т крали, свадьбы устраивали и тому подобное...
Ты,  милок,  не делай удивленное лицо,  - генерал взглянул на Кудеярова. -
Поедешь жену разыскивать.  Здесь не нашел,  так в  тылу у  немцев поищешь.
Там, наверное, уже потомство твое растет, может, родились двойняшки!.. Так
что я сказал? Самое главное...
     - Вы сказали, что мы клад, - напомнил Кудеяров.
     - Без  тебя знаю,  не  повторяй!  Вот куда мне положить этот клад?  -
свирепо наморщив брови,  не отрываясь от карты,  проговорил Рубцов.  Мысль
его работала напряженно и четко. Очертив на карте красный кружок, поставив
в середине точку,  Зиновий Владимирович добавил:  - Вы ляжете на парашютах
примерно в этом месте.  Видите точку?  А мы,  как известно,  находимся вот
здесь.  Рыбница.  Это по прямой шестьдесят километров. Такое расстояние мы
со своими стволами на моторах пройдем быстро, ну, в два-три дня. Правда, у
нас  много  тяжелых машин,  а  здесь неважные дороги.  Выйдем юго-западнее
района Дружниковки -  к Неману,  вы понимаете,  к Неману!  - Рубцов поднял
вверх толстый цветной карандаш и погрозил в пространство. - Вот как раз на
это место,  где в знаменитую реку впадает Августовский канал. Вы спросите:
чем знаменит Неман? Да хотя бы тем, что там Наполеон топил своих уланов. К
устью  мы   подойдем  в   срок.   Гарантирую.   Против  моих  самоходок  и
тридцатьчетверок враг  жидковат,  мы  его  стопчем быстро.  Это  для  меня
совершенно ясно.  Но там этот проклятый Августовский канал, на котором мне
приходится воевать уже четвертый раз. Он у меня в печенках сидит еще с той
войны!  Я  тогда  через  него  солдатом  плавал,  потом  в  гражданскую  -
кавалеристом,  младшим командиром, в начале этой войны - подполковником, а
теперь генералом там  искупаться хочется,  да  только самому,  а  чтобы не
противник  выкупал...   Там  моя  Мария  Семеновна  осталась!   -  Зиновий
Владимирович замолчал,  хотел  отойти от  стола вдохнуть свежего воздуха у
окошка, но остался на месте и вдруг неестественно громко заговорил: - Мне,
понимаете,  сын мой Борька, летчик, и тоже, между прочим, майор... пишет и
все  время спрашивает,  где мать?  А  я  ему вру,  выдумываю всякие глупые
истории.  То она в Ташкенте,  то в Самарканде, то эвакуировалась в колхоз,
переменила климат.  Не могу правду написать... Понятно, они большие друзья
были...  Да...  А  на днях он мне прислал письмо и  корит,  что я  такой и
рассякой эгоист  -  старуху  бросил  и  не  могу  ему  сообщить,  где  она
находится... Вот они какие, майоры-то!..
     И   Костя  и  Викторов  хорошо  понимали,   чем  вызвана  неожиданная
откровенность этого человека.
     - Да   надо  бы   уже  написать  правду,   Зиновий  Владимирович,   -
сочувственно посматривая на генерала, сказал Викторов.
     - Как отвоюю это место,  тогда напишу,  - решительно заявил Рубцов. -
Так  вот,   друзья  мои,  продолжим  наше  дело.  До  этого,  как  видите,
змеевидного канала мы пройдем форсированным маршем,  придется подраться на
пути,  не без этого.  Но там,  в устье,  настоящее змеиное гнездо. Надо их
основательно вышибать.  Правый фланг нашей армии будет наносить удар вдоль
линии железнодорожной ветки от Поречья -  на Друскеники -  в  Литву.  Наши
части идут в центре армии,  чтобы большой мощностью артиллерийских стволов
расхлестать это  гнездо вдребезги!  Прежде всего  нам  нужны точные данные
разведки и корректировщики там,  в тылу...  Это должна выполнить десантная
группа.   Командир  десанта  -   гвардии  майор   Кудеяров,   политический
руководитель  и  уполномоченный  штаба  партизанского  движения  -   майор
Викторов. Вы должны высадиться в районе действующих партизанских отрядов и
целиком  подчинить  их  себе.   Задача:  разведка  живой  силы  и  техники
противника,  обнаружение скрытых минных полей.  В вашем распоряжении будут
саперы.  Проверка состояния мостов  и  дорог  для  дальнейшего продвижения
нашего тяжелого вооружения.  Мы  должны иметь полную информацию!  Когда вы
услышите,  что наши стволы начали хлестать по этому змеиному гнезду,  тоже
