Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
какой жары не было и в помине, почти все сильно напудренные, но без
румян; и у всех одинаковая губная помада - натуральная. Лак на ногтях тоже
натуральный, и только кое у кого из молодых - ярко-розовый. И пахли все
восхитительно. Я придумала наконец, куда девать руки: покрепче ухватилась за
ручки кресла и, пока со мной никто не заговорил, сидела тихо и молчала.
- Какая ты сегодня нарядная, мисс Джин Луиза!- сказала мисс Моди и
улыбнулась, блеснув золотыми зубами.- А где же сегодня твои штаны?
- Под платьем.
Я вовсе не хотела шутить, но все засмеялись. Я тут же поняла свою
оплошность, даже щекам стало горячо, но мисс Моди смотрела на меня серьезно.
Она никогда не смеялась надо мной, если я не шутила.
Потом вдруг стало тихо, и мисс Стивени Кроуфорд спросила меня через всю
комнату:
- А кем ты будешь, когда вырастешь, Джин Луиза? Адвокатом?
- Не знаю, мэм, я еще не думала... - благодарно сказала я. Как это
хорошо, что она заговорила о другом. И я поспешно начала выбирать, кем же я
буду. Сестрой милосердия? Летчиком? - Знаете...
- Да ты не смущайся, говори прямо! Я думала, ты хочешь стать адвокатом,
ты ведь уже бываешь в суде. Дамы опять засмеялись.
- Ох, уж эта Стивени!- сказал кто-то.
-И мисс Стивени, очень довольная успехом,, продолжала:
- Разве тебе не хочется стать адвокатом? Мисс Моди тихонько тронула мою
руку, и я ответила довольно кротко:
- Нет, мэм, просто я буду леди. Мисс Стивени поглядела на меня
подозрительно, решила, что я не хотела ей дерзить, и сказала только:
- Ну, для этого надо прежде всего почаще надевать платье.
Мисс Моди сжала мою руку, и я промолчала. Рука у нее была теплая, и мне
стало спокойно.
Слева от меня сидела миссис Грейс Мерриуэзер, надо было быть вежливой и
занять ее разговором. Под ее влиянием мистер Мерриуэзер обратился в
ревностного методиста и только и делал, что распевал псалмы. Весь Мейкомб
сходился на том, что это миссис Мерриуэзер сделала из него человека и
добропорядочного члена общества. Ведь миссис Мерриуэзер самая благочестивая
женщина в городе, это всякий знает. О чем бы с ней поговорить?
- Что вы сегодня обсуждали?- спросила я наконец.
- Несчастных мрунов, деточка,- сказала она, и пошла, и пошла. Больше
вопросов не понадобилось.
Когда миссис Мерриуэзер рассказывала о каких-нибудь несчастных, ее
большие карие глаза сразу наполнялись слезами.
- Они живут там у себя в джунглях, и никто о них не заботится, кроме
Граймса Эверетта,- сказала она.- И знаешь, поблизости ни одного белого,
только этот святой человек, Граймс Эверетт.
Миссис Мерриуэзер разливалась соловьем, каждое слово она произносила с
необыкновенным чувством.
- Нищета... невежество... безнравственность - никто, кроме мистера
Граймса Эверетта, не знает, как они живут. Когда наш приход послал меня в
загородный дом миссии, мистер Граймс Эверетт сказал мне...
- Разве он здесь, мэм? Я думала...
- Он приезжал в отпуск. Граймс Эверетт сказал мне: миссис Мерриуэзер,
вы не представляете, не представляете себе, с чем мы там вынуждены бороться.
Вот как он сказал.
- Да, мэм.
- И я ему сказала: мистер Эверетт, все мы, прихожанки методистской
епископальной церкви в городе Мейкомбе, штат Алабама, единодушно вас
поддерживаем. Вот как я ему сказала. И знаешь, сказала я так и тут в сердце
своем дала клятву. Я сказала себе: как только вернусь домой, я всем расскажу
о мрунах, всем поведаю о миссии Граймса Эверетта. И вот видишь, я держу
слово.
- Да, мэм.
Миссис Мерриуэзер покачала головой, и ее черные кудряшки запрыгали.
- Джин Луиза,- сказала она,- тебе посчастливилось. Ты живешь в
христианской семье, в христианском городе, среди христиан. А в том краю, где
трудится Граймс Эверетт, царят грех и убожество.
