учился с ним.
     - Пирог можешь испечь со свежей рыбой? - спросил Усов.
     - Пирог  с  рыбой?  Не  приходилось готовить  такого  блюда,  товарищ
лейтенант.
     - Не приходилось готовить? - удивился Усов. - Так слушай... Поставишь
на  дрожжах тесто,  обыкновенное,  как для выпечки хлеба,  только из белой
муки.  Предварительно отваришь пшено.  Когда будешь отваривать, воду слей,
чтобы каша получилась крутая.  Потом эту кашу поджаришь на постном масле с
луком.  Когда тесто подойдет,  раскатаешь его на  четыре угла,  понимаешь,
чтобы можно было загнуть и  слепить из теста конверт.  Нальешь в противень
масла,  положишь  эту  приготовленную для  конверта лепешку  -  аккуратно,
смотри не порви,  -  ровным слоем наложишь каши,  а  сверху на нее рядками
рыбу и репчатый лук.  Все это упакуешь в конверт - и в духовку. Как только
тесто подрумянится и подсохнет,  значит,  и рыба готова. Тащи из духовки и
накрой  полотенцем.   Мягкий  получится  пирог  и  пышный.   Это  кулебяка
по-сибирски. Расспроси Бражникова, он тебя научит. Понимаешь?
     - Все ясно!  -  улыбаясь,  сказал Чубаров, с удивлением думая, откуда
начальник заставы знает такие кулинарные премудрости.
     - Действуй, да смотри не испорти, не пересоли!..
     Возвращаясь к  себе.  Усов  увидел у  крыльца офицерского дома группу
громко разговаривающих людей.  Шура стояла, обнявшись с какой-то высокой в
зеленом платье женщиной. Рядом стояла Клавдия Федоровна. Она разговаривала
с Франчишкой Игнатьевной.  Справа от дома, около низенькой бани, на бревне
сидели:   политрук  Шарипов,  секретарь  райкома  партии  Сергей  Иванович
Викторов и Иван Магницкий.
     Когда  Усов  подошел  ближе,   женщина  в  зеленом  платье,   видимо,
предупрежденная Александрой Григорьевной, бойко повернулась к нему лицом и
легкими быстрыми шагами пошла навстречу. Что-то очень знакомое мелькнуло в
улыбающихся глазах этой высокой темноволосой красавицы.
     - Здравствуйте,   Виктор  Михайлович,  -  крикнула  она,  подбегая  к
смутившемуся Усову.
     - Здравствуй,  Галина.  Вот ты какая стала! - пожимая и встряхивая ее
руку, отозвался Усов.
     Галина так  изменилась,  что  узнать в  ней прежнюю босоногую девушку
было почти невозможно.  Она возмужала,  выросла,  похорошела.  Движения ее
стали  медлительными и  плавными.  Без  тени  кокетства,  неторопливо  она
поправила растрепавшиеся волосы.  Шелковое с  широкими складками платье не
могло  скрыть беременности.  Она  знала это  и  прятала глаза,  блестевшие
острой радостью.
     - Какая же я стала,  Виктор Михайлович?  -  спросила она своим чистым
певучим голосом, не отнимая от волос сильной загорелой руки.
     - Об этом не надо спрашивать у  мужчин.  Сама должна догадываться,  -
вместо   Усова   ответила   Франчишка  Игнатьевна,   раскачивая  в   руках
металлический бидончик,  в котором она всегда приносила на заставу молоко.
- Я своего Осипа никогда не расспрашивала,  чи я красивая,  чи як пугало с
огорода.  Вот он другой раз рассердится,  когда я его допеку, назовет меня
драной козой... А я ему отвечаю: смотрел, когда женился, вот и живи!
     Все рассмеялись.
     - Да вы,  тетя Франчишка,  наверное,  в молодости красавицей были!  -
заметила Клавдия Федоровна.
