудь спрашивает, Джек,  ради всего святого, не
увиливай,  а отвечай. И не заговаривай зубы. Дети есть дети, но они замечают
увертки не хуже взрослых, и всякая  увертка только сбивает их с толку. Нет,-
задумчиво  продолжал отец,- наказать  ее сегодня следовало, но только не  за
то.  Все дети  в  известном возрасте начинают ругаться, а когда  поймут, что
бранью никого не удивишь, это проходит само собой.  А вот вспыльчивость сама
не пройдет. Девочка должна научиться держать себя в  руках, да  поскорее, ей
предстоит  несколько  трудных месяцев.  Впрочем,  она  понемногу  набирается
ума-разума. Джим становится старше, и она все больше берет с него пример. Ей
только надо изредка помочь.
     - Аттикус, а ведь ты ее никогда и пальцем не тронул?
     - Признаться, нет. До сих  пор довольно было пригрозить. Она  изо  всех
сил старается меня слушаться, Джек. Это у нее  далеко не всегда выходит,  но
она очень старается.
     - Но секрет ведь не в этом,- сказал дядя Джек.
     - Нет, секрет в другом: она знает, что я знаю, как она старается. А это
очень  важно.  Плохо то, что  им с Джин