т взять эту брошюру - называется-то как: "Главные
правила  современного  душепастырства",  а  по  существу?  По  существу  -
специальный учебник, как организовать саботаж против мероприятий Советской
власти... Молодежь-то видит, что это за люди. Обмануть ее трудно. У юношей
и  девушек  теперь  есть  свои  моральные  критерии.  Ведь  сейчас  Галина
совершила подвиг,  подвиг государственной важности!  К ней надо проявить и
нам и тому же Кудеярову много человечности и внимания...  Он на самом деле
всерьез задумал жениться?
     - Кажется,  решил  окончательно.  Он  мне  начал  было  изливать свои
чувства,  но я  торопился и  не мог его выслушать.  Разозлил его.  Девушка
действительно замечательная.  Я только сегодня по-настоящему ее разглядел,
- задумчиво проговорил Усов.
     - Ну, а у тебя как? - спросил Шарипов.
     - У меня?.. Ничего! Ну, кажется, мне надо собираться.
     - Не виляй, друг, не виляй! Скоро мы тебя женим или нет?
     - Вы с Клавдией Федоровной готовы всех переженить!
     - А что,  плохо?  Женитьба -  это большое событие. А после пойдут еще
более важные события: начнут появляться ребятишки. Мы вот четвертого ждем.
Хорошо!
     Усов,  приподнявшись над столом,  раскрыл толстый журнал. С озорством
подмигнув Шарипову, сказал:
     - Скоро,  Саша,  в  этом  нашем  историческом  кондуите  ты  запишешь
чрезвычайное  происшествие:  такого-то  числа,  во  столько-то  ноль-ноль,
начальник заставы лейтенант Усов  выбыл  из  строя холостяков и  вступил в
брак!
     Продолжая посмеиваться,  Усов  пристукнул каблуками и,  направляясь к
двери, запел:

                           Эх ты, Галя,
                           Ты моя завлека,
                           Завлекнула Костюка,
                           Поедешь далеко!

     В дверь постучали. Придерживая карабин, вошел старший наряда Сорока и
попросил разрешения обратиться к начальнику заставы.
     Усов  окинул  пограничника острым,  внимательным взглядом и  задержал
глаза на его сапогах.
     - Наряд  номер  три  прибыл для  получения боевого приказа по  охране
государственных границ. Докладывает старший наряда Сорока.
     - Хорошо,  -  протянул  Усов  и  продолжал  пристально  рассматривать
улыбающегося Сороку.
     По  тону  его  ответа и  по  особому прищуру глаз  начальника заставы
Сорока понял, что надо ожидать серьезного разговора.
     - Когда вернулись из наряда? - спросил Усов.
     - В двадцать четыре ноль-ноль, товарищ лейтенант!
     - Отдохнули?
     - Так точно!
     - Чем были заняты днем?
     - Тренировались в волейбол. Готовимся к соревнованиям с четвертой.
     - Так. Заметили что-нибудь новое на заставе?
     - Никак нет, ничего не заметил.
     - Ничего-таки не заметили?
     - Вроде как ничего, - пожимая широкими плечами, ответил Сорока.
     - Плохо  наблюдаете,  товарищ Сорока,  очень  плохо.  Пограничник все
должен замечать и все помнить.
     - Да ничего такого не случилось, товарищ лейтенант!
     - А  я  вот скажу,  что случилось.  Видел в окно,  что вы заметили на
дворе девушку и,  когда ее Стебайлов провожал,  вы подошли к ней, немножко
разинули рот и забыли, что у вас расстегнут воротник, а на ногах нечищеные
сапоги.  Как пришли из наряда,  сунули их под койку и  в  таких же грязных
явились на  доклад к  начальнику заставы.  А  я  уверен,  что  девушка все
заметила. Ну, скажет, и пограничники, ну и неряхи!.. Наверное, и начальник
такой же замухрышка.
