Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
школу,- сказал Аттикус.- Можно, конечно, и силой их заставить, но это глупо
- силой тащить таких людей, как Юэлы, туда, куда им не хочется...
- Так ведь если я завтра не пойду в школу, ты меня тоже силой потащишь.
- Довольно об этом,- сухо сказал Аттикус.- Ты такой же человек, как
все, мисс Глазастик Финч. И веди себя, как положено по закону.
Он сказал - Юэлы не такие, как все, у них свои нравы. При некоторых
обстоятельствах обыкновенные люди благоразумно предоставляют им кое-какие
преимущества, попросту говоря - смотрят сквозь пальцы на некоторые их
поступки. К примеру, позволяют Юэлам не ходить в школу. Или еще - Бобу Юэлу,
отцу Барриса, разрешают стрелять дичь и расставлять силки даже не в
охотничий сезон.
- Но это очень плохо, Аттикус! - сказала я. В округе Мейкомб охота в
неположенное время преследуется по закону, и все жители тоже не прощают
виновникам.
- Да, конечно, это незаконно,-сказал мой отец,- и что это плохо - тоже
верно. Но когда человек все пособие пропивает, его дети очень горько плачут
от голода. Я не знаю у нас в округе такого землевладельца, который пожалел
бы для этих детей зайца, даже если их отец и поймает его незаконно.
- А все-таки мистер Юэл нехорошо делает...
- Конечно, нехорошо, но он никогда не исправится. Разве от этого ты
станешь осуждать и его детей?
- Нет, сэр,- пробормотала я. Потом сделала последнюю попытку: - Но если
я буду ходить в школу, мы никогда больше не сможем читать...
- Это тебя сильно огорчает?
- Да, сэр.
Аттикус как-то по особенному поглядел на меня, и я насторожилась.
- Ты знаешь, что такое компромисс?'- спросил он.
- Это когда обходят закон?
- Нет, когда уступают друг другу и таким образом приходят к соглашению.
К примеру, если ты согласишься учиться в школе, мы с тобой будем каждый
вечер читать, как прежде. Договорились?
- Да, сэр!
- Можно обойтись и без обычных формальностей, - сказал Аттикус, увидав,
что я собираюсь плюнуть ему на ладонь.
Когда я уже отворила дверь, он сказал вдогонку:
- Кстати, Глазастик, в школе лучше не упоминай о нашем с тобой уговоре.
- А почему?
- Боюсь, что наша деятельность не встретит одобрения высших
авторитетов.
- Это как?
Мы с Джимом давно привыкли, что отец говорит языком завещаний и
кодексов, и, если не понимали какого-нибудь выражения, всегда имели право
перебить его и спросить, что это значит по-человечески.
- Я никогда не ходил в школу,- сказал Аттикус,- но боюсь, если мисс
Кэролайн услышит, что мы с тобой каждый вечер читаем, она напустится уже на
меня, а этого мне совсем не хочется.
Весь этот вечер мы с Джимом хохотали до упаду, потому что Аттикус с
невозмутимым видом читал ним длинный рассказ про человека, который
неизвестно почему взобрался на флагшток и не хотел слезать, и после этого
Джим решил всю субботу просидеть в нашем домике на платане. Он забрался туда
после завтрака и не слезал до захода солнца, не слез бы и на ночь, но
Аттикус перерезал коммуникации и прервал снабжение. Весь день я лазила на
платан и бегала обратно в дом по поручениям Джима, таскала ему книжки, еду,
питье, а когда несла на ночь одеяло, Аттикус сказал - если не обращать на
Джима внимания, он слезет. И Аттикус был прав.
