б,
фашисты. Но придет время, и родители этой девушки все поймут и осудят сами
себя.  И время это не далеко, оно скоро придет... Но и наши молодые ничего
не  продумали,  ничего не  взвесили!  Вот  они  сегодня уезжают.  Все  это
отлично.  Завтра будут в  городе.  Где они остановятся?  В гостинице или у
товарища?  Башмаки на деревянной подошве нужно сменить на приличные туфли.
Надо купить новое платье, и не одно. Потом Кудеяров хочет повезти Галину в
Москву,  затем на  курорт.  Он  хочет,  чтобы человек,  которого он любит,
почувствовал себя счастливым.  Я  приветствую это желание и в свою очередь
хочу  помочь им.  Вот  возьмите этот  ключик.  -  С  этими словами Зиновий
Владимирович вытащил из кармана ключи и положил на стол.  - Мне с супругой
гродненская  трехкомнатная  квартира  пока  не  нужна.   Живите  и  будьте
счастливы,  там все есть,  все приготовлено... А вот и еще один ключ - это
от моей машины,  она у меня собственная.  Садитесь -  и в добрый путь. Вот
такой мой отцовский завет!
     Густой  голос  Зиновия  Владимировича разогнал,  уничтожил  тягостное
настроение. В комнате стало как-то светлей, уютней. Оживились и повеселели
лица гостей.  У Галины часто затрепетали темные ресницы, и она, сжимая под
столом руку Кости, с радостным чувством поглядывала на этого удивительного
пожилого офицера.
     Костя смущенно и  неловко налил полный стакан вина  и  поставил перед
майором,  но,  поймав  его  укоризненный взгляд,  окончательно смутился  и
покраснел.  "Что же я,  дурень,  делаю?  Надо ведь, наверное, благодарить.
Хоть бы Клавдия Федоровна что-нибудь подсказала".
     Зиновий Владимирович взял стакан и выпил его до дна.
     Клавдия Федоровна со  следами слез  на  щеках  встала и  решительными
шагами обошла вокруг стола.  Подойдя к  Рубцову,  она белой,  полной рукой
обняла его за шею.
     - Хоть  и  не  любит наш  Зиновий Владимирович целоваться,  а  я  его
все-таки поцелую.
     С этими словами она трижды поцеловала сконфузившегося майора в щеки.
     - Браво! - хлопая в ладоши, крикнул Шарипов. - Браво!
     - Кто это сказал,  что я не люблю целоваться?  - оправдывался Зиновий
Владимирович.  -  Это я  на людях только стесняюсь,  -  закончил под общий
хохот Рубцов.
     Спустя два часа молодых усадили в машину и отправили в город.


                            ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

     Кавалерийский наряд пограничников во главе с лейтенантом Усовым рысью
проследовал вдоль канала и втянулся в лес.
     Встретив на развилке дорог патруль, Усов приказал всадникам спешиться
и укрыть лошадей под деревьями.
     Советские радисты запеленговали работу неизвестного радиопередатчика,
действующего в разных лесных квадратах.  Было видно, что нарушители кочуют
с  места на место и  передают шифрованные передачи.  Несколько часов назад
войска  оперативной группы  совместно  с  пограничниками зонального отряда
заняли все выходы из леса и начали осуществлять его методическую проческу.
Для  того чтобы обнаружить радиоточку,  пришлось прочесать лесной массив в
тридцать - сорок километров.
     Начальнику заставы лейтенанту Усову было приказано выставить на своем
участке  конные  и  пешие  патрули,  контролировать дорогу  на  Вильнюс  и
лесосплавный канал.  Это  старое сооружение было  построено белорусскими и
польскими крестьянами. Канал брал свое начало от пограничного озера Шлямы,
окруженного девственными лесами, и тянулся на многие десятки километров по
Западной Белоруссии к Неману.
     Сукальский хорошо знал эту  местность.  Еще будучи уланским офицером,
он  не  раз приезжал в  имение пана Гурского и  распил здесь на пикниках и
охоте  не  одну  бутылку  французского вина.  Блестящий мундир  офицера он
сменил на монашескую сутану,  но и  ее давно уже променял на черный костюм
находящегося на  службе  у  Ватикана  разведчика,  которого  христолюбивые
хозяева  заставляли  творить  самые  грязные  дела.  Пользуясь  фальшивыми
документами пастыря  Львовской метрополии,  Сукальский приехал в  Западную
Белоруссию для  "ревизии деятельности католических церквей".  На  самом же
деле  он  распространял  брошюру  Слипого  "Главные  правила  современного
душепастырства"  и   другую   нелегальную   литературу   среди   отсталого
крестьянства и реакционно настроенного кулачества.  Одновременно, выполняя
задание  иностранной  разведки,  он  собирал  информацию  о  строительстве
пограничных укреплений и  настроениях белорусского и  польского населения.
