рандаш из рук валился...
     - Ты что ж думал,  Игнат Максимович, что я знаться с тобой перестану?
Бросила бы тебя в беде?  Если бы ты сознательно что-нибудь натворил, так я
бы  тебе сама глаза выцарапала.  Но  ты попал в  беду,  а  тут я  все силы
приложила бы, а тебя из беды вызволила. Вот как ты должен обо мне думать!
     - Да так я и разумел,  голубка моя!  Ты не серчай!  Писал коротенькие
письма потому,  что  сейчас служба у  нас дюже строгая и  сами мы  строгие
стали.  Каждый день  на  границе в  разных местах тарарам...  Лезет всякая
мерзость, потому что фашисты рядом, нахальные. Ну да ничего, мы их учим...
Расскажи что-нибудь, а то все я говорю...
     - Да  что  ж  тебе,  миленький,  говорить?  Крепко люблю тебя,  вот и
прилетела...
     - Ты,  Варенька,  такие слова произносишь, что у меня печка на глазах
начинает гопака танцевать,  -  смело смотря ей в лицо, медленно проговорил
Игнат, не в силах унять колотившееся под гимнастеркой сердце.
     - А ты поставь печку на место...
     - Знаешь,  Варя,  я  ту самую печку могу взять руками и в другой угол
перетащить... Скажи только одно слово!
     - А что его говорить, я уже сказала...
     - Варя! - тихо и задумчиво проговорил Игнат и обнял девушку за плечи.
- Так что же... рапорт надо начальству подавать? А вдруг откажут?
     - А   ты   добейся,  чтобы  не  отказали.  Укажи  якую-нибудь  важную
причину...  Да что тебя учить? Ты мастер всякие балансы сводить... Сегодня
со мной побудешь,  а потом без резолюции начальников, что можно нам в загс
сходить,  глаз до меня не кажи...  Я не хочу разные побасенки выслухивать,
да   и  перед  земляками  краснеть...  Так-то,  дорогой  мой...  Завтра  с
секретарем райкома поеду здешние колхозы глядеть и свою работу показывать,
а ты оформляй тот самый документ.
     - Командиры у  меня,  Варюша,  хорошие,  -  задумчиво,  с  внутренней
радостью сказал Игнат,  -  и они все поймут правильно,  разберутся во всем
справедливо. Так что ты, Варенька, будь спокойна, езди по селам, показывай
людям нашу золотую кубанскую пшеницу...


                            ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

     Зная  горячую,  большую любовь  Игната  Сороки к  Варе,  командование
одобрило его решение жениться.  Сорока бережно спрятал рапорт в  нагрудный
карман гимнастерки и  в  великолепном настроении отбыл вместе с  сержантом
Бражниковым на  охрану  государственной границы.  Передать  это  радостное
известие Варе он не смог:  она вместе с прибывшими с Кубани колхозниками и
сопровождавшим их  местным агрономом ездила по  району.  Со  сцен сельских
клубов, за столом красных уголков горячо звенел ее молодой голос:
     - Приезжайте,  дорогие друзья,  к  нам в  гости,  мы вас примем,  как
родных, и вы сами посмотрите на нашу жизнь.
     Простота и рассудительность этой девушки подкупали крестьян. Высокая,
белолицая,  с темными волнистыми волосами, она была не только красивой, но
и какой-то сильной, уверенной в себе.
     Сергей Иванович откровенно любовался кипящей в  ней энергией и должен
был признать:  то,  что она сейчас делала,  не  смогли бы  сделать десятки
агитаторов,   которых,  кстати  сказать,  в  районе  было  еще  далеко  не
достаточно.   Женщины   зазывали  Варю   в   гости,   старались  подробней
расспросить,  как  живут и  работают кубанские колхозники.  Она показывала
фотографии своей бригады,  себя,  работающую на  комбайновом агрегате,  за
рулем автомашины,  на  тракторе.  Все поражались,  что она может управлять
такими машинами.  Это  было  самое убедительное доказательство.  Некоторые
жители Западной Белоруссии впервые видели комбайны и не сразу верили,  что
машина может давать готовое, обмолоченное зерно.
     После   собрания  сельского  актива  Иван   Магницкий  пригласил  всю
прибывшую с Кубани делегацию к себе в гости.  Народу набралась полна хата.
Пришла  Франчишка Игнатьевна с  Осипом.  Даже  приплелся старый пастух дед
Ожешко,  которому стукнуло уже семьдесят два года.  С  десяти лет он начал
пасти  скот  помещика.   С   установлением  Советской  власти  в  Западной
Белоруссии деду была построена хата за счет государства. До этого он своей
хаты никогда не имел, всю жизнь прожил по чужим людям.
