то пришлось заткнуть уши.
     - Он  косит траву,  он  пасет корову!  Ха!  Езус-Мария!  Як ты пасешь
корову?  Я-то  знаю,  як  за ней ходишь!  Придет корова домой и  от твоего
пасения готова отжевать мне руку...  Вот як  ты  пасешь животину!  Если бы
тебя поить молоком от твоего сена, то был бы ты такой же костлявый, як наш
старый гусак!
     У Франчишки был такой запас слов,  что его хватило бы надолго, но тут
из дома Олеся Седлецкого раздался душераздирающий крик.
     Франчишка даже  подпрыгнула на  месте и  в  одно  мгновение юркнула в
окно,  словно ее,  как рыбку-плотвичку, подцепили на удочку и выдернули на
улицу.  Осип Петрович только увидел,  как мелькнули в  окне ее  сухощавые,
исцарапанные икры.
     Вернулась  она   часа  через  два   усталая,   изнеможенная.   Согнав
задремавшего Осипа  Петровича с  кровати,  прилегла отдохнуть и  осмыслить
события.


     ...Войдя   к   Седлецким  тихими  шажками  и   затаив  дыхание,   она
прислонилась к  косяку двери и стала наблюдать.  Галина по-прежнему сидела
на  полу  с  опущенной на  грудь  головой  и,  вздрагивая плечами,  вялыми
движениями обрывала  цветочные лепестки.  Олесь,  согнув  туловище,  давил
своим грузным телом скрипящий стул и,  пошлепывая губами,  тянул из трубки
табачный дым.  Ему было стыдно за ременную супонь,  которую он принес,  за
то,  что  он  дал волю гневу.  Олесь не  мог поднять глаза на  Галину,  на
розовый, опоясавший ее шею рубец. Он слышал вздрагивающее дыхание дочери и
чувствовал,  что любит ее  еще больше,  чем прежде,  видит в  ее поступках
частицу самого себя,  своего характера.  Вот  Ганна -  совсем другая.  Она
сидит  на  своей  кровати  и,  неизвестно о  чем  думая,  комкает в  руках
маленькую с  вышитой наволочкой подушку.  И  взбалмошная жена  ему  сейчас
противна.  Она,  беспрестанно размахивая руками, крестится и пронзительным
голосом кричит:
     - Тварь! О-о! Что мне с тобой делать, чертово отродье!
     Стася сама не помнила,  какие слова слетали с  ее языка.  От выкриков
матери девушка судорожно вздрагивала и почти переставала дышать.
     - Перестань же!  -  крикнул Олесь, желая прекратить эту омерзительную
сцену.
     - Я ее на цепь посажу, как шкодливую сучонку! Пусть она меня слышит и
не притворяется!
     Галина,  казалось,  ничего не  могла слышать и  воспринимать.  Но это
только казалось.  На самом деле она все слышала и понимала.  И в голове ее
уже зрел дерзкий, отчаянный план.
     Стася,  видя упорное молчание дочери,  чувствовала, что та сильнее ее
не только молодостью,  но и горячей девичьей любовью. Для выражения своего
негодования Стася старалась подбирать самые обидные, оскорбительные слова,
но  запас их начинал иссякать,  в  утомленную голову,  кроме пустых,  мало
устрашающих ругательств, ничего не шло.
     - Я размозжу этой сквернавке башку! Вот мой святой крест, я убью ее!
     - Мамо!   Довольно,  -  вырвалось  наконец  у  Ганны.  Ей  тоже  была
невыносимо противна  вся  эта  ругань,  искренне  хотелось  заступиться за
сестру.
     - Не твое дело! Можешь и помолчать! - снова разъярилась Стася. - Я ее
сейчас же отведу к ксендзу, заставлю молиться и окручу с Владиславом! - И,
чтобы больней задеть дочь,  продолжала:  -  Но  только Владислав не  такой
парень, чтобы захотеть после этой поганой истории взять в жены такую!..
     - А я хочу вашего Владислава?  Вы меня спросили? Можете меня на куски
разрезать!  Пусть мое тело собаки съедят, а Владислав меня не увидит! Нет!
- страстно выкрикнула Галинка.  - Хоть сейчас зовите десять ксендзов, а за
Владислава выйти замуж меня никто не  заставит.  Сейчас не панская власть,
чтоб девушек насильно выдавать.
     - Значит,  ты  опять хочешь с  русским лейтенантом на канал шляться и
нас позорить!.. Нет, - зашипела Стася, - лучше я тебя вниз головой в землю
вобью, а такого не допущу! Не будь я пани Массальская!