По  прибытии на  место Сукальский связался с  местными националистическими
элементами фашистской ориентации.
     После  визита к  Юзефу  Михальскому,  боясь провала,  Сукальский взял
надежных людей и перебазировался в лес.
     Чувствуя,  что  на  одном месте оставаться нельзя,  Сукальский,  сняв
радиостанцию,  двинулся по  направлению к  литовской границе с  намерением
получить помощь  у  известных ему  людей.  Однако  вскоре  он  понял,  что
находится в  ловушке.  Волчий инстинкт этого матерого диверсанта подсказал
ему,  что он попал в железное кольцо, которое с каждым часом сжималось все
плотней и плотней.
     Сукальский повернул в другую сторону и стал пробираться в глубь леса.
Его сопровождали сыновья Юзефа Михальского - Юрко и Владислав.
     Пройдя метров пятьсот,  Владислав обогнал Юрко,  тащившего за  спиной
портативный радиопередатчик,  приблизился к  Сукальскому и  тронул его  за
плечо:
     - Если  вы  хотите,  пан  Сукальский,  идти на Вильнюс,  то дорога на
Вильнюс не здесь, - тихо сказал Владислав.
     - Я это знаю, - мрачно ответил Сукальский и, зверовато оглядываясь по
сторонам,  спросил:  -  Неужели в лесу нет такого места, где было бы можно
надежно укрыться и дождаться темноты?
     - Места такие есть,  - сказал Владислав. - Это, пожалуй, и есть самое
дикое место. Но у пограничников собаки.
     Он  еще не подозревал,  что лес почти окружен.  Понимал безвыходность
положения только Сукальский,  о  чем сразу же  сообщил и  Владиславу.  Тот
удивленно  заморгал  глазами  и   стал  нетерпеливо  перекладывать  пустую
корзинку с руки на руку.
     - Тогда нам надо уходить,  пан Сукальский,  -  в  смятении проговорил
Владислав.
     - А  если тебя по дороге схватят?  -  в  упор спросил Сукальский.  Он
знал,  что удерживать Владислава нет никакого смысла:  парень будет только
помехой.
     - Я  скажу,  что ходил в лес за грибами...  что вообще у меня сегодня
расстроены нервы!  Я  поссорился со  своей  невестой и  решил пойти в  лес
успокоиться...
     - Но  если  советские чекисты не  поверят тебе  и  упрячут туда?..  -
Сукальский сложил два пальца крестом, изображая тюремную решетку.
     - Надо иметь доказательства, а их нет. Я все-таки советский служащий,
лесотехник,  на хорошем счету...  Но если нас всех захватят вместе и вот с
этой штукой... - Владислав показал пальцем на радиопередатчик.
     Сукальский исподлобья посмотрел на  подходившего Юрко  и  нахмурился.
Владислав,   пожалуй,   прав.  Радиоустановку  надо  немедленно  спрятать.
Подозвав Юрко,  он приказал отнести аппарат подальше в  кусты и зарыть под
корневищем.
     - Да вы не беспокойтесь, пан Сукальский! - сказал Юрко.
     Юрко был  совсем еще юноша со  светлыми,  кудрявыми,  как у  барашка,
волосами,  с полными,  порозовевшими от быстрой ходьбы щеками; у него были
печальные голубые глаза.
     - Здесь нас никто не найдет...
     - Мы всегда находимся в опасности, - мрачно ответил Сукальский.
     Он  подошел к  Владиславу,  рывком схватил его  за  руку  и  отвел  к
толстой, шатром раскинувшейся ели. Прижавшись спиной к стволу, лихорадочно
спросил:
     - Ты хорошо знаешь этот лес?
     - О-о!  Отлично,  пан  Сукальский,  -  понимая его волнение,  ответил
Владислав.
     - Как можно отсюда выбраться? Неужели нет никакого скрытого выхода?
     - Попробуйте  через  канал,  -  после  некоторого раздумья  заговорил
Владислав. - Неприятно, конечно, но другого выхода нет. Придется ползти по
канаве, по которой осушают болото, тут совсем недалеко. Когда спуститесь в
воду,  поплывете у  самой стены и  почти все  время под  водой.  Юрко  вас
проведет до канала, а потом проберется домой...
