уничтожать их храбро и мужественно,  не щадя
своей крови и самой жизни. Поклянемся, что выполним этот долг до конца!
     - Клянемся   выполнить   свой   долг   до   конца!   -   с   глубокой
воодушевленностью подхватили люди, вскинув над головами оружие.
     Над лесом поднялось горячее июньское солнце и  яркими лучами осветило
суровые запыленные лица воинов.


                            ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

     Командир фашистского батальона майор  Фридрих  Рамке  после  неудачно
повторенной атаки  вынужден был  перенести свой  командный пункт  назад  и
расположиться в овраге на берегу Августовского канала.  С тяжелым чувством
прислушиваясь к  грохоту русской артиллерии,  он  покорно терпел  свирепую
ругань полкового командира и  неприязненно смотрел на сидевшего неподалеку
капитана  в  форме  итальянских вооруженных сил.  Капитан  устало  ковырял
вилкой  в  консервной банке  с  этикеткой "Сделано в  Бельгии".  Журналист
Гаспери,  он  же  Сукальский,  поглядывал на  заросший  травой  канал,  по
которому  он   когда-то  в   темной  воде  плыл,   спасаясь  от  советских
пограничников.
     Обстановка переменилась,  и  теперь  пану  Сукальскому выгодней  было
надеть мундир итальянских вооруженных сил, чем рясу служителя Ватикана. Он
сейчас числился корреспондентом иезуитской газеты,  с которой вынужден был
считаться не  только Муссолини,  но  и  сам  фюрер.  Этой газетенке помимо
официальных корреспонденций прежде всего важно было знать, как будет вести
себя гитлеровская армия "в  завоеванной стране" и  как ее встретит простой
народ.   Нужно  было  также  наладить  связь  с  ватиканскими  гнездами  в
оккупированных  районах  Литвы,  Латвии,  Белоруссии  и  Украины.  За  эту
деятельность Сукальский в  будущем должен был получить епископскую мантию.
Документ, подписанный видным генералом из гитлеровской ставки, обеспечивал
Сукальскому право доступа на любой участок фронта и в любой оккупированный
район.
     Майору  Рамке  он  был  рекомендован как  знаток  здешней  местности.
Утомленный  стрельбой  капитан  мечтал  утром,  что  он  быстро  достигнет
резиденции своего друга пана Гурского и  на правах завоевателя недурно там
переночует.
     Однако батальон Рамке вот уже несколько часов топтался на одном месте
и  понес такие потери,  каких не было при переходе границы ни одной другой
страны.  Когда  Рамке  доложил о  потерях командиру полка,  тот  пришел  в
ярость. Корреспондент, уже забыв об обещанном завтраке, сидел и лопал его,
майора Рамке,  бельгийские консервы и  пил  французский коньяк.  Рамке уже
начинал презирать этого долговязого писаку.  "Сидел бы,  болван,  в  своем
Неаполе, - думал майор, - или в Риме, а то тоже полез войну описывать..."
     - Вы,  господин капитан,  кажется,  только вчера сказали, - сдержанно
заговорил майор,  -  что у  русских в  этом районе,  кроме тех пограничных
подразделений,  о которых мы с вами говорили, нет войск. Получается что-то
не так...
     - Я  и сейчас могу это подтвердить,  господин майор,  -  сухо ответил
Сукальский.
     Ему тоже противна была сытая физиономия майора Рамке, который сегодня
дважды поил коньяком своих солдат, дважды гнал их в атаку.
     - Вы, господин капитан, недостаточно разбираетесь в военных вопросах.
Скажите мне: как вы будете излагать причину сегодняшних неудачных атак?
     - Я  напишу,  что  господин майор  Рамке  слишком много  выдал  своим
солдатам коньяку и слишком мало храбрости привил им.  Всякое спиртное, как
известно, имеет свойство быстро выдыхаться...
     - Остроумно,   -   недовольно  пробурчал  майор.  -  Сейчас  вернется
разведка, и я пошлю своих солдат вдоль этого капала, накоплю их в овраге и
атакую левый фланг русских.  Вы утверждаете, что бетонных укреплений здесь
нет?
     - Я здесь был давно.  Тогда их не было. А теперь, может быть, и есть!
Надо вызвать авиацию и танки.  Тогда с ними можно будет сразу разделаться,
- предложил Гаспери-Сукальский.