- Да, мэм.
- Грех и убожество... Что вы говорите, Гертруда?- сказала миссис
Мерриуэзер совсем другим голосом и повернулась к своей соседке слева.- А,
да, да! Что ж, я всегда говорю: простим и забудем, простим и забудем. Долг
церкви помочь ей отныне жить, как подобает христианке, и в истинно
христианском духе воспитывать детей. Кому-нибудь из наших мужчин следует
пойти туда сказать их священнику, чтобы он ее подбодрил.
- Прошу прощенья, миссис Мерриуэзер,- перебила я,- это вы про Мэйеллу
Юэл?
- Мэй... Нет, деточка! Про жену этого черного. Тома... Тома...
- Робинсона, мэм.
Миссис Мерриуэзер опять повернулась к своей соседке.
- В одно я глубоко верю, Гертруда,- продолжала она, - только, к
сожалению, не все со мной согласны. Если мы дадим им понять, что мы их
прощаем, что все забыто, это пройдет само собой.
- Э-э... миссис Мерриуэзер,- еще раз перебила я,- что пройдет само
собой?
Она опять повернулась ко мне. Как многие бездетные люди, она с детьми
всегда разговаривала каким-то не своим голосом.
- Ничего, Джип Луиза,- медлительно и величаво сказала она.- Просто
кухарки и работники на плантациях недовольны, но они уже успокаиваются,
после этого суда они целый день ворчали.
И она повернулась к миссис Фарроу.
- Вот что я вам скажу, Гертруда, нет на свете ничего противнее надутой
черной физиономии. Надуют губы, прямо смотреть тошно. Зайдешь в кухню - и
все настроение портится. Знаете, что я сказала своей Софи, Гертруда? Софи,
сказала я, ты сегодня плохая христианка. Иисус Христос никогда не ворчал и
не жаловался... И знаете, Гертруда, ей это пошло на пользу. То она все
смотрела в пол, а тут подняла глаза и говорит; "Да, мэм, миссис Мерриуэзер,
Иисус никогда не ворчал". Никогда не надо упускать случая направить грешную
душу на стезю господню - вот что я вам скажу, Гертруда.
Мне вспомнился старинный маленький орган в часовне на "Пристани Финча".
Я тогда была совсем маленькая, и, если весь день вела себя хорошо, Аттикус
позволял мне нагнетать воздух в мехи, а сам в это время одним пальцем
подбирал какую-нибудь песенку. Последняя нота звучала до тех пор, пока в
органе хватало воздуху. У миссис Мерриуэзер, видно, кончился весь воздух, и,
пока она запасалась новым, миссис Фарроу приготовилась заговорить.
У миссис Фарроу была прекрасная фигура, бесцветные глаза и маленькие
ножки. И седая голова вся в тугих колечках - видно, только-только от
парикмахера. После миссис Мерриуэзер она считалась самой благочестивой
женщиной в Мейкомбе. У нее была смешная привычка - она как-то присвистывала,
перед тем как заговорить.
- С-с-с... То же самое я на днях говорила брату Хатсону. С-с-с... Брат
Хатсон,- говорю я,- мы, кажется ведем безнадежную борьбу, безнадежную.
С-с-с... а их это ничуть не трогает. Мы наставляем их до изнеможения, мы
выбиваемся из сил, пытаясь обратить их на путь истинный, и все равно ни одна
порядочная женщина в наши дни не может спокойно спать в своей постели. И он
мне сказал: "Уж не знаю, миссис Фарроу, к чему мы идем". С-с-с... Совершенно
справедливо, вы совершенно правы,- говорю,
Миссис Мерриуэзер понимающе кивнула. Ее голос перекрыл позвякиванье
чашек и деликатное чавканье гостий, жующих сласти. Она сказала:
- Говорю вам, Гертруда, есть в нашем городе ; неплохие люди, которые
глубоко заблуждаются. Хорошие люди, но они глубоко заблуждаются. А ведь они
думают, что поступают правильно. Я не намерена называть имена, но кое-кто в
нашем городе совсем недавно воображал, будто поступает правильно, а на самом
деле только их взбудоражил. Только того и добился. Может быть, тогда
казалось, что это правильно, я уж, конечно, не знаю, я в этом не так уж
разбираюсь, но когда эти все ходят надутые... недовольные... Если б моя Софи
и на другой день пришла такая, мне пришлось бы ее уволить, вот что я вам
скажу. Этой черной дурехе и невдомек, что сейчас депрессия, а ей без моего
доллара с четвертью в неделю не прожить, я ее только потому и держу.
