ридцать  лет,  чтобы  скопить  ту
сумму, которую Малыш Хайме получил на таких  пустяках,  как  нелегальная
торговля пивом.
   Мери стало жарко. Ее одежда начала  прилипать  к  телу.  Ей  хотелось
поскорее  раздеться  и  встать  под  холодный  душ,  поэтому  она  очень
обрадовалась, увидев старое здание из песчаника.
   Но радость ее омрачало одно обстоятельство. Кора собиралась в Европу.
Энн выйдет замуж, как только закончится  учебный  год.  А  ей  предстоит
искать другую квартиру с  не  слишком  высокой  арендной  платой,  чтобы
платить за нее самой.
   Учительница толкнула  одну  половинку  застекленной  двери  и  вошла,
радуясь возможности спрятаться от солнца, благодарная  за  относительную
прохладу и тишину восьмидесятилетнего восьмиугольного вестибюля, высотой
в три этажа, который по-прежнему сохранил свой первозданный вид, так как
ни один из владельцев так и не сумел его модернизировать. Ей до сих  пор
казалось невероятным,  что  во  все  времена  существования  здания  его
владельцы  были  достаточно  состоятельными,  чтобы  содержать  подобное
сооружение в качестве частного жилища.
   Однако, судя по примерам из  ее  исследования,  Малыш  Хайме  и  Дион
О'Банион были новичками в искусстве делать деньги.
   Любые другие ранние первопроходцы,  превратившие  Чикаго  в  один  из
самых больших и великих городов мира, делали в десять раз больше  денег,
и относительно честно, чем крали все громилы, вместе взятые.
   В силу привычки Мери глянула  на  ряд  почтовых  ящиков,  прежде  чем
начать подниматься  по  вычурной  металлической  винтовой  лестнице.  По
крайней мере, хоть в одном отношении берлога из песчаника  была  истинно
частным жилищем. В течение трех лет, пока  она  жила  в  этом  доме,  ее
соседи, за исключением двух человек, оставались для нее лишь именами  на
почтовых  ящиках.  Мейсон,  Роджерс,   Адамовский,   Андерсон,   Джоунс,
Стаффорд, Гарсия, Ла Тур. Имена и лица, мужские и  женские,  с  которыми
она обменивалась приветствиями, в зависимости от  времени  суток,  когда
они случайно проходили мимо нее по лестнице или встречались на парковке.
   А теми двумя исключениями были Терри Джоунс и старый мистер  Ла  Тур.
Никому бы не удалось избежать знакомства с Терри, особенно  при  условии
общей стены. По самой скромной (Оценке Мери, Энн  или  Коре  приходилось
дважды   в   неделю   барабанить   в   эту   стену   либо   заходить   к
блондинке-подростку с просьбой выключить проигрыватель или веселиться  с
гостями не так шумно. В этом Мери винила скорее отца  Терри,  нежели  ее
самое.
   Евангелист,  читающий  проповеди  по  радио,  а  в  настоящее   время
проповедующий на одной из  радиостанций  на  южной  границе  по  причине
некоторых незначительных разногласий с Федеральной комиссией  по  связи,
возможно, и был  совершенно  искренен  в  своих  попытках  проповедовать
Евангелие так, как он сам  его  понимает.  Но  любой  отец,  оставляющий
лишившуюся матери сенсационно красивую шестнадцатилетнюю школьницу  одну
в квартире на Ближнем Норт-Сайде по  несколько  месяцев  кряду  лишь  со
счетами в самых лучших универмагах "Петли", с неограниченными карманными
деньгами и белым "фордом" последней модели с  открывающимся  верхом  для
утоления  ее  безнадзорного  одиночества,  ищет  неприятностей  на  свою
голову.
   Мистер Ла Тур был  другим  исключением.  Мери  любила  разговорчивого
старика - ярмарочного зазывалу. Даже очень любила. Когда его невестка, с
которой он проживал, отлучалась по делам в город,  они  с  Корой  и  Энн
всегда приглашали его разделить с ними воскресный  поздний  завтрак  или
ужин. Мери улыбалась, ища в сумочке ключи и вспоминая о том, как  они  в
первый раз провели вечер и старик  растолковывал  им  свою  персональную
философию.