     - Вы,  я  вижу,  действительно не  очень-то  разбираетесь  в  военных
вопросах. Сейчас наши танковые соединения под прикрытием авиации совершают
грандиозный маневр.  Они захватывают главные магистрали!  -  с важностью в
голосе заявил Рамке,  попивая маленькими глотками коньяк.  -  Правда, пока
еще  нам  мешает русская артиллерия,  -  поставив на  стол  рюмку,  сказал
гитлеровец.  - Но я могу, черт побери, и без танков раздавить эту заставу.
Они увидят, что такое майор Рамке!
     Он  подошел  к  телефонному аппарату  и  приказал  открыть  усиленный
минометный и  артиллерийский огонь.  Вызвав  командиров рот,  майор  велел
выдать солдатам еще коньяку и подготовиться к наступлению вдоль канала.
     На обороняющихся пограничников снова обрушился шквальный огонь.


     В окопе неожиданно появился повар Чубаров. Столкнувшись с начальником
заставы, он взял под козырек:
     - Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!
     - Слушаю.  -  Усову  странно было  видеть повара без  белого халата и
поварского колпака.  Чубаров был в  фуражке,  в  новом обмундировании,  на
поясе висели гранаты и подсумки.
     - Разрешите мне, товарищ лейтенант, пострелять в фашистов.
     - Тебе же  приказано за  ранеными присматривать!  Что же  их оставил,
товарищ дорогой! - с упреком проговорил Усов.
     - Раненые... - Чубаров покачал головой. - Раненые, товарищ лейтенант,
они... все разбежались...
     - Куда это могли раненые сбежать? - спросил Усов.
     - Как только я  их перевязал,  в  окопы поубегали...  Сорока на одной
ноге упрыгал.  Вы  сами знаете,  с  таким человеком справиться нет никакой
возможности.
     - Так! А завтрак приготовил?
     - Завтрак давно готов,  -  замявшись немного, ответил Чубаров. - Рыбу
поджарил. Только завтракать никто не идет...
     - Сам понимаешь,  почему не идут. Ты вот что, дружок, разнеси завтрак
по траншеям и покорми людей!
     - Есть накормить людей!  - Чубаров повернулся и, пригнувшись, побежал
по траншее.
     Через некоторое время его приземистая,  в новом обмундировании фигура
мелькала во  второй траншее.  Ставя полную миску макарон,  положив большой
кусок рыбы, он каждому внушительно говорил:
     - Все съесть, без остатка. Поешь крепче, стрелять будешь метче!
     После   этого   начальник  заставы   приказал  Чубарову  доставить  в
комендатуру документы и донесение.
     Проводив Чубарова,  Усов быстрыми шагами прошел на  командный пункт и
стал  наблюдать в  бинокль за  полем  боя.  Во  второй  траншее пулеметные
очереди  перемешивались  с  гулкими  винтовочными  выстрелами.   От  линии
границы,  скрытой кустарником и лесом,  доносились чужие, захлебывающиеся,
истошные  выкрики.  Когда  справа  и  слева  начинали стрелять станковые и
ручные пулеметы,  у  Усова от радости теснило в груди.  Это отбивали атаки
соседние  заставы,  вторая  и  четвертая.  Усов  брал  телефонную  трубку,
спокойно и негромко спрашивал:
     - Вторая, вторая... Что нового? Появилась кавалерия? Ничего! Встретим
и кавалерию... Хотят прорваться в тыл? Наблюдаю.
     Зловещий свист мин заставил Усова плотно прижаться к  стенке траншеи.
После разрывов над бруствером вместе с  тучей песка и пыли клубился смрад,
густо заполняя ходы сообщения. Усов вскочил и окинул взглядом траншею. Все
были  на  местах.  Румянцев  отряхивал  с  гимнастерки  песок.  Владимиров
протирал  подолом  гимнастерки  затвор  снайперской  винтовки.   Бражников
вглядывался вперед,  он словно прирос к ручкам станкового пулемета.  Вдруг
он резко склонил голову,  и  тут же стальной щит затрясла длинная хлесткая
очередь.  Усов  вскинул к  глазам  бинокль.  Окуляры поймали и  приблизили
зелень кустов, где на рысях шла группа всадников на крупных рыжих лошадях.
Не  доскакав  до  переправы,  они  повернули обратно,  оставляя  на  земле
посеченных пулями коней.  Всадники еще мельтешили в  кустах,  но Бражников
почему-то не стрелял.
     - Ого-онь! - крикнул Усов, но пулемет молчал.
     Сжимая в руках бинокль, Усов подбежал к Бражникову.
     - Заело,  товарищ  лейтенант!  -  повернув голову  и  вытирая рукавом
гимнастерки разгоряченное лицо,  ответил сержант. От виска его к мочке уха
катились грязные струйки пота.