     И   Стася  притопнула  ногой,   стараясь  показать,   как  она  будет
заколачивать свою дочь в землю.  В это время позади раздался умилительный,
сладко-таинственный голос Франчишки Игнатьевны:
     - Не расстраивайтесь, пани Стася...
     Все в комнате замерли.
     - А  ты  чего тут торчишь?  -  поджав тонкие губы,  сдерживая ярость,
спросила Стася и резко отстранила от себя вскочившую Ганну.
     - Я пришла,  пани Стася,  сказать,  что до вашего сада зашел какой-то
человек и спрятался в той самой беседке,  где пан Олесь с паном Михальским
часто самогонку пьют, - скороговоркой ответила Франчишка Игнатьевна, делая
вид,  что до  семейных передряг ей нет никакого дела.  Она забежала только
предупредить,  что в  их сад забрался чужой человек.  Франчишка Игнатьевна
действительно увидела его в окно, выходящее из спальни в сад.
     - Какой  такой человек?  -  настороженно спросил Олесь,  не  веря  ни
одному ее слову.
     - Сдается мне,  пан Олесь,  что это пришел до  вас родственник нашего
ксендза пана Сукальского, чи брат, чи двоюродный дядя, ну тот, что толички
из Гродно приехал и  несколько раз приходил до пана Михальского.  Да и вы,
кажись, там сами бывали и его видели.
     - А   ты  не  брешешь?   -   Находясь  в   полном  замешательстве  от
осведомленности Франчишки, Олесь поднялся со стула и хотел было выйти.
     - Езус-Мария!  За кого вы меня принимаете, пан Олесь? Вот провалиться
мне туточки,  на  этом самом месте.  Дивлюсь,  як панна Галочка от болести
надрывается,  и не знаю,  як ей помочь,  а сама глаз не спускаю,  чтоб мои
паршивые гусята к вам в сад не забрались и баклажанов не поклевали.  А тем
часом замечаю:  человек по саду быстренько протрусил и заскочил в беседку.
Ось,  ось  туды,  як  раз,  где  цветочки  панны  Галиночки завиваются,  -
показывая своим маленьким пальчиком, тараторила Франчишка Игнатьевна.
     Остановить ее  не было никакой возможности.  Рассказывая,  она быстро
жестикулировала,  стреляя глазами то в Галинку, присмиревшую на полу, то в
бледную,  задыхающуюся от злости Стасю,  то в  окна,  выходящие в сад и на
улицу.
     - Бувайте здоровеньки.  Кажется...  - Франчишка Игнатьевна приставила
ко  лбу  ребрышко ладони и  уставилась в  окно.  -  Пусть лопнут мои  очи,
кажется,  комиссарша с  заставы со своими малышами и военными начальниками
идет до меня в гости! И кажется, с ними идет тот чернявенький красавец, не
то лейтенант,  не то подпоручик,  господь бог разберет. Кажется, он самый!
Слышишь,  Галочка?  Тот,  что в вашей лавке часто сигаретки закупает. Надо
скорей бежать...
     С  этими словами Франчишка Игнатьевна,  подобрав выгоревшую на солнце
зеленую юбку, торопливо прошлепала своими беспокойными ногами по крашеному
полу и исчезла за дверью.
     Она оставила семью Седлецких в полной растерянности.
     Галина  при  последних словах Франчишки Игнатьевны быстро вскочила и,
мимоходом взглянув в  окно,  бросилась вниз лицом на смятую,  неприбранную
постель.
     Ганна подошла к  окну  и  стала рассматривать подходившую к  их  дому
группу людей.


                             ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Вдоль  узкой  улицы  села  Вулько-Гусарское росли  старые  сучковатые
ветлы.   За  деревянными  загородками  висели  буйно  выросшие  и   сейчас
созревающие гроздья рябины.  Они были такого же цвета, как и прикрепленное
Магницким на здании Совета знамя.
     Было уже около десяти часов утра. На улицах села играли ребятишки, из
садов доносились песни, звуки гармоники, смех веселящейся молодежи.
     - Я люблю,  когда много-много знамен и флагов!  - воскликнула девочка
лет восьми, дочка политрука пограничной заставы Александра Шарипова.
     Шагавший рядом с ней лейтенант Кудеяров молча взял девочку за руку.
     - Дядя Костя, ты был когда-нибудь на Красной площади в Москве?
     - Был,  Оленька,  на всех московских площадях и  скверах,  -  отвечал
Кудеяров, поглаживая густые темные волосы девочки.