начнете действовать, но в зависимости от того, как к тому времени сложится
обстановка. Если подойдет такой момент, что можно ударить с тыла, наносите
концентрированный удар  большой силы,  только не  распыляйтесь.  Это  одна
сторона дела.  Другая заключается вот  в  чем:  противник при  отступлении
угоняет   все   мирное   население.   Ваша   задача   -   всеми   усилиями
воспрепятствовать  угону  населения  в  фашистское  рабство.   Как  только
выявится наш  успех  -  а  он  будет  непременно,  -  и  гитлеровцы начнут
сматывать удочки,  вот  тут-то  вы  и  должны развернуться.  Все дороги на
замок!  Сильный рывок вперед,  глубже в тыл, засады на всех магистралях, и
не давать вывозить не только живую силу и  технику,  но и  ни одного мешка
хлеба,  ни одной картофелины! А с хлебцем у фашистов туго. Украина и почти
вся Белоруссия уже освобождены.  Враг мечется,  как зверь,  а  когда зверь
начал метаться,  тут  его  и  добивай.  Перспектива сейчас у  этих  зверей
мрачная.  Мы подходим к  нашей границе и напомним им июнь тысяча девятьсот
сорок первого года!  Напомним так,  чтобы те,  кто сумеет уйти отсюда, всю
жизнь не забывали об этом и передавали потомству, что советские люди умеют
постоять за свою землю.  Я думаю,  друзья мои,  что вы представляете себе,
какая перед вами стоит задача?
     - Все ясно,  Зиновий Владимирович,  -  подтвердил Викторов. - Задание
будет выполнено.
     - Завидую вам!  Раньше меня придете на  наши пограничные рубежи.  Сам
рвусь, рвусь!
     Зиновий Владимирович встал,  снял очки,  положил их на карту и прошел
до  противоположного  окна.  Остановился,  посмотрел  на  лесные  сумерки,
погрозил  пальцем  маячившему  перед  окном  часовому.  Тот  улыбнулся  и,
поправив  каску,  скрылся  за  стеной.  Генерал  повернулся  к  столу.  На
некрасивом, но вдохновенном лице его тенью лежала мечтательная улыбка.
     - Костя!  Помнить, на заставе осталась дочка политрука Шарипова?.. Ты
тоже, Сергей Иванович, должен ее знать.
     - Конечно, знаю. Я же тогда провожал вас вместе с ее матерью. Как это
случилось,   толком  не   узнал.   Клавдия  Федоровна  ничего  не   успела
рассказать...
     - А  я  вот знаю!  Шура,  жена Усова,  в  момент обстрела решила узлы
какие-то связать,  осталась с ней и девочка,  ну,  ее там и ранило.  Так и
осталась.  Вот  Костя  видел ее  после.  Жила  в  польской семье.  Вы  там
обязательно поинтересуйтесь судьбой этой  девочки.  А  у  тебя где  семья,
Сергей Иванович?
     - У меня, кроме отца, никого нет, - смущенно ответил Викторов.
     - Сколько же тебе стукнуло,  душа моя? - спросил Рубцов и, заглядывая
в глаза Сергею Ивановичу, остановился напротив.
     - Тридцать пять, Зиновий Владимирович!
     - И не женился?  Ну,  это, брат, непростительно! Болезнь, говоришь? К
черту твою болезнь! Это тебе доктора ее придумали! Болезнь... Поди, любила
какая-нибудь?  Да и  как не полюбить такого!  А  ты посыпал голову пеплом:
нельзя-де жениться,  умру скоро...  Знаю я вас таких самоотверженных, свои
поступки за геройство считаете, а чувства других для вас нуль!
     - Признаюсь честно,  Зиновий Владимирович,  так оно и было.  Заболел,
демобилизовался,  лечиться  поехал.  Врачи  действительно наговорили таких
страстей, куда там женитьба!
     - Это, милый, я и тогда знал - рассказывала мне одна женщина. Где она
сейчас?
     - Агроном. В колхозе работает. Переписываемся...
     - Переписываемся...  Поехал бы да женился...  Не понимаешь, душа моя,
как  приятно  получить  письмо  от  жены,   а  сынишка  пальчик  к  письму
приложит... Эх ты, дядя Сережа! - ворчал генерал.
     Он медленными шагами стал ходить по комнате и  большими глотками пить
остывший  крепкий  чай.  Поставив пустой  стакан  на  стол  и  порывшись в
кармане, Зиновий Владимирович достал маленькую записную книжечку и, листая
ее, сказал:
     - Возьми у меня адрес Клавдии Федоровны Шариповой. Как только узнаешь
там все о девочке, при первой же возможности сообщи матери, понял?