- Его кусок вам поперек горла не становится, нет?
Это сказала мисс Моди. И в углах рта у нее появились две сердитые
складки. Она все время молча сидела рядом со мной и держала на коленке чашку
кофе. Я давно уже не прислушивалась к разговору, с тех пор, как перестали
говорить про жену Тома Робинсона, гораздо интересней было вспоминать
"Пристань Финча" и реку. Тетя Александра перепутала: пока они говорили о
делах, было страшно и увлекательно, а за кофе я чуть но умерла со скуки.
- Право, я не понимаю, что вы имеете в виду, Моди,- сказала миссис
Мерриуэзер.
- Прекрасно понимаете,- отрезала мисс Моди. И больше не прибавила ни
слова. Когда мисс Моди злилась, она говорила мало, но так, что пробирала
дрожь. Сейчас ее что-то очень рассердило, и ее серые глаза стали такие же
ледяные, как и голос. Миссис Мерриуэзер покраснела, глянула на меня и отвела
глаза. Ее соседку, миссис Фарроу, мне было не видно.
Тетя Александра поднялась из-за стола, быстро подошла к ним с каким-то
угощением и оживленно заговорила с миссис Мерриуэзер и с миссис Гейтс. В
разговор вступила миссис Перкинс, и тетя Александра стушевалась. Она с
благодарностью посмотрела на мисс Моди, и я подумала - странный народ
женщины. Тетя Александра никогда особенно не дружила с мисс Моди, а тут
вдруг она ее за что-то молча благодарит. А за что - непонятно. Хорошо хоть,
тетя Александра может быть благодарной за помощь, значит, ее все-таки можно
пронять. Скоро и я войду в этот мир, где благоухающие леди, кажется, только
и делают, что лениво покачиваются в качалках, медленно обмахиваются веерами
и пьют прохладительные напитки - этого не миновать.
Но с отцом и вообще среди мужчин мне куда лучше. Ведь мистер Гек Тейт
ни за что не станет заманивать тебя в ловушку невинными вопросами, а потом
поднимать на смех; Джим и тот не станет чересчур насмехаться, разве что
ляпнешь какую-нибудь глупость. Дамы, по-моему, побаиваются мужчин и не
очень-то их одобряют. А мне мужчины правятся. Пускай они сколько угодно
ругаются, и пьют, и в азартные игры играют, и табак жуют, а все равно в них
что-то есть; пускай они плохие, а мне они все равно правятся... Они не...
- Лицемеры, миссис Перкинс, прирожденные лицемеры,- говорила миссис
Мерриуэзер.- Мы здесь, на Юге, по крайней мере хоть в этом не грешны. А там
их освободили, а за один стол с ними не садятся. Мы по крайней мере не
обманываем их, не говорим: да, вы ничуть не хуже нас, но только держитесь от
нас подальше. Мы просто говорим: вы живите по-своему, а мы будем жить
по-своему. Эта самая миссис Рузвельт, видно, сошла с ума - надо было
просто-напросто сойти с ума, чтобы поехать в Бирмингем и заседать там вместе
с ними... Будь я мэром Бирмингема, я бы...
Мэром Бирмингема никто из нас не был, а вот если бы мне на денек стать
губернатором штата Алабама, я бы мигом выпустила Тома Робинсона на свободу -
миссионерское общество и ахнуть бы не успело. На днях Кэлпурния говорила
кухарке мисс Рейчел, что Том совсем отчаялся, и, когда я вошла в кухню, она
не замолчала. Она сказала, ему тяжко в тюрьме, и тут уж Аттикус ничем ему
помочь не может, и, перед тем как Тома увезли, он напоследок сказал
Аттикусу: "Прощайте, мистер Финч, теперь вы ничего для меня сделать не
можете, так что и не старайтесь зря", Кэлпурния сказала - Аттикус ей говорил
- в тот день, как Тома взяли в тюрьму, он сразу потерял надежду. Она
сказала-Аттикус его все уговаривал, держись, мол, изо всех сил, и не теряй
надежду, а уж сам-то Аттикус изо всех сил старается, чтоб его освободили.