     Усов   отстранил  приподнявшегося  Бражникова  и   отодвинул  затвор.
Приемник оказался забитым песком.
     - Отказывает оружие,  - сказал Бражников. - Уже несколько раз чистил,
все тряпки израсходовал. Как мина лопнет, так куча песка.
     - Чистить,  быстро!  Сейчас кавалерия снова  пойдет в  атаку,  в  тыл
прорвется,  вот  тогда будут нам  "тряпки!"  -  Усов  выхватил из  кармана
пахнущий духами платок и торопливо стал протирать приемник пулемета.
     - Платочком,  товарищ лейтенант, тут не спасешься! - Бражников дернул
пряжку поясного ремня и,  расстегнув его,  вместе с подсумками бросил себе
под ноги.  В одно мгновение он стащил через голову гимнастерку и с треском
разорвал нижнюю рубашку надвое. - Разрешите, товарищ лейтенант? - сжимая в
руках белые ленты полотна, проговорил Бражников.
     Усов,  комкая в  кулаке носовой платок,  встал  сбоку и  с  волнением
следил  за  ловкими  движениями  рук  сержанта.   Глядя  на  его  сильное,
мускулистое,  тронутое загаром тело, Виктор почувствовал, что рядом с этим
богатырем он сам становится сильней.
     Обернувшись,  лейтенант увидел,  что  Владимиров тоже  рвал  рубаху и
бросал  белые  клочья  товарищам.   Сорока,  вытянув  забинтованную  ногу,
протирал затвор ручного пулемета.  Потом начал менять ствол. Несколько раз
начальник заставы отсылал Сороку в  укрытие,  но  он  снова появлялся то в
первой,  то  во  второй траншее.  Усову захотелось самому сбросить с  плеч
гимнастерку,  освежить тело  прохладным ветерком,  хотелось сказать  людям
какие-то  значительные слова,  но  его  окликнули вернувшиеся из  разведки
Юдичев и Кононенко.
     Они сообщили, что на правом фланге, против второй траншеи, во впадине
Августовского  канала,   накапливается  противник.  Южнее  заставы  в  лес
втягивается кавалерия. Предположение, что фашисты намереваются форсировать
канал и зайти в тыл, оправдывалось. Усов подошел к телефону и, опустившись
на корточки,  взял у  связиста трубку и  сообщил обстановку коменданту,  а
затем позвонил Шарипову. Не выпуская из рук трубки, крикнул:
     - Сержант Бражников, ко мне!
     Подтянув поясной ремень и  вытирая на  ходу  руки тряпкой,  Бражников
подошел к начальнику заставы.
     - Присядь,  -  сказал Усов,  протягивая сержанту папиросу. - Видел я,
как  ты  фашистскую кавалерию сразил.  Надеюсь,  больше пулемет не  заест?
Теперь надо  снова ждать появления конницы.  Возьмите с  Румянцевым ручной
пулемет,   захватите  побольше  патронов  и  дисков  и  сядьте  в  засаду.
Выдвинитесь ползком в учебный окоп. Знаете, в соснах?
     - Сам отрывал, товарищ лейтенант! - ответил Бражников.
     - Тем лучше. Займите окоп и, как только фашисты начнут переправляться
через канал, расстреливайте их в упор. Мы поддержим, и пушки подполковника
Рубцова тоже ударят!  -  Усов задумался и,  медленно подняв на  Бражникова
воспаленные глаза,  добавил:  -  Отход -  две красные ракеты с  командного
пункта. Задача ясна?
     Бражников ответить  не  успел.  В  руке  начальника заставы  протяжно
запела телефонная трубка.
     Усов приложил ее к уху.
     - Слушаю, товарищ комендант! Есть, есть! - отрывисто говорил он. Лицо
его становилось все суровее,  остро поблескивали глаза с выражением гордой
и жгучей радости.
     - По радио выступает нарком иностранных дел! - крикнул Усов притихшим
пограничникам.
     Стоявшие неподалеку подходили поближе и напряженно прислушивались.