Глава 4
В школе дела мои и дальше шли не лучше, чем в первый день. В благих, но
напрасных стараниях обучить меня "групповому действию" штат Алабама извел
целые мили бумаги и вагоны карандашей, а грандиозный план никак не
претворялся в жизнь. К концу моего первого учебного года то, что Джим
называл "десятичной системой Дьюи", распространилось уже на всю школу, так
что мне не пришлось сравнить ее с другими методами преподавания. Но было и
еще с чем сравнивать: Аттикус и дядя Джек когда-то учились дома, а знали все
на свете - во всяком случае, чего не знал один, то знал другой. И ведь отца
столько лет подряд выбирали в законодательное собрание штата и каждый раз
единогласно, а он понятия не имел о хитроумных приемах, без которых, как
полагали мои учителя, нельзя воспитать хорошего гражданина. Джима учили
наполовину по "десятичной системе", а наполовину по самой обыкновенной -
просто заставляли ломать голову над трудными задачками, и он как будто
неплохо действовал что в группе, что в одиночку; но по Джиму судить нельзя:
еще не родился на свете человек, который придумал бы, как удержать его от
чтения. Ну, а я знала только то, что вычитала из журнала "Тайм" и из всякой
печатной страницы, какая дома попадалась мне под руку, а в классе еле-еле
тянула лямку, в которую нас впрягла новая педагогическая система, принятая
округом Мейкомб, и все время мне казалось, что меня обкрадывают. Как и
почему, я не понимала, но все-таки зачем это нужно, чтобы я двенадцать лет
подряд помирала со скуки?
Весь этот год уроки у меня кончались на полчаса раньше, чем у Джима,-
он учился до трех часов,- и я одна мчалась во весь дух мимо дома Рэдли и
останавливалась только на нашей веранде, где мне уже ничто не грозило. Но
однажды я на бегу заметила нечто такое, что задохнулась от неожиданности,
огляделась по сторонам и повернула назад.
На самом краю участка Рэдли росли два виргинских дуба; корни их
выползали на дорогу, она была вся неровная, горбатая. И вдруг в стволе
одного дуба что-то блеснуло.
Из ямки, откуда выпал сучок, мне подмигивал, сверкая на солнце, комочек
серебряной фольги. Я поднялась на цыпочки, еще раз торопливо оглянулась и
вытащила два пакетика жевательной резинки без верхней бумажной обертки.
Я чуть было не сунула их сразу в рот, да вспомнила, где я. Побежала
домой и уже на веранде осмотрела мою добычу. По виду жвачка была совсем
свежая. Понюхала - пахнет вкусно. Я лизнула жвачку и подождала немножко.
Осталась жива - и сунула всю ее в рот; это была "двойная мятная".
Пришел из школы Джим и сразу спросил, что это я жую и где столько
взяла. Я сказала - нашла.
- Что найдешь, есть нельзя.
- Так ведь я не на земле нашла, а на дереве.
Джим недоверчиво хмыкнул.
- Нет, правда,- сказала я.- Вон на том дубе, который поближе к школе.
- Выплюнь сейчас же!
Я выплюнула. Все равно в жвачке почти уже не осталось никакого вкуса.
- Я полдня ее жую и еще не умерла, меня даже не тошнит.
Джим топнул ногой.
- Ты что, не знаешь, что те деревья даже трогать нельзя? Помрешь!
- Ты ведь тогда тронул стену!
- Это другое дело! Иди полощи горло сейчас же! Слышишь?
- Не хочу, тогда весь вкус во рту пройдет.
- Не станешь полоскать - скажу Кэлпурнии.
Пришлось послушаться Джима - с Кэлпурнией связываться не хотелось.
Почему-то с тех пор, как я пошла в школу, наши отношения совсем изменились:
Кэлпурния уже не тиранила меня, не придиралась и не мешалась в мои дела, а
только потихоньку на меня ворчала. А я иной раз шла на большие жертвы, лишь
бы ее не сердить.
Близилось лето; мы с Джимом никак не могли его дождаться. Это была наша
любимая пора: летом ночуешь на раскладушке на задней веранде, затянутой
сеткой от москитов, или даже пробуешь спать в домике на платане; летом
столько вкусного в саду, и все вокруг под жарким солнцем горит тысячами
ярких красок; а главное, лето - это Дилл.
В последний день ученья пас отпустили из школы пораньше, и мы с Джимом
шли домой вместе.
- Может, завтра приедет Дилл,- сказала я.
- Наверно, послезавтра,-сказал Джим.-У них в штате Миссисипи распускают
на день позже.
Когда мы подошли к виргинским дубам на участке Рэдли, я показала
пальцем на то дупло от сучка - сто раз я говорила Джиму, может, он, наконец,
поверит, что тут-то я и нашла жевательную резинку, - и вдруг опять увидела
блестящую серебрушку.
- Вижу, Глазастик! Вижу!..