Кухарка мисс Рейчел спросила, а почему Аттикус просто не сказал: тебя
наверняка выпустят,- и все, ведь это было бы для Тома большое утешение. А
Кэлпурния сказала - ты так говоришь, потому что не знаешь закона. Поживи в
доме у законника, первым делом узнаешь - ни на что нельзя отвечать прямо
"да" или "нет". Мистер Финч не мог его обнадежить раз еще сам не знал
наверняка.
Хлопнула парадная дверь, и я услышала в прихожей Аттикуса. Который же
это час? Он никогда не возвращается в такую рань. А уж в дни, когда у тети
собирается миссионерское общество, задерживается в городе до поздней ночи.
Он остановился в дверях. Шляпу он держал в руке, лицо у него было
совсем белое.
- Прошу прощенья, сударыни,- сказал он.- Пожалуйста, продолжайте, я не
хочу вам мешать. Александра, ты не выйдешь на минуту в кухню? Мне ненадолго
нужна Кэлпурния.
Он прошел не через столовую, а через коридор и вошел в кухню с черного
хода. Мы с тетей уже его ждали. Почти тотчас отворилась дверь столовой, и
вошла Моди. Кэлпурния приподнялась с табуретки.
Кэл,- сказал Аттикус,- ты мне нужна, мы сейчас едем к Элен Робинсон...
- Что случилось?- испуганно спросила тетя Александра, не сводя с него
глаз.
- Том умер.
Тетя Александра обеими руками зажала рот.
- Его застрелили, - сказал Аттикус. - Он пытался бежать. Во время
прогулки. Говорят, он вдруг как безумный кинулся к забору и стал на него
карабкаться. У всех на глазах.
- Неужели его не попытались остановить? Неужели стреляли без
предупреждения?- Голос тети Александры дрожал.
- Нет, конечно, часовые кричали, чтоб он вернулся. Несколько раз
стреляли в воздух, а уж потом в него. Его убили, когда он был уже на самом
верху. Говорят, если б не искалеченная рука, он убежал бы - так быстро это
произошло. В него попало семнадцать пуль. Вовсе незачем было столько
стрелять. Идем, Кэл, ты поможешь мне сказать Элен.
- Да, сэр,- пробормотала Кэл, руки ее тряслись, она никак не могла
развязать фартук.
Мисс Моди подошла и помогла ей.
- Это последняя капля, Аттикус,- сказала тетя Александра.
- Все зависит от точки зрения,- сказал он.- У них там двести негров, не
все ли равно - одним больше, одним меньше. Для них он не Том, а только
арестант, который пытается удрать.
Аттикус прислонился к холодильнику, сдвинул очки на лоб и потер глаза.
- Мы вполне могли выиграть дело,- сказал он. - Я ему это говорил, но,
по совести, я не мог обещать наверняка. А Том уже ничего хорошего не ждал от
белых, вот он и решился на такой отчаянный шаг. Готова, Кэл?
- Да, сэр, мистер Финч.
- Тогда идем.
Тетя Александра опустилась на табуретку Кэлпурнии и закрыла лицо
руками. Она не шевелилась, она сидела так тихо, я даже подумала - вдруг она
сейчас упадет в обморок. Мисс Моди дышала так, будто только что поднялась по
лестнице, а в столовой весело щебетали гостьи.
Я думала, тетя Александра плачет, но потом она отняла руки, а глаза
были сухие. Только лицо усталое. Она заговорила ровным голосом, без всякого
выражения:
- Не могу сказать, чтобы я одобряла все, что он делает, Моди, но он мой
брат, и я хочу знать одно: когда же все это кончится? - Она повысила голос.
- У него сердце разрывается. Он старается не подавать виду, но у него сердце
разрывается. У него было такое лицо, когда... Чего еще им от него надо,
Моди, чего им еще надо?
- Кому, Александра? - спросила мисс Моди.
- Этому городу. Они с удовольствием предоставляют ему делать за них все
то, что не желают делать сами, потому что боятся потерять пятак! Они с
удовольствием предоставляют ему делать то, что боятся делать сами, и пускай
он загубит на этом свое здоровье, они...
- Тише, Александра, услышат,- сказала мисс Моди.- А ты никогда не
думала об этом иначе? Понимают это у нас в Мейкомбе или не понимают, но мы
ему платим самую высокую дань, какой только можно удостоить человека. Мы
доверяем ему отстаивать справедливость.