     Девочка  с  хохотом отскакивала в  сторону,  останавливалась,  ждала,
когда лейтенант,  как обычно,  бросится ее догонять,  поймает и, подхватив
сильными руками, подбросит в воздух.
     Однако сегодня двадцатитрехлетний дядя Костя не склонен был шалить.
     - Оля,  иди  спокойно,  не  приставай  к  дяде  Косте.  Дай  взрослым
поговорить. Возьми Славу за ручку и пройдись с ним. Покажи ему, где яблоки
растут, бабочку поймайте.
     Молодая, высокая,  немного  полная  женщина  в  темно-синем  шелковом
платье сняла с рук двухлетнего ребенка и поставила на землю.
     Это был темноволосый мальчуган,  с  большими,  как у девочки,  карими
глазами,  такой же крутолобый и круглолицый.  Ухватив девочку за руку,  он
вприпрыжку побежал по придорожной траве. Оставив мать и дядю Костю позади,
дети  решили  догнать  шедших  впереди  -   Олину  учительницу  Александру
Григорьевну и  начальника заставы дядю  Витю,  который служил вместе с  их
отцом и жил в одном доме с ними.
     - Дядя  Витя!  Александра  Григорьевна!  Подождите  нас!  -  крикнула
девочка.
     - Григорьевна-а-а-а!  Мы идем к ва-ам!  -  пищал Слава и, спотыкаясь,
едва поспевал за тащившей его за руку Олей.
     - Я  бы  на  вашем месте давно прекратила эту  канитель.  Только сами
напрасно мучаетесь и другим покоя не даете, - говорила Шарипова.
     - Как прекратить, Клавдия Федоровна? - спросил Кудеяров.
     - Пойти в загс, расписаться, вот и все!
     - Нет, это не так просто, как вы думаете. Я попробовал посоветоваться
с одним моим другом,  командиром части, так он меня в пух и в прах разнес!
Ты,  говорит,  советский командир  и  вдруг  вздумал  жениться  на  дочери
лавочника...
     - Кто этот человек? Наверное, ваш начальник? - пытливо посматривая на
Кудеярова синими вдумчивыми глазами, спросила Клавдия Федоровна.
     - Это неважно. Мне и другие так говорили.
     - Ну кто, например? Или вы мне не доверяете?
     - Что вы,  Клавдия Федоровна!  Я  всем с  вами делюсь,  как с  родной
матерью... Если хотите, ваш муж то же самое говорил.
     - Саша? Это он может, - улыбнувшись, подтвердила Шарипова, воображая,
какую горячую проповедь прочитал по  этому  поводу  ее  муж.  -  А  вы  бы
напомнили ему его же слова: "Человека надо правильно воспитывать, для того
чтобы он стал настоящим человеком!" А кто много-много лет воспитывал  этих
вот  только что освобожденных людей?  Польские паны да помещики.  Возьмите
Франчишку,  которая нам на заставу молоко носит, мужа ее, Осипа Петровича.
Они всю жизнь ломают горб с единственным стремлением разбогатеть,  а живут
так,  что лишней сорочки не имеют. А кто этот самый Олесь Седлецкий - отец
Галины?  Пятикопеечный  лавочник,  бакалейщик  по  недоразумению.  Там его
супруга  Стася  всем  заворачивает.  Ей  нужна  эта  жалкая  лавочка   для
фанаберии,  чтобы  купчиху  из  себя изображать.  А муж имеет единственную
лошаденку и сам работает в поле как вол, и дети трудятся. У них от мозолей
ладони трескаются. Что они, батраков, что ли, держат или раньше держали?
     - Нет.  Батраков  у  них  никогда  не  было.  Но  психология  у  него
действительно буржуйская.
     - Да   в   капиталистической  стране  у   каждого  крестьянина  такая
психология.  Наша молочница Франчишка,  казалось бы,  бедный человек,  а о
колхозе и слышать не хочет.  Получила землю пана Гурского и по секрету мне
сказала,  что мечтает молочную ферму завести. Вот тоже мне фермерша! Да вы
расспросите моего мужа,  как он  мальчишкой башмаки на  углу чинил и  тоже
мечтал открыть свою мастерскую... Потом пошел в армию, вступил в комсомол,
и там весь мусор из него вытряхнули!..  А вы, коммунист, испугались дочери
лавочника.  Если ее родители всю жизнь лукаво мудрствуют,  она-то при чем?
Ей-то зачем гибнуть из-за их глупости?  Она потянулась к вам всем сердцем,
не  видела она  таких людей.  А  хорошего человека всегда тянет к  хорошим
людям.  Галина прекрасная девушка. Какого из нее человека можно сделать! А
вы   ничего   самостоятельно  решить  не   можете.   Значит,   не   любите
по-настоящему, так и не морочьте девушке голову!