     - Может,  и была... - задумчиво проговорила Франчишка Игнатьевна. - Я
помню,  шел  мне  тогда восемнадцатый год,  а я уже у пана Гурского десять
коров доила,  да три  раза  в  день.  Вечером  суставчики  на  пальцах  не
разгибаются,  руки ломит, а в остальное время надо в саду копаться, полоть
да поливать. Как-то увидел меня молодой пан и говорит: "Чья такая?" А мы с
Осипом  в  тот  год  поженились,  и мой молодой муженек вскоре в Восточную
Пруссию в батраки уехал. Пан узнал об этом и приказал, чтобы я ему вечером
принесла парного молочка. Я, конечно, ничего не думаю, несу. А он сидит на
балконе и собакой забавляется.  Я ему кружку подаю,  а он  меня  берет  за
подбородок и спрашивает: "Скучно без мужа-то, востроносенькая?" Вижу, дела
не туда поворачиваются,  от подбородка дальше полез...  Я взяла  и  парное
молоко  из  кружки прямо ему в морду и выплеснула.  На другой день все мои
шматочки через забор вышвырнули.  Осенью вернулся мой Осип из  Пруссии.  Я
его спрашиваю:  "Ну як,  много заробил монетов?" - "Накопил,  - говорит, -
две кубышки да  слопали  их  баронские  мышки.  Барон  сам  жженые  спички
собирает, а нас вместо коней запрягает". - "Прибаутки, - говорю, - я потом
послухаю,  ты мне дело отвечай:  что привез?" - "Отсчитал,  -  говорит,  -
барон  десять  марок  да  пять колотушек в подарок:  иди,  говорит,  поляк
усатый, а вернешься, на порог не пущу да еще кобелей спущу... Барон все за
харчи подсчитал,  да за обувку,  кажется,  я ему еще трохи должен остался.
Вот какие мои заработки!..  Ну, а ты как?" - спрашивает он меня. Я тоже на
прибаутки  мастерица,  отвечаю ему:  "Оказал пан мне ласку,  а я у него на
носу зробила закваску.  Потом жить мне стало весело,  и юбки  мои  на  кол
сушить повесила.  Расчет получила не лучше твоего". - "Ежели, - говорит, -
пан что-нибудь с тобой худое сделал,  так я у него хлеб могу спалить да  и
усадьбу не пожалею.  В России, - говорит, - жгли панов!.." Вот он. Осип-то
мой, какой! Не гляди, что маленький да коротенький!
     - Ну,  а как ребенок-то?  -  спросила Шура. - Ребеночек-то, Франтишка
Игнатьевна, родился?
     - Конечно, родился. Как же иначе? Пожил, пожил, да и умер. Мы тогда с
Осипом лес корчевали. Трудная была жизнь... Ну, что вспоминать! Все прошло
и быльем заросло.  Вот вам этого не пережить, у вас мужья-то - соколы! Мой
Осип тоже был сокол,  да тогда взлететь ему было некуда... Я вот смотрю на
ваших соколов да  на  этих  воробушков,  -  Франчишка Игнатьевна потрепала
Славу по голове,  -  сердце радуется,  что я их молочком да сливками поить
могу,  хай растут,  хай и  моя тут будет малюсенька доля.  А когда у тебя,
Шура,  детишки будут и у Гали,  я им тоже принесу холодненького молочка по
бидончику.  - Франчишка Игнатьевна, моргнув Клавдии Федоровне, добавила: -
Но только скажу вам,  дорогие мои, замуж вы успели выпорхнуть, а свадьбы я
что-то  ни  одной  не  видела,   кружку  бражки  иль  доброй  настойки  не
попробовала. Нехорошо, голубушки мои, нехорошо!
     Франчишка Игнатьевна постучала костяшками пальцев о  молочный бидон и
укоризненно покачала головой.
     - Правильно,  Франчишка Игнатьевна!  Я  им все время говорю,  что так
нельзя поступать, - подхватила Клавдия Федоровна.