Джим огляделся по сторонам, схватил аккуратный блестящий пакетик и
сунул в карман. Мы побежали домой и на веранде стали разглядывать находку. В
несколько слоев фольги от жевательной резинки была старательно завернута
маленькая коробочка. В таких бывают венчальные кольца-бархатная, красная, с
крохотной защелкой. Джим открыл ее. Внутри, одна на другой, лежали две
начищенные до блеска монетки, в пенни каждая. Джим оглядел их со всех
сторон.
- Индейская голова,-сказал он,-Смотри, Глазастик, одна - тысяча
девятьсот шестого года, а одна- тысяча девятисотого. Старинные!
- Тысяча девятисотого,- эхом повторила я.- Слушай, Джим...
- Погоди, дай подумать.
- Джим, по-твоему, это чей-нибудь тайник?
- Нет. Тут, кроме нас, никто и не ходит, только если кто-нибудь из
больших...
- У больших тайников не бывает. Джим, ты думаешь, нам можно оставить их
себе?
- Сам не знаю, Глазастик. Ведь неизвестно, кому их отдавать. Тут никто
не ходит, я точно знаю... Сесил делает крюк через весь город.
Сесил Джейкобс жил в дальнем конце нашей улицы, в доме за почтой, и
каждый день топал лишнюю милю, лишь бы не проходить мимо Рэдли и миссис
Генри Лафайет Дюбоз. Миссис Дюбоз жила через два дома от нас; все соседи в
нашем квартале сходились на том, что свет не знал другой такой мерзкой
старухи. Джим ни за что не пошел бы мимо ее дома один, без Аттикуса.
- Как же нам быть, Джим?
Находку полагается хранить - вдруг отыщется хозяин, и только если не
отыщется совсем, тогда она твоя. Сорвать иной раз камелию в саду мисс Моди
Эткинсон, или в жаркий день глотнуть парного молока от ее коровы, или
полакомиться чужим виноградом у нас вовсе не считалось нечестным, но деньги
- дело другое.
- Знаешь что,- сказал Джим,- мы их сохраним до осени и тогда спросим
всех ребят. Наверно, это кто-нибудь из загородных спрятал, а сегодня спешил
после школы на автобус-и позабыл про них. Хозяин у них есть, уж это точно.
Видишь, как он их начистил? Он их бережет.
- Ну ладно, а жвачку он зачем прятал? Она ведь долго лежать не может.
- Не знаю, Глазастик. А только эти монетки, наверно, кто-то не зря
прятал, они со значением...
- Это как?
- Понимаешь, на них индейская голова... в общем они от индейцев. Они
заколдованные, понимаешь, и приносят счастье. И не то что на обед вдруг
будет жареная курица, а настоящее - чтоб долго жить, или, там, быть всегда
здоровым, или не провалиться на контрольной - в общем вроде этого... и
кому-то они очень нужны. Я их пока спрячу к себе в сундучок.
Но прежде чем пойти к себе, Джим еще долго глядел на дом Рэдли. Видно,
опять думал.
Через два дня приехал Дилл, гордый и торжествующий: он сам ехал поездом
от Меридиана до станции Мейкомб (эта станция только так называется, а на
самом деле она находится в округе Эббот), и там его встретила мисс Рейчел в
единственном такси нашего города; и он обедал в вагоне-ресторане и видел
двух сиамских близнецов, они сошли с поезда в Бэй Сент-Луис; как мы на него
ни кричали, он клялся, что все это чистая правда, Вместо ужасных голубых
штанов, пристегнутых пуговицами к рубашке, он теперь носил настоящие шорты и
кожаный пояс; он совсем не вырос, но стал как-то плотнее; и он сказал, что
видел своего отца. Его отец выше нашего, и у него остроконечная черная
борода, и он президент железнодорожной компании Луисвил - Нэшвил.
- Я немножко помогал машинисту,- сказал Дилл и зевнул.
- Так тебе и поверили,- сказал Джим.- Молчи уж лучше. Во что будем
играть?
- В Тома, Сэма и Дика,- сказал Дилл.- Идем в палисадник.
Дилл хотел играть в братьев Роувер, потому что там все три роли
благородные. Ему явно надоело играть в наших представлениях характерные
роли.
- Они мне надоели, - сказала я.
Мне надоела роль Тома Роувера, он посреди кино вдруг теряет память, и
больше про неге ничего не[ ]сказано, только в самом конце его
находят где-то на Аляске.