     - Хоть бы раз глянуть на ту самую машину... Так сама косит... косит и
молотит?  -  щуря под седыми бровями маленькие темные глаза, спрашивал дед
Ожешко.
     - Да,  скоро и у вас будут такие машины, - улыбнувшись, отвечала Варя
деду.
     - Кто ж нам даст такие машины?  -  сомневался дед,  покачивая крупной
плешивой головой.
     - Советская власть.  Видел, сколько уже в эту осень пришло тракторов?
- проговорил Иван Магницкий.  -  Вот организуем колхоз - будем убирать наш
урожай такими комбайнами.
     - Пан  Гурский тоже  имел  разные  машины,  а  таких,  как  на  вашей
картинке, не было, - сообщил Ожешко гостям.
     Варя с  любопытством смотрела на  деда.  Он  был  похож на  кубанских
дедов:  такой же морщинистый, вислоусый и безбородый, седые волосы скобкой
обрамляли только затылок.
     - А скажи мне,  дочка,  - трогая за плечо Варю, спрашивал Ожешко, - у
вас там, в России, по отдельности трактора не дают?
     - Нет,  дедушка,  не дают,  -  улыбаясь,  ответила Варя.  -  Тракторы
работают на колхозных полях.
     - Добре!  Я так думаю, что пока наши мужики будут слушать Михальского
да всяких монахов,  им придется в борозде со своими клячами маяться...  Но
вот я в кино видел,  что у вас на Кубани не только тракторов, но и рысаков
много. И какие рысаки! Таких даже пан Гурский во сне не видывал!
     - Вы сами-то, дедушка, пойдете в колхоз? - спросила Варя.
     - Ежели над скотом должность дадут,  почему не пойти? У меня еще ноги
крепкие, - пристукнув каблуком об пол, ответил Ожешко. - Я еще думаю к вам
на Кубань в гости приехать. А то я дальше Гродно нигде не был.
     - Приезжайте,  обязательно приезжайте! - приветливо и просто ответила
Варя.
     За последние дни у Вари взяли адрес многие люди и обещали приехать на
Кубань в гости. Все они верили, что ничто не может помешать установившейся
между ними дружбе.


                           ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

     Была  суровая зима 1940 года.  Сорока и  Бражников стояли недалеко от
границы под  кроной старой сосны.  Дело было уже  под  утро.  Начал падать
снег. До слуха пограничников доносился шум какого-то непонятного движения.
Он то приближался к самой границе,  то отдалялся в глубь леса.  Было ясно,
что  фашисты  что-то  затевали.  Вглядываясь в  темноту,  острый  на  глаз
Бражников заметил впереди белые движущиеся пятна.  Показывая на них рукой,
он шепнул Сороке:
     - Ползут в маскхалатах...
     Вдруг  в  напряженной тишине раздался громкий крик:  "Хальт!"  Следом
загремели автоматные и  пулеметные очереди.  Сбивая с веток пушистый снег,
пули полетели в сторону пограничников.
     Бражников вспомнил,  как  лейтенант Усов во  время инструктажа наряда
предупреждал,  что фашисты могут прибегнуть к  провокации,  для того чтобы
перебросить во время стрельбы диверсантов.
     Бражников и  Сорока на  провокацию не  ответили.  Но когда нарушители
переползли  границу,  пограничники  бросились  к  ним.  Враги  вскочили  и
метнулись в лес. Начавшаяся вьюга зализывала следы начисто.
     Бражников и Сорока шли по следу прорвавшихся нарушителей,  но догнать
врагов не  смогли.  Кое-где  видневшиеся следы  вывели их  на  проселочную
дорогу,  по  которой рано  утром  проехали лесорубы на  нескольких санях и
перемешали разрыхленный снег.  Бражников решил идти по этим следам. Вскоре
он встретил бежавшего навстречу по дороге Ивана Магницкого.
     В  то  утро  жители  Гусарского вышли  рубить лес  для  новой  школы.
Магницкий выехал вместе с ними.  Едва они приступили к работе, рассказывал
Магницкий пограничникам,  как по  их следу пришли шесть человек военных во
главе  с  командиром  и,  ссылаясь  на  то,  что  здесь  пограничная зона,
запретили производить порубку леса.
     - Как  же  они  могут нам запрещать,  когда мы  от  лесничества имеем
разрешение?  -  жаловался Магницкий.  Затем,  понизив голос до шепота,  он
продолжал: - Командир такой высокий, нос с горбинкой, на вид очень бравый.