     - Вот  видишь!  -  Шура дернула за  рукав Усова и,  повернув голову к
старушке,   весело  сказала:  -  Сегодня  свадьбу  справляем,  обязательно
приходите!
     - Мой  Костя  придет,  сразу будет две  свадьбы!  Костя давно к  вам,
Франчишка Игнатьевна, в гости собирается, - добавила Галина.
     - Ну что ж, свадьба так свадьба! - тряхнув головой, согласился Усов.
     Клавдия Федоровна пригласила женщин в комнаты.
     Усов  остался  с  присевшими на  бревна  мужчинами.  С  Викторовым он
познакомился несколько месяцев назад, но много слышал о нем от Шарипова, с
которым они вместе служили на Дальнем Востоке.  Викторов по-прежнему часто
бывал  на  заставах,  интересовался жизнью  солдат.  Многих  коммунистов и
комсомольцев  заставы   райком   партии   привлекал  для   агитационной  и
пропагандистской работы в селах.
     - Михальский опять  вернулся в  Гусарское,  -  пристально взглянув на
Усова, сказал Магницкий. Лицо у него было угрюмое и встревоженное.
     - Значит, отпустили? - спросил Усов, не успевший собраться с мыслями:
новость была неожиданной.
     - Отпустили совсем. Документы я проверял.
     Председатель сельсовета расправил усы  и  недовольно кашлянул,  видя,
что Усов насторожился.
     - Когда он вернулся? - спросил Усов.
     - Вчера вечером.  Напился пьяный,  пришел ко мне и  начал приставать.
"Ты,  -  говорит,  -  написал на  меня донос и  штраф заставил уплатить за
порубку леса".  Я ему сказал,  что если он будет снова безобразничать,  то
свяжу его веревкой и отвезу в район.
     - Ну, а он что? - спросил Усов.
     - Сразу притих,  и,  как обычно,  в  комедиантство пустился.  "Ты,  -
говорит,  -  Иван,  теперь  ученый  человек,  курсы  прошел,  знаешь,  как
управлять нами.  Скажи мне:  могу  ли  я,  Юзеф Михальский,  быть полезным
Советской власти?" -  "Нет,  -  говорю, - с такими мыслями, как у тебя, ты
для Советской власти не годишься.  Тебе,  -  говорю,  -  наверное,  больше
фашисты нравятся".  Так ему и сказал.  А он так нагло отвечает: "А я люблю
сильную власть. Скажи мне: кто сильней все-таки - большевики или фашисты?"
Я ему говорю,  что когда в тридцать третьем году фашисты брали власть, я в
Восточной Пруссии в  батраках жил  и  видел,  как  они  друг  другу  горло
перегрызали из-за  того,  кому  на  какой должности быть.  Так  вот  какой
зверюга этот Михальский! Мне хотелось взять его за шиворот и так тряхнуть,
чтобы душа выскочила!
     - На кулаки тут,  товарищ Магницкий,  не возьмешь. Надо так работать,
чтобы его  сам  народ тряхнул.  Надо  покрепче сколачивать сельский актив,
который помогал бы  тебе и  мог  бы  дать отпор таким,  как Михальский,  -
спокойно проговорил Викторов,  думая о  том,  насколько еще  слаб сельский
актив и как мало подготовлен он политически.
     Колхоза в селе не было. Большинство крестьян почти все время работали
на отхожих промыслах и  домой возвращались только по праздникам.  Массовая
работа   среди   населения   западных   районов   Белоруссии  еще   только
развертывалась.  Ощущалась  нужда  в  хорошо  подготовленных  партийных  и
советских кадрах.  Шла  ожесточенная борьба  с  тайными шпионами Ватикана.