   "Видите ли, я смотрю на жизнь так, - говорил он им, -  все  не  могут
свистеть в паровозный свисток, или спускать воду из  паровозного  котла,
или  бродить,  играя  на  шарманке.  Некоторым  приходится   кривляться,
зазывать и показывать фокусы, чтобы шоу не развалилось.  Поэтому,  прошу
пардона за мой французский, какого черта? Пока мы все бродячие  артисты,
то чего орать,  когда  обнаруживаешь  жестянку,  привязанную  к  хвосту,
вместо красных роз? Зачем вопить? Почему  бы  не  зайти  за  угол  и  не
наполнить свой желудок прохладным  пивком,  пока  мы  проливаем  пот  на
большом параде?"
   Мери нашла ключ и отперла дверь. Эта речь была несколько зашифрована.
Но после того как они взяли  из  библиотеки  словарь  сленга  и  открыли
раздел, посвященный ярмаркам и  карнавалам,  то  вычислили,  что  старик
говорил следующее:
   "Все мы не можем выходить на манеж в белом или играть на  каллиопе  .
Некоторым приходится делать менее привлекательную работу. Поэтому, когда
мы понимаем, что жизнь - это вовсе не то, что  мы  от  нее  ожидали,  то
вместо того, чтобы бороться, почему бы не извлечь пользу  из  того,  что
имеешь?"
   Мери хотела было войти в квартиру и  уже  стояла  в  дверном  проеме,
когда дверь рядом открылась  и  появилась  ее  соседка-подросток.  Терри
несла  пляжную  сумку,  на  ней  был  изящный  и  дорогой,  но   слишком
откровенный пастельно-зеленый костюмчик, оставляющий ее  привлекательный
живот голым и подчеркивающий каждый ее анатомический изгиб.
   Учительница хотела было сделать замечание по поводу  наряда  девушки,
но сдержалась. Она достаточно взрослая, чтобы  знать,  насколько  сильно
следует обнажаться  на  публике.  Кроме  того,  все  пляжи  вдоль  озера
наверняка будут усеяны подобными костюмами и даже еще более откровенными
бикини.
   - Доброе утро, Терри, - поприветствовала Мери свою юную соседку. -  У
тебя такой вид, словно ты собралась на пляж.
   - Точно, - ответила девушка. -  Я  подумываю  сперва  отправиться  на
Оук-стрит, а потом на Кларендон. И если и там и там будет слишком  много
народу, я отыщу спокойное местечко и слегка позагораю.
   - Сегодня утром непросто найти спокойное местечко.
   - Возможно.
   Девушка заперла дверь и направилась вниз в  вестибюль.  Что-то  в  ее
лице вынудило Мери вытянуть руку и остановить ее:
   - В чем дело, Терри? Что-то не так? Я могу тебе чем-то помочь?
   Блондинка взвешивала ответ:
   - Нет. Все в порядке. Но спасибо за то, что спросили, мисс Дейли.
   Мери проследила,  как  она  спускается  по  винтовой  лестнице.  Если
некоторые девушки и бывают слишком хороши  не  в  свою  пользу,  то  это
целиком и полностью относится к ее молоденькой соседке. Ее большие карие
глаза, медового цвета волосы, грудь,  округлая  маленькая  попка  -  все
прелесть. Но в таком наряде, который на удивление  любому  представителю
мужского пола только что не демонстрировал цвет лобковых волос, она была
ходячим приглашением к изнасилованию. Эта малышка  с  таким  же  успехом
могла надеть на себя неоновую рекламу, гласящую: "Вот она  я,  мальчики!
Подходите и берите!"
   Мери криво усмехнулась. В конце концов, считается, что она ничего  не
смыслит в подобных делах. Она холодная. Она не способна любить.
   Она закрыла за  собой  дверь,  положила  короткие  белые  перчатки  и
молитвенник на кофейный столик  в  гостиной,  потом  отшпилила  и  сняла
кружевную мантилью. Обычно, даже наедине с собой, она была пунктуальна в
том, что касается ее самой и ее вещей. Но в  это  утро  она  чувствовала
себя измочаленной. И на то была причина. Нужно было спятить, чтобы пойти
пешком к мессе в такой жаркий день. Да еще к собору Святого Имени!
   Не утруждая себя пройти оставшиеся несколько шагов  в  спальню,  Мери
стянула пропитанную потом верхнюю одежду и нижнее белье прямо на  месте.
Затем, оставив одежду там, куда она упала,  она  скинула  туфли,  прошла
совершенно обнаженная в ванную и  включила  кран  с  холодной  водой  на
душевой стойке.
   Вода, застоявшаяся в трубах, оказалась  теплой.  Поджидая,  пока  она
станет холоднее, Мери напялила на голову  шапочку  и  принялась  изучать
свое тело в большом зеркале на двери.