Остальные -  солдаты; пилы у них есть и топоры, походные мешки за плечами.
Но  дело  в  том,  товарищ сержант,  что  солдаты эти  какие-то  странные,
неприветливые и  уже в  годах...  Я  ж знаю,  наши красноармейцы почти все
молодые.  Потом  очень  уж  быстро  они  шли,  запыхались.  Я  спросил про
стрельбу, которую слышал рано утром, а командир начал на меня орать, что я
такой и сякой и много хочу знать.  Так, товарищ сержант, на меня еще никто
не орал, а в особенности военные. Ушли они очень поспешно по направлению к
Грушковке.  Я  посылал за  ними  сына  своего Петра посмотреть,  куда  они
пойдут.  Петро,  прячась за деревьями, пошел вслед и увидел такую картину.
Встретили они на дороге подводу. Это ехал Олесь Седлецкий. Я его попросил,
чтобы он помог обществу лес вывозить. Сынишка рассказывал, что эти военные
насильно влезли  в  сани  Олеся  и  погнали его  коня  на  Грушковку.  Мне
думается, что наши красноармейцы не могли так поступить...
     - Какие у них петлицы? - спросил Бражников, начиная догадываться, что
это именно те, кого они с Сорокой преследовали.
     - Петлицы черные, - ответил Магницкий.
     - Да,  это  петлицы саперных войск.  Но  сейчас в  этом  районе наших
саперных  войск  нет,  -  задумчиво проговорил Бражников и,  обратившись к
председателю Совета,  сказал: - Товарищ Магницкий, подвезите нас побыстрее
на своей лошади до Грушковки.  Выясним, что это были за саперы, почему они
вам  запретили лес рубить...  А  сыну вашему на  другой лошади придется на
заставу скакать.
     Бражников быстро написал Усову донесение,  а  сам вместе с  Сорокой и
Иваном Магницким поехал в Грушковку.
     ...Олесь выехал на субботник после других. Утром он пропустил чарочку
настойки и,  сев в  сани,  отправился в  лес.  Запел по  дороге песню,  но
закончить ее  не  успел.  Неожиданно в  пролеске его  остановили военные и
стали расспрашивать, куда он едет.
     - Куда же еще мне ехать,  как не в лес? Сегодня мы бревна вывозим для
нашей школы! - сказал он.
     - Довези-ка нас,  дядька,  до Грушковки. Лес твой никуда не убежит, -
сказал командир и без дальнейших разговоров сел в сани.
     Олеся возмутило такое поведение военного.  Он встал с саней, поправил
чересседельник и сказал угрюмо:
     - До  Грушковки два километра,  можно и  пешком дойти,  а  меня народ
ждет. Нет уж, вы не задерживайте...
     - Мы  тебе  хорошо  заплатим.  Мужики подождут,  а  мы  торопимся,  -
проговорил все тот же высокий, горбоносый.
     - Я тоже тороплюсь, опаздываю, - ответил Олесь.
     Глаза его глядели упорно и мрачно. Вытерев рукавицей отвислые большие
усы,  Олесь  с  горечью подумал:  "Неужели и  зять  мой  Костя  может  так
поступить с простым крестьянином?" Но солдаты в это время уже облепили его
сани и торопили поворачивать.
     - Я  приказываю тебе как советский командир!  -  крикнул горбоносый с
раздражением.
     - У меня зять -  тоже советский командир.  Но он так не сделает,  как
вы!  -  зло сказал Олесь,  с  волнением наблюдая,  как один из солдат взял
лошадь под узцы и завернул ее в обратную сторону.
     Дорога шла  по  узкой лесной просеке и  прямой стрелой скатывалась по
длинному отлогому откосу почти до самой Грушковки.  К  большому озлоблению
Олеся,  командир  несколько раз  хлестнул  хворостиной и  без  того  бойко
бежавшую кобылу.  Так  проскакали под горку с  полкилометра.  Вдруг лошадь
остановилась и,  вскинув голову,  громко заржала.  Позади саней  тотчас же
раздалось  заливистое ответное  ржание.  Горбоносый командир  вздрогнул  и
повернулся.  По  изволоку вдогонку им  на  полном  галопе,  разбрасывая по
сторонам  вихри  снега,   мчалась  группа  всадников,  за  ними  виднелось
несколько саней, над головами сидевших в них людей поблескивали топоры.
     Не успел Олесь опомниться,  как военные мгновенно выпрыгнули из саней
и пустились бежать в лес.