     - Всех,  кроме наблюдателей,  ко  мне!  -  передавая связисту трубку,
приказал Усов,  но тут же,  о чем-то вспомнив,  решительно добавил: - Нет,
собирать не  нужно.  Пусть все,  кто меня слышит,  коротко расскажут своим
товарищам.  Сейчас от  имени  Центрального Комитета нашей Коммунистической
партии и Советского правительства по радио сообщили советскому народу, что
сегодня в  четыре  часа  утра  фашистские войска вероломно напали на  нашу
Родину.  По  всей линии государственной границы,  от  Баренцева до Черного
моря,  на  протяжении трех тысяч километров,  на  всех постах и  заставах,
пограничники грудью встретили врага,  героически защищая священные границы
нашей  Родины!  Красной Армии  отдан боевой приказ -  дать  жестокий отпор
фашистским захватчикам! Нам выпала великая честь первыми ударить по врагу,
и  мы  будем бить его до  последнего патрона,  ни  на  шаг не  отступим от
границы.  Передайте слова из Москвы: "Наше дело правое, враг будет разбит,
победа будет за нами!" Стреляйте, товарищи, метко, наверняка, насмерть. За
нами стоит Родина, с нами весь советский народ!
     Сообщение начальника заставы передавалось из уст в уста.  Усов обошел
траншею  и,  останавливаясь  в  каждой  стрелковой  ячейке,  рассказывал о
передаче.  Новое,  одухотворяющее чувство  охватывало  пограничников,  они
напряженно  и  зорко  всматривались  вперед,  разили  врага  без  промаха,
пользуясь малейшей передышкой,  они подтаскивали запас патронов, разбирали
и  чистили оружие,  перевязывали раненых товарищей.  Все раненые,  кто мог
двигаться,  из окопов не уходили,  продолжали вести бой. Побывал начальник
заставы и во второй траншее.
     - Слышал выступление наркома?  -  встретив Усова, возбужденно спросил
Шарипов.
     - Слышал весь конец речи,  - присаживаясь в тесном окопе на корточки,
ответил  Усов.  -  Дежурный комендатуры телефонную трубку  к  репродуктору
приспособил. Слышал: "Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за
нами!"  Как  же  может быть иначе,  Александр?  Как  мне  хочется ударить!
Силенок бы немножко побольше,  ох,  и ударили бы!  Да еще ударим!  Слушай,
Саша,  надо организовать вылазку на выступ канала.  Они накапливаются ниже
моста. Угостить покрепче гранатами. Здесь, у нас, на этом фланге... - Усов
топнул ногой по  дну окопа,  -  здесь,  Александр,  ключевая позиция.  Они
понимают это.  Мост и две дороги.  Они уже убедились,  что в лоб взять нас
трудно.  Подтянули кавалерию,  думают атаковать с тыла.  Если обойдут,  то
заставы не удержать.
     Пограничники ожидали новых вражеских атак.  Несколько раз  фашистская
конница пыталась форсировать канал и  обойти заставу с  тыла,  но  пулемет
Бражникова и  огонь  соседней четвертой заставы отгоняли ее  назад в  лес.
Фашисты несли большие потери.  Ожесточаясь,  они  повторяли одну  атаку за
другой.  Убывал и  боевой состав пограничников.  Положение становилось все
более напряженным.
     После полудня поднялся ветер.  Горизонт все гуще и гуще заволакивался
дымными тучами.  Горели пограничные села.  Под  напором ветра густой едкий
дым  двигался на  восток.  Деревья в  саду пригибались и  роняли на  землю
только что завязавшиеся яблоки.  В  повитой хмелем черемухе таились птицы,
выжидая, когда стихнет этот непонятный чудовищный грохот.
     Застава  кипела  в   огне   разрывов.   Из   леса  снова  выбросилась
гитлеровская  конница  и  устремилась  к  переправе.  Усов  дал  несколько
коротких очередей, нажал еще на спусковой рычаг, но пулемет не действовал.
     - Сорока! - крикнул он громко. - Давай тряпку, быстро!
     - Что  случилось,  товарищ лейтенант?  -  спросил стоявший неподалеку
Игнат Сорока.
     - Кожух пробило,  -  проговорил Усов.  -  Давай тряпку и пояс, ремень
какой-нибудь...
     Волной от  разорвавшейся перед бруствером мины Усова отбросило на дно
окопа.  Протирая ладонью воспаленные глаза, он почувствовал, что наступила
самая напряженная минута.  Пулемет находившегося в  засаде Бражникова тоже
замолчал. Очевидно, был сбит минометным огнем противника.
     "Если сейчас не уничтожить фашистскую кавалерию,  -  думал Усов, - то
она прорвется в стыке с четвертой заставой и зайдет в тыл. Тогда все будет
кончено".
     Надо было остановить фашистов во что бы то ни стало.
     - Скорей,  Сорока, скорей, тряпку и воды! - повторил приказание Усов.