     - Виноват,  товарищ начальник,  -  смущенно оправдывался Сорока,  - в
волейбол тренировались... Забыл.
     - Вот  опять виноват.  Придется мне надевать парадную форму и  идти к
девушке объясняться.  Не подумайте,  мол,  что у нас все такие.  Это у нас
только Сорока забывчивый.
     - Больше этого не будет, товарищ лейтенант.
     - Посмотрим. Можете идти. Я сейчас выйду.
     Быстро повернувшись, Сорока вышел. Щеки его горели, а на лбу от стыда
и напряжения выступили капельки пота.


                              ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

     Клавдия Федоровна с возбужденным и радостным лицом,  с засученными по
локоть рукавами готовила закуску.  Иногда,  открыв дверь  в  комнату,  где
сидели  на  диване,  прижавшись друг  к  другу,  Галина и  Кудеяров,  она,
встряхивая головой, говорила:
     - Хоть маленькую,  скромную свадьбу, да устроим. Все будет хорошо! Ну
ладно, не стану вам мешать, мои милые, не стану.
     Молодые  люди   смущенно  прятали  глаза  и,   как   только  исчезала
неугомонная хозяйка,  снова брали друг друга за руки и  говорили совсем не
то, что, казалось бы, следовало говорить в такие минуты.
     - Ударили тебя? Да еще и заперли? Это же возмутительно!
     - Больше не  надо  об  этом  говорить,  Костя!  Не  надо!  -  глухо и
протестующе проговорила Галина.
     - Прости, милая, не буду. Но мне обидно. Понимаешь, за тебя обидно...
Тяжело тебе, я понимаю. Но расскажи, как ты решилась?
     - Легла в постель,  все решила,  обдумала...  - тихим грудным голосом
говорила Галина.
     Костя склонил к  ней  взъерошенную голову и  притронулся губами к  ее
горячей  щеке.  У  Галины  вспыхнули  глаза,  и  неожиданно  со  страстной
решимостью она  прижалась к  нему всем телом.  Ее  маленькие ладони были в
руках Кости.
     - Почему не ко мне сразу? Пришла бы в Новицкое.
     - Туда далеко, и у тебя строгий начальник, этот страшный майор. Я его
почему-то боюсь.
     - Бояться его нечего...
     - На заставе меня все знают.  И Клавдия Федоровна здесь, - продолжала
Галина.
     - Да,  да.  Ты все сделала правильно.  Очень правильно.  Я  тебя хочу
спросить, Галя... Вдруг ты... тебе захочется домой вернуться?
     Галина подняла на него темные глаза. Глубоко вздохнув, заговорила:
     - Как  же  я  могу вернуться,  когда мне  хочется на  тебя все  время
смотреть и смотреть,  слышать, как ты говоришь и как ты сердишься! Я знаю,
что ты любишь меня.  Но я  боюсь,  что нам с тобой не дадут жить.  Прежде,
когда я  не знала тебя,  я  много пела и  смеялась.  А  теперь я перестала
смеяться,  пою только потихоньку и  все время о тебе думаю.  Я все думаю и
думаю о  том,  что...  Как же  я  могу вернуться!  Да и  некуда мне теперь
возвращаться.
     Взволнованный Костя  перебирал в  своих  руках  ее  горячие пальцы  и
сжимал их все крепче и крепче.
     - Ты еще не знаешь,  как я тебя люблю.  Но ты узнаешь, Галя, узнаешь!
Мне невозможно тебя потерять, невозможно.
     В  комнате было тихо.  Костя чувствовал,  что может пересчитать удары
своего сердца.
     - Мы сегодня же отсюда уедем.
     - Куда?
     - Сначала поедем в Гродно...
     - А  как мы  поедем...  -  Галина растерянно посмотрела на свои босые
ноги и  смущенно одернула платье.  -  Как же мы поедем,  когда у меня одни
деревянные башмаки да старое, как тряпка, платье.