     Подскакавший Усов спрыгнул с коня. По его примеру спешились и другие.
Соскочили с саней и лесорубы, устремившиеся на помощь пограничникам.
     - Кого вы везли, Алексей Юрьевич? - спросил Усов.
     - Да ваши солдаты,  они меня того...  -  недоуменно забормотал Олесь,
прижимаясь к запотевшей лошади.
     - Ну,  потом разберемся, - неопределенно и сердито проговорил Усов. -
А  сейчас надо догнать ваших "пассажиров"...  Быстро в обход,  Бражников и
Стебайлов...
     - Мне бы оружие какое!  - дернув за рукав Сороку, сказал Магницкий. -
Топор мой Петро забрал.
     - Нема оружия. Вот берите ракетницу, - ответил Сорока и стал догонять
Бражникова.
     Пограничники вместе с  лесорубами устремились в  лесную чащу.  Группа
конников   под   командованием  заместителя  политрука  Стебайлова  заняла
просеки.  Участок  леса,  где  спрятались нарушители,  скоро  был  окружен
плотным полукольцом.  Когда пограничники стали приближаться к бандитам, те
открыли  стрельбу.  Начальник заставы  приказал  огнем  ручных  пулеметов,
автоматов и  винтовок прижимать врагов к  широкому полю,  а на опушке леса
посадил засады.  Через  некоторое время нашли одного раненого нарушителя и
трех убитых.  Раненый показал,  что от группы остались двое. Усов приказал
вести  поиск со  всеми предосторожностями.  Вскоре был  захвачен еще  один
нарушитель.  Остался последний.  Он уже не отстреливался, а засел где-то в
кустах.
     Иван  Магницкий бесшумно двигался неподалеку от  Сороки и  неожиданно
увидел бандита в  пяти шагах от  себя.  Это,  видимо,  был  главарь банды.
Спрятавшись между двумя толстыми елями,  он целился в Сороку,  который шел
прямо на него, так как из-за кустов не мог видеть врага.
     Если бы  Иван Магницкий растерялся и  выстрелил из  своего большущего
ракетного пистолета секундой позже, то не пригодился бы Игнату Максимовичу
лежащий в  кармане рапорт с  резолюцией...  Магницкий выстрелил -  и  весь
ракетный заряд угодил бандиту в щеку,  разворотив всю скулу.  Враг выронил
пистолет, и Сорока с Магницким спокойно скрутили ему руки.
     Разбирая в  канцелярии карты и  документы задержанных,  Усов диктовал
Стебайлову:
     - Карт западных районов двадцать три листа...
     Обращаясь  к  сидевшему  в  углу  с  перевязанной щекой  горбоносому,
начальник заставы спросил:
     - Олифсон?
     - Моя фамилия не Олифсон!..  -  вздрогнув,  ответил горбоносый.  - Вы
ошибаетесь, товарищ начальник.
     - Во-первых,  я  вам не  товарищ,  а  во-вторых,  вы  не Дорофеев,  а
Олифсон.  Бросьте валять дурака.  Я  знаю,  что еще в  марте этого года вы
ремонтировали в Чикаго часы в мастерской Бауера.
     - Я никогда не был в Чикаго...
     - Как  же  тогда ваши часы ј  58640 попали туда без владельца?  Может
быть,  квитанцию вам  прислали на  имя  Бена  Олифсона воздушной почтой?..
Вместе с этой квитанцией у вас оказались в сумке десять тысяч американских
долларов, карты Японии, Дальнего Востока, Кореи и Маньчжурии. Ну, зачем же
нужны фашистскому разведчику карты Японии и  Маньчжурии?  Ведь у Гитлера с
ними  одна  ось!..  Видимо,  не  знает  фашистская разведка,  которая  вас
послала,  кто вы  такой есть на  самом деле.  Но  мы  вернем вас обратно к
фашистам.
     - Не делайте этого!  Я  все скажу!  Да,  я действительно Олифсон,  из
Америки! - злобно озираясь, выкрикнул шпион.
     - Ну,  вот давно бы так!  Товарищ Бражников,  уведите задержанного, -
приказал Усов и, отвернувшись, закурил папироску.


     Вся предвоенная зима сопровождалась на  границе частыми провокациями,
вооруженными  бандитскими  налетами  со  стороны  гитлеровцев.  Фашистская
разведка пыталась засылать на  советскую землю шпионов и  диверсантов.  Не
дремали и  другие империалистические разведки.  Американские и  английские
шпионы, находившиеся в Германии, вербовались в фашистские разведывательные
органы,  для  того  чтобы проникнуть на  территорию Советской страны.  Они
считали,  что  это  самый  верный  способ.  Вооруженные силы  гитлеровской
Германии,  переправляя своих  агентов,  всюду  натыкались на  наряды наших
пограничников. Это раздражало и ожесточало фашистов. Они стали прибегать к
открытым провокациям,  перебрасывая своих шпионов с боем,  сваливая за это
ответственность на националистические бандитские организации.