Укрывшись за  железными дверями  костелов,  они  нелегально распространяли
антисоветскую литературу,  проповедовали скорое  падение Советской власти,
обещая  населению "манну небесную",  готовили фашистско-националистические
вылазки.  Обстановка  была  сложная  и  напряженная.  Некоторые  обманутые
обыватели слепо верили проповедникам Ватикана.
     - На  мой взгляд,  товарищи пограничники,  -  сказал Викторов Усову и
Шарипову, - вам надо не только охранять советские границы, но и еще больше
помогать местным органам.  Вот мы открыли клуб,  избу-читальню.  А ведь ни
белорусское,  ни  польское население этих районов ничего подобного никогда
не знало. Вот и нужно помочь организовать работу и клуба и избы-читальни.
     - Мы,  Сергей Иванович,  видим свою силу в  крепкой дружбе с местными
жителями,  с народом,  -  вглядываясь в серые улыбающиеся глаза Викторова,
отозвался Усов.
     Шарипов  предложил  Викторову  остаться  обедать,   обещая   угостить
жареными линями.
     - Вот соблазн,  а!  - покачивая головой, сказал Сергей Иванович. - Но
не могу остаться, друзья. Люди меня ждут в соседнем селе...
     Попрощавшись,  Сергей Иванович уехал. Никто тогда не знал и не думал,
что их встреча была последней.
     Наступил уже  вечер,  но  предполагаемый свадебный обед  все  еще  не
начинался: Костя Кудеяров еще не приезжал.
     Женщины успели не  только испечь пироги и  приготовить закуску,  но и
переговорить о  своих житейских делах,  пересказать и обсудить прочитанные
за  последнее  время  литературные  новинки,  пересмотреть и  перетряхнуть
купленные  обновки  и  даже  немножко  попробовать  удачно  приготовленную
Клавдией Федоровной настойку под предлогом того,  что Франчишке Игнатьевне
надо уходить домой, где ее ожидал Осип Петрович.
     - Не дождешься твоего лейтенанта,  - посматривая на Галину, с грустью
сказала Франчишка Игнатьевна.
     - Что вы,  тетя Франчишка, он обязательно придет, - уверенно ответила
Галина,  но  сама  беспокойно поглядывала в  окошко.  -  Слово моего Кости
твердое.  Тем более завтра мы поедем отсюда вместе с  Клавдией Федоровной.
Она у нас, в Гродно, будет жить. Ведь так? - спросила Галина Шарипову.
     - Поедем,  Галиночка,  непременно поедем!  - невесело, думая о детях,
ответила Клавдия Федоровна.  Трудно ей было расставаться с ними, но вместе
с тем и хотелось попасть в хороший родильный дом.
     - Твой Костя человек военный.  Что ему начальство прикажет,  то  он и
должен делать, голубушка.
     Эта случайно брошенная Франчишкой Игнатьевной фраза всех насторожила.
После  ухода  веселой,   говорливой  молочницы  все  притихли.  Настроение
взрослых передалось и детям.
     Галина вздыхала.  Оля и Слава ласково и робко прижались к матери. Она
гладила их по головкам и  думала какую-то свою материнскую думу.  Внезапно
вспомнилась такая  же  тихая,  но  тяжелая ночь  под  праздник на  Дальнем
Востоке,  и она рассказала о ней Галине и Шуре.  Тогда у нее был маленький
трехмесячный ребенок.  На  заставе готовились к  встрече десятой годовщины
Октябрьской революции,  тоже напекли пирогов,  и вдруг на границе началась
стрельба.  Шарипов  побежал к  границе.  Она  осталась одна.  Граница была
совсем близко,  и  там  гулко начали бить  винтовки.  Винтовочные выстрелы
перемешивались с  резкими  и  частыми  пулеметными очередями.  Пули  стали
долетать до  заставы,  из окон дома с  треском посыпались стекла,  одна из
пуль разбила зеркало в платяном шкафу. Вот после этого события у Шариповой
и пропало молоко. Ребенка пришлось выкармливать козьим молоком.