     - Стоит ли об этом говорить!  Башмаки, платье - все будет. Мы с тобой
немножко побудем в Гродно, а потом поедем дальше.
     Костя уже видел перед собой Крымские горы,  синее море, сизые гроздья
винограда.
     - А куда мы поедем дальше? - спрашивала Галина.
     - О-о, Галочка! Мы поедем к Черному морю! Ты знаешь, есть такое море,
все его зовут почему-то Черным,  по оно бывает то голубое,  то зеленое. Мы
заедем в Москву. Ты же мечтала побывать в Москве и увидеть Кремль!
     - Неужели это правда, Костя?
     - Это так же верно, как то, что я сейчас вижу тебя.
     - И нам никто не помешает?
     - А кто нам может помешать поехать в Москву? Никто.
     Глаза девушки вспыхнули и осветились теплой улыбкой.  Она высвободила
руки,  смущенно и  робко  обняла  его  сильные плечи.  Закрыв глаза,  тихо
спросила:
     - Ты будешь моим мужем, да?
     Костя не дал ей договорить и поцеловал в горячие полуоткрытые губы. И
они обо всем на свете забыли... Им не нужно было в эту минуту ни свадебной
пирушки,  ни счастливых пожеланий,  ни новых башмаков. Они оторвались друг
от  друга  только тогда,  когда в  передней скрипнула дверь и  от  грубого
окающего мужского голоса, казалось, задрожала тонкая тесовая перегородка.
     - Где он, этот беглец? - прогремел голос.
     - А-а!  Зиновий  Владимирович!  Здравствуйте!  Здесь.  Все  здесь,  -
ответила Клавдия  Федоровна.  -  Вы  уж  только  не  пугайте  их,  Зиновий
Владимирович. От вашего голоса можно сбежать из дому.
     Кудеяров выпустил руки Галины и быстро вскочил.
     - Кто это, Костя? - испуганно спросила Галина.
     - Мой начальник.  Ничего,  ничего, не волнуйся. Вот же притащился. Он
всегда так. Где нужно и не нужно лезет со своим длинным носом.
     Кудеяров хоть и  уважал своего начальника,  но не любил его и боялся.
Мельком  взглянув  в  зеркало,  он  начал  поправлять  съехавшую  с  плеча
портупею.
     Вошла Клавдия Федоровна.
     - Ну  как,  голубчики мои,  наговорились?  -  ласково  посматривая на
смутившихся молодых людей, проговорила она и, порывшись в комоде, вытащила
чистое полотенце.
     - Вы сейчас умойтесь,  освежитесь.  Майор Рубцов к  нам приехал.  Все
будет отлично!  -  И, перейдя на шепот, добавила: - Уж я его, толстяка, на
подарок выставлю...
     - Его-то  каким  сюда  ветром  занесло?  -  спросил Костя,  совсем не
разделяя ее веселости. - Зачем он-то здесь появился?
     - Как зачем? Вот тебе раз! На свадьбу приехал.
     Кудеяров и  не  подозревал,  какой  перед  этим  состоялся разговор у
спрутов Шариповых.
     ...  - Хозяйничаешь, Клавочка? - войдя в кухню, где Клавдия Федоровна
протирала посуду, спросил Шарипов.
     - Надо,  Сашенька,  надо.  Все чтобы было по-настоящему.  Свадьба эта
особенная.
     - Да,  конечно... Все это очень интересно... - поглаживая свою бритую
голову, неопределенно проговорил Шарипов. - А где дети?
     - Дети с Александрой Григорьевной,  во дворе. Ты чего, Саша, такой? -
пытливо посматривая на озабоченного мужа, спросила Клавдия Федоровна.
     - Ничего, так. Ну, как там молодежь-то, успокоилась?
     - Чудесная пара!  Им  теперь скорее с  глаз долой.  А  ты отчего не в
своей тарелке? Что-нибудь случилось?