     Тепло  распрощавшись  с   офицерами  и  пожелав  им  удачи,   Зиновий
Владимирович подошел к окну. Летний день уже давно сменился ночью.
     На  западе  гулко  ударили  пушки.  Генерал  узнал  их  по  голосу  и
улыбнулся.  Повернувшись, он подошел к столу и снова развернул перед собой
большую топографическую карту.


     Война продолжалась...


                                  ЭПИЛОГ

     В  один  из  августовских дней  сорок четвертого года маленький Костя
поскандалил с бабушкой Франчишкой,  назвал ее "драной козой", как она сама
часто  говорила о  себе,  и  потом,  выискивая предлог,  чтобы помириться,
поднимался на  цыпочки и  робко заглядывал в  окошко.  Один  раз  тихонько
окликнул,  но ему никто не отозвался. Встав на лежащий возле стены кирпич,
он приплюснул нос к стеклу:
     - Бабуся, а можно мне до тебя зайти?
     Ему пошел уже четвертый год, он понимал, что обидел бабку, и не знал,
как ее расположить к себе.
     - Нельзя  ко  мне  заходить,  -  раздался  из  окна  голос  Франчишки
Игнатьевны. - Раз ты бранишься, так уходи домой. А как только приедет папа
твой, я ж ему все про тебя расскажу, какой ты есть озорной мальчишка!
     - А когда приедет папа? - спросил Костя.
     Каждый день ему говорили,  что скоро должен приехать папа,  но он все
не ехал, и мальчик теперь в каждом военном пытался узнать своего отца.
     Вдруг  за  воротами послышался шум  мотора,  потом  гудок автомобиля.
Костя оглянулся. Тут уж, когда машина подъезжала к самому дому, Косте было
не  до  мирных  переговоров с  бабушкой.  Подтянув  штанишки,  он  шариком
выкатился на улицу и  очутился прямо против дверцы остановившейся у  ворот
машины.  Костя  широко открыл рот  и  часто заморгал глазенками.  Вышла на
улицу и Франчишка Игнатьевна.
     Из машины сначала вылез один военный,  высокий и плечистый, с большим
пистолетом,  затем второй,  пониже ростом,  в зеленой пограничной фуражке.
Костя уже много видел военных за  последние дни,  не раз они катали его на
своих машинах, и он теперь сторожил каждый звук мотора.
     - Ты  чей,  мальчик?  -  присев на  корточки и  тревожно всматриваясь
темными,  блестящими  от  радости  глазами,  спросил  военный  с  погонами
артиллериста.
     - Мамин и  бабушкин,  да  еще немножко тетин да  дедушкин,  -  охотно
ответил мальчик.
     - А как твоя фамилия, мальчик, и как тебя зовут?
     - Да я ж Костяшка Кудеяров!  - с особым ударением на букву "р", смело
ответил мальчик.
     - Сын! - закричал артиллерист и подхватил ребенка на руки.
     Стоявшую   поодаль   Франчишку   Игнатьевну   как    ветром    сдуло.
Лейтенант-пограничник  только  заметил,   как  мелькнули  ее   башмаки  на
деревянной подошве и она скрылась в саду.
     - Ты  знаешь своего папу?  Знаешь?  -  ничего не  видя,  кроме  этого
черноглазого мальчика, выкрикивал большой Костя.
     - Знаю папу.  Вот он,  мой папа!  -  растерянно тыча пальчиком в  лоб
обласкавшего его офицера,  с  довольной улыбкой проговорил мальчик и робко
прислонился к его горячей щеке.
     Прижав руки к  груди,  у садовой калитки уже стояла Галина и не могла
двинуться с  места.  Из-за  ее плеча,  чуть пониже ее ростом,  выглядывала
стройная темноволосая девочка с  грустным красивым лицом.  Тут  же  стояли
Франчишка Игнатьевна и Осип Петрович.
     - Ну,  Костяшка,  а где наша мама? - продолжая целовать сына, спросил
Костя. - Ах ты, маленький!
     - Нет, я уже большой! А мама, - вот она, мама!
     Не  успел  Кудеяров оглянуться,  как  Галина повисла на  его  плече и
сильной  рукой  вместе  с  сыном  обняла  за  шею.  Высокая,  гибкая,  она
прижималась мокрой щекой  и  целовала то  большого,  то  маленького Костю,
забыв,  что рядом стоят Франчишка Игнатьевна, незнакомый лейтенант и мать.