     Во   дворе   неожиданно  раздался  резкий  и   продолжительный  гудок
автомобиля.
     Галина вскочила и, бросившись к двери, крикнула:
     - Ну, я же говорила, что Костя приедет обязательно, вот он и приехал!
     С  этими  словами она  выбежала из  комнаты,  но  вскоре  вернулась с
Рубцовым, недавно ставшим подполковником.
     - Не  приедет Костя,  -  нервно комкая в  руках записку от  мужа,  со
слезами на  глазах  прошептала Галина  и  начала  торопливо,  с  суетливой
лихорадочностью собираться.
     - Чего носы-то повесили,  как купчихи на похоронах? - поздоровавшись,
со   скуповатой,   какой-то   неестественной  веселостью  сказал   Зиновий
Владимирович.
     В новом обмундировании, с пистолетом и походной сумкой, он был как-то
весь собран и подтянут.
     Женщины промолчали.
     - Ну,  не приехал ваш Костя,  что ж из этого?  Переводят его в другую
часть.  Срочно должен выехать из Гродно.  А закуски-то сколько наготовили,
милые мои! - оглядывая стол, продолжал Рубцов.
     - У нас все не так, как у добрых людей, - вставая, сердито заговорила
Клавдия Федоровна.
     - А  что же  такое случилось,  дорогая Клавдия Федоровна?  -  спросил
Зиновий Владимирович и присел к столу.
     - Сплошное безобразие, Зиновий Владимирович! Целый день стряпали! Вон
все стоит.  Спасибо, хоть вы приехали. Давайте все за стол, больше я ждать
никого не хочу.  Оля,  позови отца и  Виктора Михайловича.  Что такое,  на
самом деле: хлопочешь, хлопочешь, а все шиворот-навыворот!
     - Действительно, ерунда какая-то получается! Неужели позвонить нельзя
было? И мой Витя вечно мудрит. Сейчас наверняка скажет, что ему некогда, и
на всю ночь исчезнет. Уж я его знаю...
     - Пробовал я вам дозвониться, - словно оправдываясь, сказал Рубцов. -
Линия все время занята...
     - Зиновий  Владимирович,  подвигайтесь  к  столу,  -  попросила  Шура
Рубцова. - Будем пировать.
     Но свадебному обеду, как видно, не суждено было состояться.
     - Благодарю,  голубушка моя!  Остаться обедать я  не могу,  -  развел
руками Рубцов.
     - Что с  вами со  всеми случилось?  Уж  вы-то,  Зиновий Владимирович,
такой компанейский человек!
     - Лето сейчас.  А  в  жару я только пивком балуюсь и никакого другого
зелья в рот не беру... Однако, чтобы не обидеть вас, одну рюмочку выпью да
и поеду:  в лагерь тороплюсь. Мария Семеновна меня ждет... Галине в Гродно
нужно. Костя завтра уезжает. Приказ уже подписан.
     Пришел и Усов, сел за стол, но выпить наотрез отказался:
     - Не такой сегодня день, чтобы пировать.
     - Вы что... сговорились портить нам настроение? - возмущалась Клавдия
Федоровна. - Где Александр? Я его...
     - Уж кому-кому, Клавдия Федоровна, а вам-то известно, что ночью у нас
самая горячая пора.  Ну,  днем еще другое дело,  можно посидеть и  песенки
попеть,  а вечером!..  -  Усов встал, выпрямился, подтянул поясной ремень,
сказал: - Извините, дорогие гости, попируйте за нас. Извини меня, Шурочка,
- добавил Усов и поцеловал жену.
     - Да ну тебя! - махнула Шура рукой. - Я сейчас тоже домой иду, вместе
с тобой.
     Попрощавшись,  Усовы  ушли.  Опустела  квартира  Шариповых.  Осталась
Клавдия Федоровна одна с детишками.  Уложив их спать,  она присела на край
Олиной кровати и, сама не зная почему, горько заплакала.