     - Ничего особенного.
     - А что не особенное? Ты можешь мне сказать?
     - Пока не могу. Я вот насчет этой свадьбы, Клава. Как-то себя неловко
чувствую.
     - Ничего. Все получится очень хорошо. Ты будешь посаженым отцом.
     - Нет уж,  уволь,  милая!  Я этих порядков не знаю, да и некогда мне.
Посидеть,  конечно,  немножко посижу,  лошадей могу запрячь...  И в добрый
путь!
     - Ну вот,  начинается! Сразу и дела нашлись! Тогда тащи сюда Усова. Я
его сейчас проинструктирую, что и как.
     - Усова совсем не будет. Выехал.
     Клавдия Федоровна хотела спросить,  куда выехал Усов,  но поняла, что
ответа все равно не получит. Промолчала и задумалась.
     Раз Александр так озабочен и нет Усова,  значит у них дела, и свадьба
может получиться не  только не веселой,  но даже грустной.  Для этого было
много  других  оснований  и  причин.   У  невесты,  как  заметила  Клавдия
Федоровна,  не  просыхают глаза.  Надо  было  что-то  придумать и  сделать
пирушку хоть немного веселой,  а  остальное,  как  она  предполагала,  все
утрясется само собой.
     - Значит, Усова не будет?
     - Вряд ли  он  успеет.  Да и  нашим молодым надо выехать заранее.  Не
исключено,  что сюда придут родители Галины,  а  это совсем ни к чему.  Ты
меня понимаешь?
     - Понимаю.  Если придут родители,  то я  скажу часовому,  чтобы он их
выпроводил.  Подумаешь!  Так просто отпустить молодых я  не могу!  Позвони
майору Рубцову.  Я  с  ним сама договорюсь.  Звони Рубцову,  -  решительно
заявила Клавдия Федоровна.
     - Да ты, мамка, сама-то не кипятись. У нас на самом деле много забот.
А  что  касается Рубцова -  это  мысль правильная.  Но  только вряд ли  он
захочет приехать. Я знаю, что он был против этой свадьбы.
     - И ты был против. Все вы, женатые люди, такие... осторожные.
     - Ну  ладно,  ладно.  Позвоню твоему  Рубцову.  Я  знаю,  ты  к  нему
неравнодушна.
     - Определенно симпатизирую. Он-то уж не будет ходить вокруг да около.
По крайней мере, скажет то, что думает.
     - Все равно он не приедет.
     - А я тебе говорю,  приедет.  Как узнает,  что все решено, непременно
прикатит. К тому же он начальник Кости и неудобно его не позвать.
     Шарипов с доводами Клавдии Федоровны должен был согласиться...
     ...Сейчас сочный басок Рубцова гудел уже в передней.
     - Да  как  же  он  узнал?  -  спросил у  хозяйки Кудеяров,  вовсе  не
желавший, чтобы его начальник присутствовал здесь. - Как он узнал?
     - Александр ему позвонил и пригласил.
     - Дорогая Клавдия Федоровна,  -  с  досадой в  голосе и  раздражением
говорил Кудеяров.  -  Женюсь-то  все-таки  я!  Список-то  гостей надо было
согласовать со  мной.  Не хотели мы приглашать никаких гостей.  Все это не
так получается, как я думал...
     - Это уж,  прости,  моя вина: я попросила Александра позвонить и даже
предложила  Зиновию   Владимировичу  быть   твоим   посаженым  отцом.   Он
согласился.   У  тебя  родителей  нет,   и  он  все-таки  твой  начальник,
отец-командир. С ним надо считаться.
     - Очень строгий начальник,  -  робко заметила Галина,  видевшая этого
страшноватого,  некрасивого офицера на собрании,  когда он приезжал к  ним
делить помещичью землю и очень сердито говорил о пане Гурском.