- Придумай что-нибудь новое, Джим,- сказала я.
- Надоело мне придумывать.
Каникулы только начались, а нам уже все надоело. Что же это у нас будет
за лето?
Мы поплелись в палисадник, Дилл выглянул на улицу и уставился на
мрачный дом Рэдли.
- Я... чую... смерть,- сказал он.
Я прикрикнула на него, но он стоял на своем:
- Правда, чую.
- Это как? Кто-то умирает, а ты его можешь издали унюхать?
- Нет, не так: я понюхаю - и знаю, умрет этот человек или нет. Меня
одна старушка научила.- Дилл вытянул шею и понюхал меня. - Джин... Луиза...
Финч, - сказал он с расстановкой,- ты умрешь через три дня.
- Замолчи, а то я тебя так отлуплю, век будешь помнить. Вот как дам...
- Хватит тебе,- заворчал Джим.- Можно подумать, что ты веришь в
жар-пар.
- А то, может, ты не веришь,- сказала я.
- Что это за жар-пар? - спросил Дилл.
- Знаешь, как бывает: идешь вечером по дороге, кругом никого нет, и
вдруг попадаешь в жаркое место, - стал объяснять Джим.- Жар-пар - это если
человек умер, а на небо ему не попасть, он и шатается по пустым дорогам, где
никого нет, и, если на него налетишь, после смерти сам будешь такой, будешь
шататься по ночам и высасывать дух из живых людей...
- А как же его обойти?
- Никак не обойдешь,- сказал Джим.- Иногда он возьмет да и загородит
всю дорогу. Но если непременно надо пройти, ты только скажи: "Жив, не помер,
свет души, пропусти, не задуши". Тогда он не обвернется вокруг тебя и...
- Не верь ему, Дилл,- сказала я.- Кэлпурния говорит, это все просто
негритянские сказки.
Джим грозно посмотрел на меня, но сказал только:
- Так что ж, будем мы сегодня играть или нет?
- Давайте кататься в колесе,- предложила я.
Джим вздохнул.
- Ты же знаешь, мне в него уже не влезть.
- Будешь толкать.
Я сбегала за дом, вытащила из-под заднего крыльца старую автопокрышку и
прикатила в палисадник.
- Чур, я первая,- сказала я.
Дилл сказал - лучше он будет первый, ведь он только приехал.
Джим рассудил нас: я буду первая, а Дилл покатается подольше, и я
свернулась клубком внутри покрышки.
До последней минуты я не догадывалась, что Джим разозлился, как это я
заспорила с ним про жар-пар, и только и ждал случая мне отплатить. Он
толкнул колесо изо всей силы, и оно понеслось по тротуару. Земля небо, дома
в бешеном круговороте слились у меня перед глазами, в ушах шумело, я
задыхалась. Высвободить руки и затормозить я не могла, они у меня были
прижаты коленками к груди. Оставалась одна надежда - может, Джим обгонит
меня или колесо запнется о какой-нибудь выступ на тротуаре. Я слышала - Джим
с криком мчится вдогонку.
Колесо наскочило на кучу щебня, свернуло вбок, перекатилось через
дорогу, с размаху стукнулось обо что-то, и я вылетела на мостовую, как
пробка из бутылки. Меня тошнило, голова кружилась; лежа на асфальте, я
затрясла головой, хлопнула ладонями по ушам, чтоб все стихло и стало на
место, и услыхала крик Джима:
- Беги, Глазастик! Скорей!
Я подняла голову - передо мной было крыльцо Рэдли. Я так и застыла.
- Вставай скорей! - вопил Джим.- Чего ты там застряла?
Уж не знаю, как я встала, ноги подкашивались.
- Захвати колесо! - орал Джим,- Тащи его сюда, Ошалела ты, что ли?
Наконец я вышла из оцепенения и побежала к ним, хоть у меня и дрожали
коленки.
- А колесо?!-закричал Джим.
- Сам бери! - крикнула я в ответ.
Джим сразу замолчал.
- Поди да возьми, оно прямо за воротами. В тот раз ты даже стену
тронул, помнишь?
Джим с яростью посмотрел на меня, но вывернуться не мог, побежал по
тротуару, замешкался в воротах, потом ринулся во двор и вернулся с колесом.