     - Неправда,  Клавдия  Федоровна.  Неправда!  -  горячо  запротестовал
Кудеяров. - Люблю... Вы и представить не можете, какое у меня было тяжелое
детство.  Я  вырос  сиротой,  воспитывался у  дальних  родственников.  Как
немножко подрос,  уехал в город пробивать себе дорогу. Работал на заводе и
учился. Когда я окончил училище, мне казалось, что счастливее человека нет
на всем белом свете!  Но тогда я еще не знал,  что такое полная,  до краев
счастливая человеческая жизнь.  Я понял это теперь, когда встретил Галину.
И  я  сказал себе,  что,  наверное,  буду долго жить,  раз могу так крепко
любить!..  Я  должен вас  поблагодарить,  Клавдия Федоровна,  за  то,  что
отругали и совет дали. Теперь я уже ударю беглым, на поражение...
     Кудеяров поднял руку,  кому-то погрозил, поправил на боку пистолетную
кобуру,  достал  из  кармана папиросу.  Прикуривая,  он  нахмурил широкие,
нависшие на глаза темные брови, отрывисто добавил:
     - Мне бы сейчас схватиться с кем-нибудь, переломил бы пополам...
     Шарипова пристально посмотрела на  него  и  залюбовалась чистотой его
темных  глаз  и   всей  его   крепкой  коренастой  фигурой,   затянутой  в
коверкотовую гимнастерку.  Радость бушевала в  нем  как  хмельной напиток,
рвалась наружу.
     Она  была  добрая женщина,  и  ей  хотелось переженить всех ближайших
друзей,  сделать их  такими же счастливыми,  как и  она сама.  Наблюдая за
Кудеяровым,  Шарипова думала о  том,  что на свете бывает разное счастье и
разная любовь. Вон начальник заставы лейтенант Усов тоже влюблен в недавно
приехавшую учительницу Шуру.  Но их любовь спокойна и ровна.  Да и Усов не
такой,  как Костя Кудеяров.  Витя Усов всегда спокоен,  собран и подтянут.
Или  его  природа  выковала из  твердой  породы,  или  таким  его  сделала
пограничная служба?..  Его Шурочка проста и довольно наивна, опыта ей явно
не хватает. С замужеством она не торопится, хотя любит Витю не меньше, чем
он ее.  Однако она боится,  что как только они поженятся, то их непременно
загонят в глухой медвежий угол.  А он... он тоже особенно не настаивает на
скорой свадьбе. Ухватился за ее слабое место, посмеивается и подшучивает:
     - Снова буду  проситься на  Памир.  Какие там  могучие горы и  скалы!
Страсть!  А  здесь что?  Нет ни  одного горного кряжа,  чтобы забраться на
вершину,  чтоб аж дух захватило.  Даже негде порядочную засаду устроить. А
какой там пейзаж!  Семьсот километров от  железной дороги.  Не поездка,  а
путешествие по  неизведанной местности.  Над  головой висит  скала тонн  в
тысячу,  внизу  темная  бездонная  пропасть,  а  тропинка  шириной  в  две
ладони...  Или  едешь  по  мостику через  пропастищу,  а  мостик скрипит и
покачивается.  Лучшего  способа закалки нервной системы и  не  придумаешь.
Едешь от лета к  зиме.  На перевале вьюга с ног валит,  а вниз спустился -
снова жаркое лето.  Махнем,  Шурочка,  на Памир,  там тигры водятся, шкуру
тебе добуду и у кроватки под ножки постелю.
     - Нет, насчет этого погоди, Витенька. Страшновато, - признается Шура.
От его рассказов у нее захватывает дух и, кажется, останавливается сердце.
     Усова ничем не  проймешь.  Напевая что-то  себе под нос,  он  садится
верхом на коня и едет проверять службу пограничных нарядов,  а в свободное
время обложит себя книгами и  работает.  Но  достаточно,  чтобы его конь в
течение двух дней не  завернул к  школе,  как  у  ворот заставы появляется
Шурочка и,  смущенно теребя  кончик  вздернутого носика,  просит  часового
доложить дежурному,  что  пришла  учительница и  хочет  видеть  начальника
заставы "по очень важному делу".
     Почему-то особенно часто ее визиты на заставу совпадали с дежурствами
Игната  Сороки,  шутника и  забавника.  При  появлении Шуры  он  принимает
официальный,  до приторности вежливый вид.  Вытянувшись в струнку, смотрит
посетительнице пристально в глаза, лаконично отвечает:
     - Начальник  заставы  лейтенант  Усов   заняты   службой  по   охране
государственной границы. Посторонним... тревожить запретили.