     - Я сейчас в отпуске и сам собой командую! - горячился Кудеяров.
     - Какой  герой,  а?  -  пробасил  вошедший вместе  с  Шариповым майор
Рубцов.
     Вид у майора был действительно грозный.  Плотный, тучный, на коротких
ногах,  он,  казалось,  сразу же  занял собой много места в  комнате.  Его
большой,  длинный,  оседланный роговыми очками нос  занимал почти половину
узкого  лица.  Под  кончиком носа  торчали  ровно  подстриженные седоватые
усики. Из толстогубого рта раздавался громкий и редкий по густоте бас:
     - Герой,  герой!  Прямо Хаз-Булат!  Коней взнуздал, в отпуск собрался
скакать.  А  ведь не  представляет соколик,  что  ему  враз можно крылышки
подрезать.  Кто его в  отпуск-то  направляет?  Я  или он  сам себе хозяин?
Забыл,  соколик,  что я  могу присесть за  этот стол,  написать две фразы:
"Отпуск  отложить.  Лейтенанта Кудеярова  вернуть  к  исполнению служебных
обязанностей".
     - Вы,  Зиновий Владимирович,  никогда этого не сделаете! - вступилась
Клавдия Федоровна.
     - Если  этого  потребуют интересы Красной  Армии,  я  это  непременно
сделаю! И притом я должен руководствоваться принципиальными соображениями.
Кроме всего прочего, я приглашен в посаженые отцы, а он что говорит? Что я
от этого Хаз-Булата слышу?
     - Извините,   товарищ  майор,   я  просто...   немножко  погорячился.
Извините.  Очень буду  рад,  если вы  согласитесь быть посаженым отцом,  -
багровея,  заговорил Кудеяров,  которого все  время толкала в  бок Клавдия
Федоровна.
     - Вижу,  как ты рад,  вижу,  -  ворчал Зиновий Владимирович.  - Ты бы
хоть,  сокол,  для  приличия  орлицу-то  свою  показал  да  представил,  -
продолжал майор, искоса посматривая на невесту.
     Кудеяров взял смущенную Галину за руку и подвел к Рубцову.
     - Не  знал я,  дочка,  что ты  такая,  -  проговорил Рубцов,  пожимая
оторопевшей Галине руку.  -  За храбрость хвалю,  одобряю,  ну,  остальное
потом скажу, потом...
     И  больше,  пока  не  сели за  стол,  Зиновий Владимирович не  сказал
молодым ни слова.  Разговаривая с  Шариповым,  он был рассеян и  задумчив.
Только один раз пристально посмотрел на Галину. Клавдия Федоровна принесла
свои туфли и платье учительницы Шуры,  за которым пришлось ехать на машине
майора Рубцова в  бывшую усадьбу помещика Гурского.  Все это она уговорила
девушку надеть.  Длинное белое платье так шло к смуглому лицу Галины и так
разительно изменило ее внешность,  что вошедший Иван Магницкий сразу и  не
узнал девушку.
     - А  вас  там  ищут,  -  запинаясь,  проговорил Магницкий,  совсем не
ожидавший  встретить здесь  Галину.  -  Вас  Ганна  кличет,  а  вы  тут...
Извините, товарищ политрук, у меня до вас дело.
     Увидев Магницкого,  Галина вздрогнула и  невольно прижалась к  спинке
дивана.  Ей почудилось, что вот сейчас откроется дверь и с криком ворвется
мать. За ней появится отец, сурово на нее посмотрит и потребует, чтобы она
шла сейчас же домой.  При этой мысли даже и майор показался ей не таким уж
грозным и  строгим.  Галина растерянно оглянулась.  Костя ушел  умываться.