Ей  как-то  странно было  видеть  крутоплечего офицера в  погонах с  двумя
просветами,   со  строгими  под  глазами  морщинками.   Не  было  прежнего
молоденького лейтенанта в начищенных до блеска сапогах,  не было и прежней
девчонки Галины,  -  казалось,  что только сейчас она выросла на ее глазах
вместе  с  этим  загорелым  офицером  и  черноглазым лобастым  мальчишкой,
выросла и возмужала.
     Кроме Галины и  сына,  Костя тоже никого не  видел,  слышал только ее
ласковый шепот и чувствовал ее горячее дыхание.
     - Папка,  у тебя волосы колючие,  -  напомнил о себе маленький Костя,
теребя отцовский чуб.
     - А  у  тебя  не  колючие?  -  спросил  Кудеяров,  поглаживая  гладко
остриженную головенку сына.
     - У бабушкиного порося вот так колючие!  - ответил мальчик и заставил
всех рассмеяться.
     Отдельно,  в сторонке, стояла Оля. Она вскидывала большие серые глаза
то на Костю, то на лейтенанта в зеленой фуражке. Детская память отыскивала
знакомые черты этого лица и находила их,  но еще не могла подсказать,  где
она видела его.
     Кудеяров заметил Олю и шагнул к ней.
     Он понимал,  о чем она сейчас думала. Поздоровавшись с Олей, Кудеяров
представил лейтенанта.
     - Новый  начальник  пограничной заставы  лейтенант Павлов.  Ты,  Оля,
помнишь сержанта Павлова?
     - Немножко помню, - ответила Оля. - Он служил на соседней заставе.
     - Должна помнить!  -  Павлов шагнул вперед,  протянул руку ей,  потом
подошедшему Осипу Петровичу.
     - Вот и опять встретились,  -  заметила Франчишка Игнатьевна,  искоса
посматривая, как Павлов тискал в своих крепких руках щупленькое тело Осипа
Петровича.
     - Что ж, придется снова коровку доить да молочком поить... - добавила
Франчишка Игнатьевна.
     - Подоим,  матка,  подоим!  Давай-ка крынку бери да новую кашку вари!
Гости  дорогие!  Не  ветерок попутный занес,  а  сами  издалека,  издалека
пришли, - взволнованно проговорил Осип Петрович.
     В  это  время налетел порывистый ветер,  закрутил под  ногами слабые,
раньше времени упавшие с  деревьев листья и  начисто вымел  их  со  двора.
Качнулась молодая рябина под окном Франчишки Игнатьевны и зазвенела своими
красными  недозрелыми ягодами.  Сидевшая на  вершине  птичка  вспорхнула и
полетела куда-то в вышину, где кружились серые курчавые облака.
     "Вот так  и  моя  птичка скоро улетит",  -  посматривая на  оживленно
разговаривавшую Олю, подумала Франчишка Игнатьевна.
     Так этому и суждено было случиться.
     Спустя несколько дней  Оля  жала  серпом на  берегу канала траву  для
коровы и  не заметила,  как к  ней тяжелой,  разбитой походкой подошла уже
немолодая, повязанная синим платком женщина и, остановившись, спросила:
     - Ты не скажешь, девушка, как мне пройти в село Вулько-Гусарское. Мне
надо видеть семью Августиновичей...
     Женщина нервно поджала сморщенные губы и,  чтобы не показать, как они
дрожат, закрыла их платком.
     От сильного напряжения она покачивалась, словно пьяная.
     - Гусарское туточки рядом,  -  певуче,  на белорусский манер ответила
Оля. - А зачем вам Августиновичи? Я из их семьи...
     Оля  повернулась  к   ней  лицом  и  стала  пристально  рассматривать
утомленную женщину со знакомыми, поблескивающими от слез глазами.
     - Ты меня не узнаешь,  доченька?  - стараясь проглотить слезы, совсем
задыхаясь, спросила женщина.
     Оля  выронила блеснувший на  солнце серп,  тихо,  замирающим голосом,
по-взрослому сказала:
     - Узнаю, мама!
     И,  сильней еще раз выкрикнув это слово,  протянув руки,  прижалась к
матери, и они обе как подкошенные опустились на землю.
     Потом  сидели  на  берегу  канала,  и  Клавдия Федоровна с  жадностью
истосковавшейся матери целовала трепетавшую у  нее на  руках девочку и  не
верила,  что  наконец она ее  нашла.  Клавдии Федоровне казалось,  что она
уходила  куда-то  во  тьму  бесконечно  длинной  и  тяжелой  ночи,   когда
невозможно заснуть,  а  только можно думать,  страдать,  ждать весточку от
мужа,  от  этой маленькой девочки,  о  судьбе которой она ничего не  знала
более трех лет.  Надо было обо всем думать,  заботиться,  чтобы прокормить
оставшихся на руках мальчиков,  надо было мучительно ждать этот счастливый
и  печальный сегодняшний день.  Она  говорила торопливо,  страстно,  чтобы
излить свою горечь и радость встречи. Ей хотелось спросить об отце, но она
боялась, догадываясь, что ничего утешительного не услышит.