Вспомнив,  что  Сорока может  передвигаться лишь  на  одной ноге,  другую,
вспухшую от бинтов, он мог только волочить по траншее, Усов крикнул:
     - Владимиров! Воды для пулемета, воды! Сейчас же чтоб была вода!
     - Есть!  -  раздался голос Владимирова и потонул в треске винтовочной
стрельбы.
     Усов открыл глаза. Сорока стащил станковый пулемет в траншею и, чтобы
сохранить в  кожухе  остатки  воды,  положил его  боком  на  одно  колесо.
Разрезанную на раненой ноге штанину он оторвал совсем,  она лежала рядом и
темнела  пятнами  крови.   Орудуя  винтовочной  отверткой,  Игнат  заткнул
пробитое  отверстие  куском  материи,   потом   обмотал  кожух  оторванной
штаниной, сверху крепко закрутил брезентовым поясным ремнем.
     - Ну,  товарищ лейтенант,  кажись,  починил трохи, - ставя пулемет на
оба колеса и неловко прыгая на одной ноге, с трудом проговорил Игнат.
     Усов был поражен действиями этого человека. Высокий, неуклюжий Сорока
с  забинтованной до паха ногой,  загорелый на солнце и разгоряченный боем,
казался  Усову  воплощением могучей  силы,  мужества  и  несгибаемой воли,
которая так ярко и властно прорывается наружу в момент тяжелой опасности и
неотразимо действует на окружающих.
     - Молодец, Сорока! - крикнул Усов.
     Он рывком поднял грузный пулемет и,  словно игрушку,  поставил его на
прежнее место. Но в это время подошел связной с четвертой заставы.
     - Ну, как там у вас? - принимая скатанную в трубочку записку, спросил
Усов у связного. - Жарко?
     - Так же,  товарищ лейтенант,  как и  у вас,  без передыху бьемся,  -
стряхивая с  колен  липкую  грязь  и  вытирая рукавом гимнастерки потное с
веснушками лицо, ответил связной. - У нас тоже один пулемет исковеркало.
     Но Усов,  не слушая солдата, читал записку. Начальник заставы старший
лейтенант Борцов писал,  что у  него разбит телефон и  он не имеет связи с
комендатурой и другими заставами. Просил сообщить обстановку, одновременно
спрашивал,  почему молчат пулеметы третьей заставы.  Он сообщил также, что
небольшая группа  противника уже  переправилась через  канал,  и  если  не
принять мер, то она просочится в тыл. Старший лейтенант писал, кроме того,
что  если третья застава поддержит его с  фланга пулеметным огнем,  то  он
сделает вылазку и сбросит переправившихся гитлеровцев в канал.
     - Передай начальнику заставы,  что  у  нас все в  порядке.  Поддержим
огнем и даже сами вылазку сделаем.
     Усов написал коротенькую записку.  Передавая ее связному, велел взять
запасной  телефонный  аппарат  и  быстрей  идти  обратно.   Сам  же  снова
направился к телефону.
     - Опять кавалерия, смотри сколько! - кричали из траншеи пограничники,
щелкая затворами.
     Сорока сжал ручки станкового пулемета. Справа от заставы, в кустах за
Августовским  каналом   мелькали  кони   немецких  кавалеристов.  Всадники
пригибались  к   вытянутым   лошадиным   шеям,   выставляя  вперед   серые
приплюснутые каски.  Сорока ударил по  ним длинной очередью.  Кони сначала
падали на колени,  а потом,  сверкая подковами,  валились на землю. На них
налетали задние,  шарахались в стороны.  Сорока продолжал бить до тех пор,
пока пулемет не умолк в третий раз.
     - Воды-ы! - яростно закричал Сорока. - Воды, говорю!
     Но никто не отзывался. Все вокруг ухало, стреляло, дымилось.
     - Воды!  Владимиров!  -  Сорока  бил  мосластым  кулаком  по  пустому
горячему кожуху и ругался.
     - Ну, где же ты провалился?!
     - К колодцу бегал,  - наливая в пулемет воду, ответил Владимиров. - А
разве я долго бегал? Три минуты.
     - Три минуты!  А ты знаешь, что такое сейчас три минуты? - укорял его
Сорока.  - Годи, полно. Завинчивай, - уже более спокойно закончил Сорока и
снова  взялся за  ручки  пулемета,  который застрекотал сразу  же  четко и
ровно.
     Атака была  отбита.  Сорока разжал руки  и,  повернувшись к  пулемету
спиной,  вытянул  несгибающуюся ногу.  Сцепив  зубы,  он  стал  поправлять
сползшие,  перепачканны