     - Да я же не посторонняя... Разве вы меня не узнаете?
     - Никак нет!
     - Странно...
     Шурочка еще в большем смущении пожимает плечами.
     - Так точно,  странно...  Вы не можете себе представить, какая у меня
скверная на лица память!
     - Очень жаль.
     - Так точно.
     - Как же вы с  такой,  с позволения сказать,  скверной памятью можете
служить в пограничных войсках?
     - Никак нет, я вам сказал, что у меня никудышная память на лица, но я
очень хорошо слышу и вижу.
     - Вы, может быть, признаете меня по голосу?
     - Да, голос такой я где-то слышал... Кажется, по радио...
     - Никак нет, товарищ Сорока, вы ошибаетесь. Может быть, можно увидеть
политрука?
     Александре Григорьевне сразу  неудобно  вызывать  по  "важному  делу"
Клавдию  Федоровну,  но  коварный дежурный и  тут  начинает вставлять свои
шпильки и путать все карты.
     - Никак  нет.  Политрук заставы  после  очередного дежурства прилегли
отдохнуть.
     - А Клавдию Федоровну? - открывает Шурочка свой последний козырь.
     - К сожалению, Клавдия Федоровна выбыла в город по личной надобности.
     После  такого  разговора у  Шурочки начинают часто  моргать ресницы и
кончиком туфли она сердито топчет ни в чем не повинный кустик.
     Видя  это,  Сорока смягчает тон  и  предлагает гостье повидать Олю  с
братиком,   которые  вместе  со   старшиной  Салаховым  собираются  варить
куропаткины яйца.
     Предложение дежурного принимается с нескрываемой радостью. Шура бежит
разыскивать ребятишек и  начинает помогать в их детской кулинарии,  а там,
глядишь,  сняв "запрет",  выходит Витя Усов - и все повторяется сначала до
очередного  "путешествия" лейтенанта  Усова  на  Чукотский  полуостров  на
собаках и  оленях с  переправой через быстротекущие реки  на  самодельном,
примитивно устроенном плоту.
     Клавдия Федоровна как  старшая по  возрасту в  их  кругу относится ко
всем  этим  житейским  историям  с  теплотой,   действительно  материнской
нежностью и  заботой.  Размолвки среди друзей она старается по возможности
быстро устранять.  Вчера,  например,  она пробрала основательно Шуру за ее
нерешительность и капризы. Досталось и Усову. Но он только отшучивался:
     - Действуйте, Клавдия Федоровна, действуйте. Время тоже на нас немало
сработало.
     Сегодня она  нарочно позвала их  в  село,  чтобы они  без помех могли
поговорить  друг  с  другом.  Кроме  того,  ей  хотелось  познакомиться  с
родителями Галины.  Виктор Усов согласился побывать в селе, потому что ему
нужно было кое-что разузнать об одном недавно появившемся здесь человеке.
     Прежде чем зайти к Седлецким, они прошлись по селу из конца в конец.


                               ГЛАВА ПЯТАЯ

     - Что  за  человека  высмотрела Франчишка?  -  спросила  Стася  после
исчезновения соседки. - Может, она брешет?
     - Может,  и  брешет,  -  уклончиво ответил Олесь и  поспешно вышел из
комнаты.
     В саду Седлецких было много вишневых деревьев, начавших уже ронять на
траву пожелтевшие листья.  В самом конце сада находилась беседка,  обвитая
хмелем.
     Раздвинув куст сирени,  Олесь,  согнувшись,  полез в беседку.  Увидев
сидевшего  за   круглым  столиком  вчерашнего  "контрабандиста",   он  так
растерялся, что даже позабыл поприветствовать быстро вскочившего гостя.
     - Не ожидали,  пан Седлецкий? - проговорил гость. Острые разномастные
глаза его смотрели на Олеся сквозь круглые роговые очки, неуклюже сидевшие
на  сухом хрящеватом носу.  Вчера этих очков на незнакомце Олесь не видел.
Он еще больше смутился.
     - Удивлен немножко...  это сущая правда, - пробормотал Олесь и присел
напротив.  Он  не  только был не  рад пришельцу,  но  чувствовал себя так,
словно его самого,  как карася,  посадили в  пруд пана Гурского к матерым,
столетнего возраста щукам.
     - Не удивляйтесь,  пан Седлецкий,  -  негромко проговорил гость, видя
замешательство хозяина. - Я считал себя обязанным навести