     - Оленька, деточка, расскажи, как ты жила, а то все я говорю, говорю.
Тяжко мне было, Олюшка!.. Ой как тяжко!
     - Я ж знаю, мама... - Оля положила голову к ней на колени, поглаживая
жесткие руки  матери,  продолжала:  -  Когда у  меня немножко зажила нога,
погнала я  гусей пасти,  и  захотелось мне  домой -  на  заставу,  ой  как
захотелось, мама!
     - И ты пошла? - наклонившись к ней, спросила Клавдия Федоровна.
     - Да,  мама.  В  нашей  квартире  на  полу  пуговичка лежала,  папина
пуговичка... Помнишь, которую, думали, Славка проглотил?
     - Ну,  а  как  папа?  -  вырвалось у  Клавдии Федоровны,  и  она сама
испугалась этого вопроса.
     - Папа? Папа в окопе сидел... Я его видела, узнала, как же я могла не
узнать  папу?  Голова большая,  остриженная,  а  на  фуражку комочек земли
скатился.
     - Ничего,  Оленька,  этого не было,  ты фантазируешь, - стараясь быть
спокойной,  проговорила Клавдия  Федоровна.  Но  Оля  чувствовала,  как  у
матери, точно в ознобе, тряслись колени.
     - Нет,  мамочка,  я  видела сама.  Потом еще ходила,  а там уже стоял
маленький крестик... Мы туда, мамочка, сходим.
     - Сходим, доченька, - тихо проговорила Клавдия Федоровна.
     Вечером они вместе с генералом Рубцовым, с большим и маленьким Костей
стояли на высоте, где была пограничная застава.
     На  западе за  темной тучей спрятался и  погас последний луч  солнца.
Блеснула молния, раскатисто загремел гром.
     - За Августовскими лесами гроза продолжается. Но завтра будет хороший
день, - сказал генерал Рубцов и крепко надвинул на лоб фуражку с малиновым
околышем.


     ...Через три  с  лишним года Клавдия Федоровна вновь увидела,  как во
дворе  заставы  выстроились  пограничники.  Только  люди,  за  исключением
Павлова,  были другие.  Но они были так же строги и мужественны,  как и их
предшественники, навечно оставшиеся на своей родной заставе.
     Новому  поколению воинов  пришлось пройти  тяжелый тысячекилометровый
путь,  чтобы встать на охрану прежних государственных рубежей.  Они прошли
от стен Москвы,  через руины Сталинграда, Киева, Харькова, Минска, твердой
рукой били врага,  освобождая свою землю,  и первыми встали на пограничный
пост.
     - Застава,  смирно! - скомандовал Павлов и, подойдя к генералу, отдал
рапорт.
     - Товарищи пограничники!  -  остановившись перед  строем,  проговорил
Рубцов.  -  Здесь, на этой заставе, двадцать второго июня тысяча девятьсот
сорок первого года  ваши  братья по  оружию приняли первый удар фашистских
захватчиков. Здесь в неравном бою пали геройской смертью начальник заставы
лейтенант Виктор Усов,  политрук Александр Шарипов,  заместитель политрука
Стебайлов,  солдаты Башарин,  Кабанов и другие... Золотыми буквами напишет
Родина их  имена на гранитном памятнике.  И  каждый день,  уходя на охрану
государственных   границ,    многие    поколения    пограничников    будут
останавливаться перед ярко  горящей звездой.  В  минутном молчании отдадут
они воинскую честь славным героям и  еще бдительнее станут охранять мирный
труд нашего народа, наше коммунистическое будущее...
     Когда генерал закончил короткую речь, наступила торжественная тишина.
Слышно было,  как весело взмахивая крыльями, скрипел электрический ветряк.
Потом от  правого фланга строя отделился наряд пограничников и,  отойдя на
несколько шагов, остановился. Раздалась негромкая, но отчетливая и строгая
команда:  "Заряжай!"  Защелкали затворы,  еще быстрее закрутился пропеллер
ветряка,  словно измеряя плотность и чистоту воздуха.  А воздух был еще не
совсем чистый, пахло пеплом и гарью войны, которая, все отдаляясь, уходила
далеко на запад,  оставляя