   Она и не думала, что в глазах предполагаемого любовника ее тело будет
столь же привлекательным и  желанным,  как  тело  ее  соседки-подростка.
Однако кожа у нее неплохая. И щиколотки тоже ничего себе, ноги  красивой
формы и неплохая, под стать им,  попка.  Область  лобка  четко  очерчена
кудрявыми волосками. Околосоковые кружки достаточного размера,  и  соски
тоже.
   И пока мышцы, поддерживающие груди, не начали  обмякать  и  обвисать,
одна молодая женщина очень даже похожа на другую.
   Все основные органы у них одинаковы, как и желания. И вне зависимости
от того, что говорил ее бывший жених,  Мери  была  уверена,  что  сможет
любить и быть любимой. И действительно, как  только  ей  встретится  тот
единственный, он, возможно, будет приятно удивлен.
   Мери хотела от жизни гораздо большего, чем ученые степени.
   Они да ее работа в совете по вопросам образования  лишь  представляли
определенную уверенность в будущем и определенное социальное  положение,
каких она была лишена в детстве.
   Нет  уж,  спасибо.  Она  может  оставаться  в   двадцать   семь   лет
девственницей, но не намерена провести  всю  жизнь  незамужней  школьной
учительницей. Господи, пожалуйста, когда ей встретится тот единственный,
настоящий мужчина, который захочет вести игру по установленным правилам,
она с большой радостью предоставит ему свое чистое белое тело для  всего
того, что предопределено природой.
   С тех пор как Мери порвала с Джимом,  она  все-таки  надеялась,  что,
возможно, уже встретила такого человека. Это было  в  тот  вечер,  когда
старый  мистер  Ла  Тур,  случайно  столкнувшись  с  ней  на   лестнице,
представил ее  высокому,  широкоплечему  мужчине  очевидно  нордического
происхождения.
   - Мери, - сказал  старик.  -  Хочу  познакомить  тебя  с  детективом,
лейтенантом Элайджей  Хэнсоном.  Элайджа,  познакомься  с  моей  любимой
соседкой, мисс Дейли, одной из самых хорошеньких школьных учительниц.
   Вот и  все.  Мери  прочла  в  одном  из  многочисленных  исследований
относительно  сексуального  поведения  женщин,  что   они   никогда   не
возбуждаются при эротических воспоминаниях или внешних стимулах. Но  это
не  относилось  к  случаю  с  лейтенантом   Хэнсоном.   Верно,   никаких
эротических воспоминаний  у  нее  и  в  помине  не  было.  Этот  мужчина
всего-навсего пожал ей руку.
   Но даже сейчас, два месяца спустя, она вспоминает его широкие  плечи,
узкую талию, помнит прикосновение большой ладони, в которой  утонула  ее
рука, а звук его голоса, когда он, улыбаясь, произнес: "Приятно  с  вами
познакомиться, мисс Дейли.
   Друзья Фрэнчи - мои друзья", все еще способен обратить  ее  колени  в
желе при одном воспоминании об этой встрече..
   Несмотря на то что она была короткой, похоже, она произвела  на  него
такое же впечатление, как и на  нее.  Между  ними  моментально  возникла
невидимая связь. В надежде, что лейтенант чувствует то же самое,  что  и
она, Мери две недели после их знакомства торопилась домой из школы,  как
десятиклассница в период своего  первого  сильного  увлечения,  а  потом
сидела до темноты  одна,  надеясь,  что  телефон  зазвонит  и  лейтенант
Элайджа Хэнсон назначит ей свидание.
   Мери отошла от зеркала и встала под душ. Но нет. Ей не везло.  В  его
глазах она была всего лишь одна из  женщин.  Они  были  лишь  мужчина  и
женщина, случайно столкнувшиеся на лестнице.
   Мери  неожиданно  разозлилась  на  Хэнсона.  По  крайней  мере,  этот
большой,   красивый,   светловолосый   сукин   сын   мог   бы   опустить
десятицентовик в телефон-автомат. Не исключено, что  они  оба  удивились
бы, какую прибыль принесло им такое вложение капитала.
 
Глава 3 
 
   У брошенных могил лишь тишина скорбит
   А эти мертвецы укрыты нами
   Под тяжестью земли, венков, гранитных плит
   Обильно политые нашими слезами.
 
   Им друг - прощай, им недруг - сгинь,
   А Судный день - он черен, светел?