- Кто "мы"?- Тетя Александра и не подозревала, что спрашивает, как ее
двенадцатилетний племянник.
- Горсточка людей, которые убеждены, что правда существует не только
для белых; горсточка людей, которые убеждены, что суд должен быть
справедливым для всех, не только для нас; горсточка людей, у которых
довольно смирения, чтобы, глядя на негра, говорить себе: если б не милость
божья, я мог бы очутиться на его месте. - Голос мисс Моди опять звучал
решительно. Горсточка мейкомбцев из хороших семей, вот кто!
Если бы я слушала повнимательней, я бы теперь немножко лучше поняла то,
что толковал Джим о хорошем происхождении, но меня вдруг затрясло, и я никак
могла унять дрожь. Я один раз видела ту тюремную ферму, и Аттикус показал
мне двор для прогулок. Он большой, как футбольное поле.
- Перестань дрожать,- скомандовала мисс Моди, и я перестала.-
Поднимайся, Александра, мы и так оставили их слишком надолго.
Тетя Александра встала и оправила платье. Вынула из-за корсажа платок и
вытерла нос. Потом пригладила волосы и спросила:
- По мне что-нибудь заметно?
- Ровным счетом ничего,- сказала мисс Моди. - Ты взяла себя в руки,
Джин Луиза?
- Да, мэм.
- Тогда идемте к нашим дамам,-хмуро сказала она.
Она отворила дверь столовой, и голоса стали громче. Тетя Александра шла
впереди меня, переступая порог, она высоко подняла голову.
- У вас пустая чашка, миссис Перкинс,- сказала она.- Позвольте, я налью
вам еще кофе.
- Кэлпурнию послали ненадолго по делу, Грейс,- сказала мисс Моди.-
Позвольте предложить вам тарталеток с ежевикой. Слыхали вы, что сделал мой
двоюродный брат, тот, который увлекается рыбной ловлей?..
Так они обходили столовую - от одной смеющейся гостьи к другой,
наливали кофе, угощали сластями, как будто только и было огорчений, что
приходится пока хозяйничать без Кэлпурнии.
Вся столовая уже снова негромко жужжала.
- Да-с, миссис Перкинс, этот Граймс Эверетт - святой мученик... Надо
было жениться, они и сбежали... Каждую субботу в косметическом кабинете...
Как только зайдет солнце... Он ложится спать с... с курами, целая корзина с
больными курами, Фред говорит, с этого все и началось. Фред говорит...
Тетя Александра посмотрела на меня через стол и улыбнулась. И кивком
показала на блюдо с домашним печеньем. Я осторожно подняла блюдо и тихонько
двинулась к миссис Мерриуэзер. Так любезно, как только умела, я спросила, не
угодно ли ей печенья. В конце концов, если в такую минуту тетя может
оставаться настоящей леди, так и я могу.
Глава 25
- Не надо, Глазастик. Отнеси ее за порог.
- Джим, ты что, спятил?
- Сказано тебе, отнеси ее за порог.
Я вздохнула, подобрала гусеницу с полу, отнесла на заднее крыльцо и
вернулась на свою раскладушку. Был уже сентябрь, по ночи все еще стояли
теплые, и мы по-прежнему спали на задней веранде. Еще не исчезли светляки, и
всякие ночные жучки и мотыльки, которые все лето вечерами бьются в сетку,
еще не переселились куда-то, как всегда осенью. Гусеница, наверно, вползла
по ступенькам, а потом под дверью. Я увидела ее, когда положила книжку на
пол возле раскладушки. Эта гусеница не длинней дюйма, а если до нее
дотронуться, она сразу сворачивается в тугой серый клубок. Я растянулась на
животе и ткнула в гусеницу пальцем. Она свернулась. Потом, наверно, решила,
что опасность миновала, и медленно развернулась. Все ее сто ног задвигались,
она немножко проползла, и я опять ее тронула. Она свернулась. Мне хотелось
спать, и я решила ее прикончить. Я уже протянула руку, и тут меня остановил
Джим.
Он смотрел сердито. Наверно, это тоже потому, что у него такая полоса;
уж скорей бы он с ней разделался, Конечно, животных Джим никогда не мучил,
но я понятия не имела, что он жалеет еще и насекомых.
- А почему нельзя ее раздавить?- с