- Видала? - Он смотрел презрительно и торжествующе.- Раз-два - и
готово. Ей-богу, Глазастик, ты иногда ведешь себя, как самая настоящая
девчонка, даже противно.
Он кое-чего не знал, но я решила - не скажу.
В дверях появилась Кэлпурния и закричала:
- Лимонад пить! Идите скорей в тень, пока не изжарились живьем!
Летом так было заведено: когда солнце поднимется высоко - пить лимонад.
Кэлпурния вынесла на веранду кувшин и три стакана и пошла заниматься своими
делами. Я не особенно огорчалась, что Джим на меня злится. Выпьет лимонаду-и
подобреет.
Джим проглотил залпом второй стакан и хлопнул себя по животу.
- Придумал! - объявил он.- Играем в новую игру, такой еще не бывало!
- Во что? - спросил Дилл.
- В Страшилу Рэдли.
Иногда я видела Джима насквозь: он придумал это, чтоб доказать мне, что
он никаких Рэдли не боится, он храбрый герой, а я трусиха.
- В Страшилу Рэдли? Это как? - спросил Дилл.
Джим сказал:
- Глазастик будет миссис Рэдли...
- Это мы еще посмотрим,- начала я.- Во-первых...
- Ты чего? - сказал Дилл.- До сих пор боишься?
- А может, он выйдет ночью, когда мы все спим...- сказала я.
Джим присвистнул.
- Откуда ему знать, во что мы играем? И вообще его там, наверно, уже
нет. Он умер сто лет назад, и они его запихали в каминную трубу.
- Давай с тобой играть, а Глазастик, если боится, пускай смотрит,-
сказал Джиму Дилл.
Я прекрасно знала, что Страшила Рэдли сидит у себя дома, но доказать не
могла, приходилось держать язык за зубами, а то опять скажут, я верю в
жар-пар, а я среди бела дня про него и не думаю.
Джим распределил роли: я - миссис Рэдли, мое дело выходить и подметать
крыльцо. Дилл - старик Рэдли, он ходит взад-вперед по тротуару, а когда Джим
с ним заговорит, он в ответ только кашляет. Джим, конечно, сам Страшила: он
прячется под парадным крыльцом и время от времени визжит и воет.
Лето шло своим чередом, и наша игра тоже. Мы ее отделывали и шлифовали,
придумывали все новые диалоги и сюжетные повороты и, наконец, сочинили
настоящую пьеску, которую разыгрывали каждый день на новый лад.
Дилл получался злодеем из злодеев: он всегда вживался в любую
характерную роль и в решающие минуты, если надо, даже становился выше
ростом. Он не уступал самым худшим своим героям, а это были отпетые
разбойники и варвары. Я без особой охоты исполняла все женские роли. На мой
взгляд, это представление было куда скучнее Тарзана, и все лето меня не
оставляла тревога, хоть Джим и уверял, что Страшила Рэдли давно умер и
ничего со мной не случится, ведь целый день и он и Кэлпурния под боком, а
ночью и Аттикус дома.
Джим родился героем.
Обрывки сплетен и слухов, издавна повторявшихся в нашем квартале, мы
связали в настоящую драму: миссис Рэдли когда-то была красавицей, но потом
вышла замуж за мистера Рэдли и потеряла все свои деньги. Она потеряла также
почти все зубы, волосы и указательный палец правой руки (это присочинил
Дилл: однажды ночью, когда Страшиле не удалось поймать на обед ни одной
белки и кошки, он отгрыз у матери палец); целыми днями она сидит в гостиной
и плачет, а Страшила строгает ножом столы и стулья, и когда-нибудь в доме
совсем не останется мебели, одни только стружки.
Потом мы все трое изображали мальчишек, попавшихся в хулиганстве; я для
разнообразия играла роль судьи; Дилл уводил Джима, заталкивал его под
крыльцо и тыкал в него шваброй. По ходу дела Джим вновь появлялся уже в роли
шерифа, толпы горожан или мисс Стивени Кроуфорд, которая могла порассказать
про семейство Рэдли больше всех в Мейкомбе.
Когда наступал черед коронного номера Страшилы, Джим прокрадывался в
дом, улучив минуту, тайком от Кэлпурнии хватал из ящика швейной машины
ножницы, возвращался на веран