   Средь роз там ледяная синь,
   Средь лилий - серый пепел
   Фрэнсис Майлз Финч. Синие и серые
 
   Подвижный человек среднего роста, с глубоко  залегшими  морщинами  на
иссушенном ветрами карнавалов и цирков лицом сидел перед открытым  окном
в дорого обставленной квартире вдовы своего сына, крутя один  из  теперь
почти   полностью   поседевших   набриолиненных    усов    и    наблюдая
неодобрительным взглядом за  потоком  транспорта  на  внешнем  шоссе  на
расстоянии двух кварталов.
   Ему все это казалось не правильным.
   Вместо того, чтобы  стать  частью  непрерывного  потока  автомобилей,
несущихся из города и отравляющих прекрасное  утро  последнего  майского
дня дымом своих  вонючих  выхлопных  труб,  чтобы  стать  статистической
цифрой в годовом муниципальном отчете по социальной политике,  водителям
и их семьям следовало бы занять  места  вдоль  Мичиган-бульвара,  откуда
можно было бы наблюдать ежегодный парад на День поминовения.
   Если время повернуть вспять на пятьдесят лет, то так оно и  было  бы.
Было время, когда всякий и каждый в Чикаго -  ну  почти  все  -  отмечал
Парадный  день  ,  как  они  его  тогда  называли,  почти  с  таким   же
энтузиазмом, как отмечают Четвертое июля . Фрэнчи Ла Тур считал, что  во
времена  его  детства  этот  праздник  всегда   был   одним   из   самых
знаменательных дней в году. Это - одно из самых  дорогих  его  сердцу  и
приятных воспоминаний.
   Во-первых, он со своим семейством  непременно  смотрел  парад,  потом
участвовал в торжествах, в украшении могил и  в  пикнике  на  Элмвудском
кладбище в присутствии всех членов семейства Ла Туров,  включая  дальних
родственников.  Он  всегда  обожал  пикники.  Но  случай,  который   ему
запомнился лучше всего, произошел  в  год,  когда  его  дед  был  выбран
командиром местного отделения "Великой армии Республики" . Именно в  тот
год старик, одетый в двубортный темно-синий мундир,  в  черной  фетровой
шляпе с опущенными полями и золотым  позументом,  с  большим  серебряным
мечом, свисающим с белого ремня из выделанной  кожи,  выезжал  на  белом
коне  во  главе  парада,  подбадриваемый  хриплыми  выкриками  зрителей,
снимавших шляпы при проносе государственного флага.
   Теперь, если ты снимаешь шляпу, когда мимо проносят флаг, тебя сочтут
филистером или глупцом. Плевать на таких людей!
   Он был рад, что он старик. Ему даже хотелось быть старше на год. Если
бы ему было шестьдесят пять  вместо  шестидесяти  четырех,  он  смог  бы
обратиться в отдел социального страхования за максимальной пенсией и  не
стал бы переезжать с Мей на новую квартиру.
   Старик был яростно предан  своей  пребывающей  в  данный  момент  вне
города невестке. И Мей в свою очередь платила ему добром. Невероятно, но
это так. Он не мог сунуть руки в карманы свежевыглаженных брюк без того,
чтобы не найти там десятку или двадцатку,  которую  Мей  положила  туда,
просто на всякий случай. Потому что он, может быть, захочет выпить  пива
или поставить пару баксов на скачках.
   Ла Туру это было несколько неприятно. Однако факт остается фактом,  и
каждый раз, как он открывал рот, он боялся, что может  употребить  слово
или выражение, которые будут ее шокировать. Но что  гораздо  важнее,  до
тех пор, пока Мей не настояла на его переезде к ней, по крайней мере  до
того времени, как он сможет вернуться к своей работе, он никогда не брал
у барышень ни одного доллара,  не  говоря  уже  о  том,  чтобы  жить  на
содержании у дамы.
   Но существовала и обратная сторона медали. Подполковник Джим  Ла  Тур
был мировым парнем и чертовски горячим пилотом.
   Фрэнчи был счастлив, что он - его  отец.  Пожалуй,  это  единственное
стоящее из того, что он сделал за  всю  свою  жизнь.  Он  допил  кофе  и
посмотрел на фото сына в рамочке. Но Джим мертв.
   Оттуда,  где  он  теперь,  он  ничем  не  может  помочь  женщине,   а
вставленная в серебряную рамочку фотография пилота реактивного самолета,
сбитого над Хайфоном, не слишком-то хорошая компания для привлекательной
и желанной молодой особы.
   Джиму это не понравилось бы. Его сын хотел бы, чтобы Мей вновь  вышла
замуж или, по крайней мере, нашла себе приятеля.