                              ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     На  заставе  затихли  последние  ночные  звуки.  Наряд  пограничников
пощелкал  затворами винтовок около  дощечки  "Заряжай" и  ушел  на  охрану
границы.  Так каждую ночь на  протяжении шестидесяти пяти тысяч километров
государственных границ  нашей  Родины,  зарядив оружие  боевыми патронами,
подседлав коней или  запустив моторы боевых кораблей,  уходят пограничники
охранять мирный труд советских людей.
     Клавдия  Федоровна,  не  отрывая от  спящих  детей  заплаканных глаз,
облокотившись на  спинку  Олиной  кровати,  вглядывалась в  спокойное лицо
девочки,  обрамленное темными вьющимися волосами.  Девятилетняя Оля  -  на
редкость красивый и  развитой ребенок.  От  матери она унаследовала буйную
кровь запорожских казаков,  а по отцу -  степная татарочка. Слава похож на
сестренку, у него такие же большие выразительные глаза, но волосы светлее,
чем у сестренки. Разбросавшись на постели, дети крепко спали.
     Клавдия  Федоровна насильно  оторвала прикованный к  детским  личикам
взгляд и отошла к окну.  Тихо было в эту душную июньскую ночь. С вечера от
Августовского канала доносилось кваканье лягушек. Ночью замолкли и они. Но
Клавдия Федоровна к чему-то прислушивалась, чего-то напряженно ждала.
     Спустя некоторое время  она  легла в  постель,  но  уснуть не  могла.
Полежав с  открытыми глазами,  встала и  при  лунном свете снова подошла к
кроватке сынишки, поправила всклокоченную прядку волос, приложилась губами
к влажному лобику, укрыла ножки одеялом.
     Чутким ухом   она   уловила   отдаленный  ритмичный  звук  моторов  и
вздрогнула.  Как и в прошлые ночи,  ее охватило тревожное состояние. Звуки
моторов  все  приближались  и приближались,  распространяя по земле мощный
нарастающий  гул.  Клавдия  Федоровна  угадала,  что  где-то  в   стороне,
неподалеку,   летит  большая  группа  самолетов.  Она  затаила  дыхание  и
почувствовала под сердцем легкий толчок.  Это давала о  себе  знать  новая
жизнь,  ожидавшая своего права вдохнуть воздух и взглянуть на свет.  Вдруг
недалекий,  словно подземный грохот продолжительными толчками качнул землю
вместе  с  домом.  От внезапного гула,  прокатившегося томительной волной,
зазвенела в буфете посуда и затрепетали на  окнах  занавески.  С  тревожно
забившимся  сердцем  Клавдия  Федоровна  тихонько  отдернула  занавеску  и
высунулась наружу.  Восток уже озарился рассветом.  Редкие утренние звезды
точно  расплывались  по  побледневшему  небу.  Клавдия Федоровна подошла к
другому окну и,  прислушиваясь к непонятному шуму,  взглянула на запад.  В
вышине  было  много  бледно-зеленых,  веером  рассыпавшихся  в небе звезд,
которые лопались и ослепительным фейерверком падали на землю по всей линии
границы.  Вдруг близко вспыхнувшее пламя ослепило ее, в уши ударил грохот,
что-то затрещало.  Клавдию Федоровну отбросило в  сторону.  Ударившись  об
оконный косяк и теряя сознание,  она различила в этом хаосе звуков,  как и
тогда на далекой заставе на берегу Амура, яростную пулеметную стрельбу.
     Проснувшаяся Оля вздрогнула всем телом, кинулась к матери и прижалась
к ней. Пронзительным голосом она крикнула:
     - Мама, стреляют!
     Закрыв глаза, Оля спрятала голову на груди матери.
     За  углом  дома  разорвался тяжелый  снаряд.  С  треском распахнулась
сорванная с петель дверь. В комнату с карабином в руках вбежал Шарипов, за
н