     - Хорошо, - коротко проговорил Сукальский и, выхватив из чехла острый
короткий нож,  стал торопливо делать на  древесной коре отметку.  Ему надо
было запомнить это место.  Здесь,  в  лесу,  он  спрятал важные документы.
Пришлось заучивать их наизусть. Покончив с отметкой, он повернулся и сунул
нож в маленький, висевший на поясе кожаный чехол.
     - Разрешите пожелать вам успеха, пан Сукальский. Мне надо торопиться.
Когда  будете  плыть,  обвяжите голову  травой  или  ветками.  Так  раньше
контрабандисты делали.
     - Меня  этому учить не  надо...  -  Сукальский усмехнулся и  протянул
Владиславу сухую жилистую руку.  Тот  крепко пожал ее  и  быстро скрылся в
густом орешнике.
     Через  несколько  часов  он  был  задержан  пограничниками  с  полной
корзинкой грибов и отведен в комендатуру.
     Высокий сгорбленный Сукальский остался стоять на  месте.  Ухватившись
за ветви ели руками, наклонив голову, он поджидал Юрко и напряженно думал.
Все,  что посоветовал ему Владислав,  было малоутешительным. Как загнанный
зверь, он чувствовал, что окружен со всех сторон солдатами, и понимал, что
вырваться из  этого  кольца  будет  трудно.  В  памяти  всплыли все  ранее
применяемые им  в  таких случаях уловки,  но  сейчас ничего подходящего не
находилось.
     Далеко за деревьями звонко и призывно заржал конь.
     Сукальский вздрогнул. Ему показалось, что в лесных шорохах, в шелесте
листьев скрывается шепот  приближающихся пограничников и  даже  слышны  их
осторожные шаги.  Вот  сейчас зашевелятся,  раздвинутся кусты и  раздастся
грозный окрик: "Стой! Руки вверх!"
     Шаги действительно приближались.  За кустом черемухи мелькнула фигура
Юрко.
     Сукальский оторвал руку от сучка, за который держался.
     Робкий  и  смущенный вид  Юрко,  измятый  коричневый костюм,  круглые
бараньи  глаза  вызывали у  Сукальского глухое  озлобление.  Больше  всего
Сукальского раздражала и  озлобляла безответная покорность этого красивого
юноши.  Стоило пообещать ему,  что он  скоро будет носить мундир уланского
офицера, командовать кавалерийским взводом, драться за новую Польшу, и он,
бросив учиться,  слепо пошел за паном Сукальским,  беспрекословно выполняя
все  его  поручения.  А  теперь,  думал Сукальский,  если  этот  мальчишка
попадется в руки пограничников, он так же откровенно и просто выдаст его.
     - Все в порядке.  Бегите к каналу,  -  прошептал Юрко.  - Торопитесь,
прошу вас. А мне надо домой.
     Сукальский не  ответил,  продолжая украдкой хмуро  коситься на  Юрко.
Больше  всего  ему  сейчас неприятна была  тонкая,  белая,  едва  покрытая
загаром шея юноши,  с помятым,  нечистым воротничком.  У Сукальского бурно
заколотилось сердце.  От  сильного  напряжения становилось трудно  дышать.
Выбрав глазами место,  он  ударил Юрко ниже мочки уха  в  шею и,  чтобы не
забрызгаться кровью, отскочил в сторону.
     Когда  замерла на  лице  юноши последняя судорога,  Сукальский поднял
труп  с  земли,  прислонил его  к  дереву,  сунул  в  вялые пальцы нож  и,
согнувшись, побежал в кусты.
     Спустя  несколько  часов  пограничники нашли  мертвого  Юрко.  Дальше
розыскная собака привела пограничников к берегу Августовского канала и там
потеряла  след.  Под  корневищем  сваленного  дерева  была  найдена  рация
германского происхождения.
     По  глубокой водосточной канаве,  заросшей мелким густым кустарником,
Сукальский осторожно прополз к  каналу.  Свой след он  посыпал специальным
порошком.
     Сначала  он  плыл  под  водой,  иногда  высовывая  обмотанную камышом
голову, жадно глотал воздух, снова плыл вниз по течению дальше от границы,
с  намерением миновать посты,  а там пробраться в Литовский лес.  Потом он
остановился и,  сидя в воде, спрятался под нависшую над берегом корягу. Он
слышал,  как по противоположному берегу прошел пограничный патруль.  Дрожа
от холода и страха,  сидел не шелохнувшись.  К ночи он так закоченел,  что
его  тело  начало  сводить  судорогой.  Но  переходить в  незнакомом месте
границу  он  не  решился и  поплыл  в  обратном направлении.  Единственным
спасением было выползти на берег и идти в Гусарское, чтобы укрыться в доме
Михальского. Другого выхода не было. Он вылез на берег, спотыкаясь и падая
в темноте,  в полном безразличии ко всему окружающему,  пошел через поле в
село и с трудом добрался до сада Михальских.