Ушел  и  политрук Шарипов вместе  с  Иваном Магницким.  В  комнате остался
только майор.  Посапывая своим большущим носом, он курил толстую папиросу,
потом начал расспрашивать,  что  она  умеет делать и  чем думает заняться,
когда выйдет замуж.  Галина немного успокоилась.  Краснея и смущаясь,  она
рассказала майору, что умеет и жать, и косить, и разводить цветы, и хорошо
знает,  как надо стряпать из  картошки белорусские лапуны.  От  ее ответов
майор, как показалось Галине, подобрел.
     Вернулся Шарипов, и гости по приглашению Клавдии Федоровны уселись за
стол.
     Как ни старалась хозяйка развеселить и оживить это маленькое скромное
застолье, но это ей не удавалось.
     Шарипов сидел как на  иголках,  то и  дело посматривая на часы.  Он с
нетерпением ожидал сообщений от  Усова.  Майор  Рубцов,  выпив  две  рюмки
настойки, закусывал, сосредоточенно о чем-то думая, и, изредка поворачивая
голову, украдкой рассматривал розовую от смущения невесту.
     Костя с  душевным огорчением думал,  что,  не будь здесь его угрюмого
начальника,  все бы было хорошо и только он,  майор Рубцов,  своим мрачным
видом и ледяной неприступностью заморозил всю компанию.  Рубцов, по мнению
Кости,  молчал и пыжился,  как сибирский медведь.  Недаром и родился-то он
где-то в глухой уссурийской тайге.
     Все  шло  совсем  не  так,  как  предполагала добрая и  гостеприимная
хозяйка, тяготившаяся этой неловкостью больше всех.
     В  открытые окна  уже  вползали сумерки,  и  в  комнате  установилась
скучная,  давившая гостей тишина.  Только было  слышно,  как  тяжело дышал
грузный Рубцов.  Со двора доносились крики и  веселый смех играющих детей.
Скоро  должен был  уйти  политрук Шарипов.  Подходило время отдачи боевого
приказа на охрану государственных границ.
     Наступал ласковый, прохладный осенний вечер. От прикосновения легкого
ветерка с чуть слышным звоном падали с деревьев сухие листья.
     - Ну-ка,  хозяюшка, налей-ка еще по одной, по последней, - неожиданно
для  всех  попросил  Зиновий  Владимирович  и,  взяв  рюмку,  поднялся.  -
Разрешите мне все-таки воспользоваться правом посаженого отца и от чистого
сердца поздравить молодых...  Решение их, я вижу, серьезно, но только, как
и всякие молодые,  неопытные люди,  они не продумали  своих  поступков  до
конца...
     Рубцов замолчал  и  тяжело  передохнул,  словно  на  его  плечах  был
непомерный груз;  тяжелым взглядом своих маленьких  серых  глаз  он  обвел
гостей.
     - По выражению ваших лиц и снисходительным улыбкам я вижу и чувствую,
что  вы  сейчас  думаете:  Рубцов,  мол,  пожилой и  странный человек,  не
понимает молодости и  говорит не то,  что обычно говорят в  таких случаях.
Скука  и  грусть,  присутствующие  на  этой  в  действительности невеселой
свадьбе,  как вы  все полагаете,  исходят из моего поведения...  Я  молчал
потому,  что не  хотел говорить пустых,  ничего не стоящих слов.  Разве не
грустно и не печально,  что за этим столом нет родителей невесты? Грустно,
а  нам,  советским людям,  еще и  дико.  Грустно,  и это не спрячешь ни за
какими красивыми словами. Почему так невесело, почему так тяжело нам всем?
Да потому,  что совершено зло!  Совершено преступление! Не делайте ужасных
лиц!  Не  думайте,  что  я  буду  обвинять этих  молодых людей,  нет!  Они
поступили по влечению своих молодых,  горячих сердец!  Тем,  что они любят
друг друга и будут жить дружно -  а я в этом не сомневаюсь, - они исправят
зло,  совершенное старшими.  А  над  этими старшими сотнями лет  совершали
преступление другие. Это иезуиты, мракобесы из ватиканских мрачных трущо