     События,   происходившие  на  границе  в  течение  предвоенной  зимы,
заставляли наших командиров о  многом думать.  Лейтенант Усов  и  политрук
Шарипов  иногда  подолгу  сидели  в  канцелярии заставы,  обдумывая каждый
случай  задержания  фашистских  шпионов,   каждое  боевое  столкновение  с
гитлеровскими солдатами.
     - Усиление  разведки -  это  верный  признак  подготовки к  войне,  -
задумчиво говорил Виктор Михайлович.  -  Да, и обрати внимание, Александр,
почти все задержанные нами за последнее время нарушители границы - матерые
фашистские шпионы и  военные разведчики.  Раньше шли беженцы из Польши,  а
теперь только одни акулы попадаются. Это неспроста...


                          ЧїАїСїТїЬї ВїТїОїРїАїЯ
               ____________________________________________


                               ГЛАВА ПЕРВАЯ

     С  того  времени как  Галина вышла замуж и  уехала в  Гродно,  прошло
больше  полугода.  Однажды  вечером  к  Франчишке Игнатьевне пришла  Ганна
Седлецкая. Присев на скамью, она сказала:
     - У нас мама заболела.
     - Слегла все-таки?  Я  давно ей говорила,  что надо поберечь себя,  -
быстро откликнулась Франчишка Игнатьевна.  Она не раз пробовала заговорить
со  Стасей  о  ее  младшей  дочери,  передать некоторые приятные новости о
Галине.   Но  Стася  Седлецкая,   не  удостаивая  соседку  ответом,  гордо
отворачивалась и, наклонив голову, молча отходила от нее.
     - Мама по  ночам плачет и  совсем мало спит.  Второй день как слегла,
ничего не кушает и все время молчит. Папа тоже все вздыхает. Не знаю, тетя
Франчишка, что мне делать?
     - Что тут можно поделать?  -  Франчишка Игнатьевна подбоченилась и  в
раздумье пожала своими узкими плечиками.  -  Ничего не  поделаешь.  Галину
назад вернуть нельзя, и я вам скажу по секрету, что Галиночка в городе так
живет,  дай бог,  чтоб другие так жили.  Башмаки у нее... так это башмаки;
платье каждый день новое и такое, как у польской королевы на картинках!
     - Да откуда вы это знаете, тетя Франчишка? Вы же не были в Гродно! Да
и мы ничего не знаем - мама порвала, не прочитав, письмо от нее.
     - Как же мне не знать?  - обиженно заговорила Франчишка Игнатьевна. -
Как будто я  не  бываю на заставе и  чужой там человек!  Как будто туда не
приезжают из Гродно всякие начальники, как будто они ховаются от Франчишки
и не беседуют с нею!  Да сколько раз я самого главного начальника молочком
поила  и  благодарности получала!  А  разве Клавдия Федоровна не  бывает в
Гродно и  не заезжает к  Галине и  не рассказывает потом новости!  Да жена
того комиссара,  товарища Шарипова,  родную матку так не любила, как любит
Франчишку Игнатьевну...  Галина ваша здесь гусят пасла,  и  они ей голяшки
щипали,  а  там  она  офицерская жена!  Каждый день в  театры ходит или на
автомобиле ездит, на этих самых роялях бренчать учится и поет! А поет она,
ты сама знаешь,  не хуже пани Гурской...  А вы мне говорите!  Ваша мама, я
знаю,  чем больна.  Гордостью своей!  Чтоб гордиться -  не  надо в  бархат
рядиться;  чтобы барыней быть -  надо барина родить,  так  говорили старые
люди.  Что  этот  русский  офицер,  Костя,  не  достоин быть  зятем  Стаси
Седлецкой? Взять да стряхнуть с нее эту барскую спесь, она и выздоровеет.
     Ганна  и  сама  понимала,  что  мать  всерьез не  больна,  просто она
страдала тоской  по  дочери и  раскаянием за  свой  безрассудный поступок,
который толкнул тогда Галину на такой решительный шаг.  Ганна видела,  что
матери хотелось, чтобы Галина приехала и сделала шаг к примирению.
     - Ты,  Ганночка,  сама