     Услышав сердитый лай собаки,  Юзеф вышел в  сад и  столкнулся с  едва
живым, промокшим, облепленным илом и водорослями Сукальским.
     - Что случилось? - шепотом спросил Михальский. - А где сыновья?
     - Дайте  мне  вина  и  спрячьте...   Умоляю  вас,   -  еле  выговорил
Сукальский.  -  Ваши сыновья спасли мне жизнь, о-о! Да сохранит их господь
бог!
     Юзеф  Михальский принес сухую  одежду.  Сукальский переоделся.  После
этого Михальский отвел его в  костел,  а под утро они уже были у литовской
границы.  Старый волк  Юзеф  знал  тайные тропы.  Через несколько дней  он
вернулся и был арестован.
     Владислав, которого за недостатком улик вскоре выпустили, стал писать
высшим  властям  жалобы,  всячески  стремясь  выгородить отца  и  запутать
следствие.


                            ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

     Вечером Усов  вызвал  старшего наряда  Сороку  в  канцелярию штаба  и
приказал:
     - Доложите подробно, как несли службу на посту номер шесть.
     - Да  я  уже,  товарищ  лейтенант,  докладывал товарищу политруку,  -
ничего не подозревая, бодро ответил Сорока.
     - Доложите еще  раз начальнику заставы.  Расскажите все от  начала до
конца, как заступили и как сменились.
     - Да  по-обыкновенному,   товарищ  лейтенант!  Пришли,  заняли  пост,
залегли... с Юдичевым. Трохи полежали в одном месте, потом пошли в другое,
там посидели...
     - Посидели,  полежали трохи,  -  багровея,  проговорил Усов.  - Какую
боевую задачу имеет пост?
     - Смотреть   за   каналом   и  за  ближайшими  дорогами.  -  Повернув
недовольное лицо в сторону, Сорока добавил: - Да какая там боевая, товарищ
начальник,  в тылу...  Кроме,  як бабы сельские полощут белье да голяшками
сверкают с утра до ночи,  там и смотреть не на что. Ну, ночью туда-сюда, а
днем сидеть тошно.
     - Так ты, наверное, не службу нес, а смотрел, как бабы юбки моют?
     - Конечно,  смотрел,  -  ухмыляясь,  ответил Сорока. - Глаза ж у меня
подходящие, ну и смотрел...
     - Не  годятся твои  глаза,  чтобы  нести пограничную службу.  Сегодня
посылаю рапорт и отчисляю тебя в другой род войск!
     - За что,  товарищ лейтенант?  - Сорока часто заморгал, предчувствуя,
какой  позор обрушится ему  на  голову,  когда он  изменит адрес и  пошлет
письмо  невесте  Варваре,  бригадиру одного  кубанского колхоза,  молодой,
разотчаянной  девушке.   Сорока   гордился  своей   службой  на   границе,
рассказывал о  подвигах пограничников,  сочиняя и  выдумывая их по всякому
поводу.  На  заставе это был самый первый балагур,  сказочник и  фантазер.
Недавно он послал своей невесте фотографию.  В  парадной форме он выглядел
таким молодцом,  что привел,  как писала Варя, в восхищение всю бригаду. И
вот  теперь начальник заставы прямо  заявил,  что  отчислит его  в  другую
часть.  Что же с  ним будет,  как станет смотреть он в глаза товарищам,  а
главное - Варваре?
     - За что,  товарищ лейтенант?  Ну, ежели эти самые бабы полоскают, то
даю вам честное комсомольское, что и очей своих больше не подниму...
     - Плохие твои очи, товарищ Сорока. Они сегодня диверсанта проглядели,
нарушителя, такого врага, что...
     - Этого  не  может быть,  товарищ лейтенант!  -  словно подстегнутый,
вытягиваясь в струнку, проговорил Сорока, ошеломленный сообщением Усова.
     - Прозевали!  Да,  да,  прозевали, просмотрели! Забыли устав. Забыли,
что  на  границе нет  второстепенных и  главных участков,  а  есть служба,
дисциплина и точное выполнение приказаний.  Вам молодой пограничник Юдичев
говорил,  что это тоже важный пост, а вы убеждали его в обратном, чего вы,
как старший наряда, не имели права делать! Вы, вы его должны воспитывать и
дисциплинировать,  а получается наоборот. Под носом у вас плыл нарушитель,
а вы где были? Ходили с места на место и на деревьях воробьев считали!