   Возможно, если он переедет в отель, она так и поступит. Жаль, что  он
никак не найдет благовидного предлога обговорить  этот  предмет  с  Мей.
Жаль, что он не знает женщины, которая смогла бы поговорить с ней. Любая
танцовщица, вертящая задом  в  любом  шоу,  где  он  работал,  могла  бы
объяснить ей, что все мужчины одинаковы, по крайней мере в  определенном
отношении, и что, хотя проведенные ночи с другим мужчиной не  вернут  ей
Джима назад и не излечат ее горе, они отучат ее принимать фенобарбитал и
плакать, прежде чем заснуть, четыре ночи из семи.
   К несчастью, его невестка никогда не переезжала с места  на  место  с
карнавальными шествиями. Она шла  прямым  путем  от  ведущей  барышни  в
гирлянде  из  маргариток  из  колледжа  Вассара   к   высокооплачиваемой
машинистке в одном из ведущих чикагских рекламных бюро.
   Неся  с  собой  чашку,  Ла  Тур  прошел  в  кухню  и  открыл   дверцу
холодильника. Как  всегда,  Мей,  уезжая  в  город  по  делам,  оставила
обильный запас еды. Там были фруктовые соки, яйца,  ветчина,  сосиски  и
даже коробка с тестом для оладий - только лей на сковороду - и готово!
   - Ешь, пока меня не будет, отец, - настаивала она  перед  отъездом  в
аэропорт. - Пообещай, что будешь хорошо питаться.
   Ла Тур прикрыл дверцу холодильника, отыскал пинтовую  бутылку  виски,
которую припрятал за плитой, и налил себе первую порцию в этот день.
   Ладно.  Он  обещает.  Он  будет  питаться  как  следует.  Как  только
оденется, то отправится в какую-нибудь тошниловку  на  Норт-Кларк-стрит.
Таким образом, у него будет с кем почесать язык, пусть хоть  с  китайцем
за кассой. Кроме того, если человек почти всю  свою  сознательную  жизнь
питался в ресторанчиках маленьких городков или в палатках, где продавали
пирожки во время ярмарки, ему начинает не хватать грязи.
   Ла Тур принес себе еще одну порцию, как задумал в этот  день.  Потом,
когда он поест, то отправится в город и отыщет себе хорошее местечко,  с
которого можно будет посмотреть парад. Вероятно, он будет ничем не лучше
того, что он видел мальчишкой, но, по крайней мере,  у  него  будет  чем
заняться.
   Судя по объявлению, что он прочитал в утренней газете, парад начнется
ровно в два  часа  дня,  и  торжественное  шествие  проследует  вниз  по
Мичиган-авеню  с  Саут-Вотер-стрит  до  улицы  Ван  Бюрена.   В   газете
говорилось, что оно будет состоять по меньшей  мере  из  тридцати  тысяч
участников,  включая  представителей  различных   родов   войск,   групп
ветеранов и других патриотических ассоциаций. Спонсором парада  является
"Великая армия Республики" - его будет  возглавлять  президент  Общества
ветеранов, он же примет парад с  трибуны,  возведенной  перед  Чикагским
художественным институтом отцами и матерями солдат, убитых в войнах.
   "Надо было им сказать, - размышлял Ла Тур. -  Я  мог  бы  сидеть  там
вместе с руководящей верхушкой".
   Он осмыслил эту идею, но потом отбросил ее. Кому охота водить  дружбу
с генералами? Что касается его, то во всей этой толпе  был  только  один
стоящий человек. Но негодяй с Миссури его пристрелил.
   Он поставил бутылку в потайное  место.  Потом,  как  каждое  утро,  с
надеждой  прочистил  горло  и,  ударив  воображаемой   тростью   посреди
воображаемой платформы зазывалы, возвестил;
   - Так-так! Подходите сюда! Окружайте платформу! Теперь я  вам  скажу,
что собираюсь делать...
   За ночь ничего не изменилось. Чуда не произошло.  Его  голос,  как  и
цель, ради которой он им пользовался всю  свою  жизнь,  пропал.  Остался
лишь хриплый шепот, а торговцы пилюлями, все как один, говорили, что ему
повезло, что остался хоть шепот.
   Эксперимент, однако, был терапевтическим. Когда старик закрывал глаза
и предавался воспоминаниям,  то  было  так  легко  по  знакомым  звукам,
образам и запахам переключать сознание на прошедшее.
   Ла  Тур  мог