     - Больше  этого  никогда  не  будет,  товарищ  начальник  заставы.  Я
согласен  перенести,   перетерпеть  любое  наказание,   только  никуда  не
отправляйте меня!
     - Поздно!  Сдайте оружие. Получите пилотку и приготовьтесь к отъезду,
- твердо заключил Усов.
     Вернувшись из  канцелярии,  Сорока долго ходил по  казарме из  угла в
угол,   вздыхал,  мучился.  Несколько  раз  открывал  сундучок,  перебирал
знакомые вещи.  Попадавшиеся в руки письма бригадирши Варвары обжигали ему
руки,  он  запихивал их  на самое дно и  с  треском захлопывал крышку.  На
Юдичева смотреть не мог,  отводил глаза в  сторону.  Тот тоже молчал.  Оба
чувствовали, что надо поговорить, но не знали, с чего начать.
     - Меня, слышь, Юдичев, отправляют...
     - Куда отправляют?
     - Учиться... на курсы, - сам не зная почему, брякнул Сорока.
     - На какие такие курсы? - удивленно и недоверчиво спросил Юдичев. - Я
бы тебя к чертовой бабушке послал,  а не на курсы. Проморгали на посту. Ты
все... "второстепенный"... "в тылу"... Эх!
     - Сам понимаю,  что проморгал.  Вот за это меня и отправляют в другую
часть,  -  хмуро  и  подавленно признался Сорока,  чувствуя,  что  у  него
начинает першить в горле.
     - В другую часть? - спросил Юдичев. - Значит, совсем с нашей заставы?
А меня как же? Ведь вместе были на посту.
     Юдичеву неловко было перед товарищем:  себя он  тоже считал виновным,
да и наказание казалось очень тяжелым.  Уехать из части, с которой сжился,
не легко.
     - Ну что ж,  что вместе  были.  Я  старший  наряда,  значит,  за  все
ответственный.  А  тебе  что?  Ты  молодой  боец.  Вызвал  тебя начальник,
пропесочил - и концы в воду. А мне, брат, выдирай на голове чуприну. Что я
домой напишу?  Переведен в другую часть? А за что, дорогой товарищ Сорока,
вы удостоились такой чести?  И как еще там примут голубчика?  Ну,  скажут,
куда нам такого спихнуть? Валяй каждый день на кухне барабулю чисть, бачки
выскребай,  в казарме пол натирай...  Таковский!  Да разве,  скажут, можно
ему,  разгильдяю,  после этого какой-нибудь пост доверить? И не посмотрят,
что у Сороки два поощрения было.  Возьмут да еще и в  газете  какой-нибудь
пропечатают.  Сраму для меня будет на всю страну. В колхоз и глаз не кажи.
Там у нас такие девчата,  засмеют и до дыр пальцами  затыкают.  Хана  мне,
Юдичев!  Варвара  на  такого  и  глядеть  не захочет.  Если бы,  начальник
заставы, товарищ Усов, вы знали, что со мной зробили. Э-эх!
     Сорока сел на  койку и  опустил голову.  Однако он  глубоко ошибался,
думая,  что  начальник заставы не  знал о  его  положении.  О  переписке с
бригадиршей знала вся застава. Не раз Сорока в приливе нежных чувств читал
вслух письма и показывал фотокарточки. Усов вполне сознательно объявил ему
свое решение,  заранее зная,  какое оно  будет иметь воздействие.  Весть о
том, что Сороку отсылают с заставы, быстро разлетелась по всей казарме.
     - Ты к политруку сходи, - посоветовал повар Чубаров.
     - А зачем ему ходить к политруку? - вмешался Бражников.
     На  заставу Бражников прибыл недавно из  госпиталя и  имел медаль "За
отвагу",  полученную в  боях  за  Халхин-Гол.  Несмотря  на  короткий срок
пребывания на заставе,  он был назначен командиром отделения и  всей своей
степенностью   бывалого   сибиряка,   разумностью   суждений   и   строгой
дисциплинированностью быстро завоевал всеобщее уважение.
     - К  политруку ходить  нечего  и  не  положено  это  по  уставу.  Раз
начальник заставы принял решение,  значит,  он  нашел нужным его  принять.
Товарищ Сорока комсомолец,  так мы  обсудим е