Дей КИН 
   ЧИКАГО, 11 
 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
   Этот город - принц и нищий одновременно, центр всеобщего  внимания  и
клоака мира. Если бы я умел говорить на сотне языков сразу, то  вряд  ли
воздал бы должное его великолепному хаосу.
   Самый прекрасный и самый убогий, опоясанный двойным кольцом парков  и
трущоб, где острый воздух с озера и из прерий всегда чувствуется  носом,
а от вони отвратительного смога не першит в горле.
   Большой порт, расположенный в тысяче миль от  моря,  огромный  рынок,
одной рукой сгребающий пшеницу и скот с Запада, а другой  распределяющий
товары с Востока,  с  улицами,  спланированными  с  размахом,  длиной  в
двадцать миль, по которым небезопасно ходить  по  ночам,  и  по  которым
женщины весьма  благоразумно  прогуливаются  верхом,  и  где  миллионеры
обедают в полдень по субботам.
   Этот город - излюбленное место торговцев-головорезов, он также щедрый
покровитель искусств.
   Самый американский из всех американских городов и в то же время самый
многонациональный.
   Его американское население соответствует второму по  величине  городу
Америки, немецкое - пятому  по  величине  городу  Германии,  шведское  -
третьему по величине городу  Швеции,  польское  -  второму  по  величине
городу Польши, а по количеству живущих в нем ирландцев он уступает  лишь
Бостону.
   Первый и единственный настоящий Вавилон, который всего лишь  каких-то
двадцать пять лет назад представлял собой груду дымящихся углей.
   Разве  можно  найти  слова,  чтобы  описать  это  чудо  парадоксов  и
несовместимых понятий?..
   Дж.В. Стивенс.
   "Британский турист" за 4 июня 1896 года
 
Книга первая 
 
Глава 1 
 
   На прибрежье Гитчи-Гюми,
   Светлых Вод Большого Моря,
   Тихим, ясным летним утром
   Гайавата в ожиданье
   У дверей стоял вигвама.
   Воздух полон был прохлады,
   Вся земля дышала счастьем...
   Генри Лонгфелло.
   Песнь о Гайавате
 
   Наступил сезон жары. Последние несколько дней были теплыми. Последний
снег  растаял.  Сирень  и  кусты  калины  стояли  в  цвету.  Пробуждение
воскресного утра оказалось жарким и ясным, с мягким ветерком,  дующим  с
воды, который  помогал  разжижить,  если  не  развеять  вонь  бензиновых
выхлопов  и  другие  запахи,  распространяемые   металлическими   реками
вышедших  в  плавание  автомобилей,  быстро  плывущих  по   внешнему   и
внутренним шоссе-артериям, пересекающим когда-то мало населенную деревню
индейцев племени оджибва на южном берегу озера Мичиган.
   Здание, которое сыграет большую роль в новостях того дня,  было  ясно
видно сидящим в автомобилях на внешнем шоссе, хотя  и  казалось  слишком
маленьким на фоне возвышающихся многоэтажных  жилых  домов  и  отелей  в
Ближнем Норт-Сайде, но сомнительно, чтобы хоть один  из  едущих  заметил
его.
   Архитектура  была   раннерейнской.   Эта   форма   самовозвеличивания
пользовалась популярностью за  несколько  лет  до  эры  вальса  "Веселая
вдова"  у  страдающих  ностальгией   пивоваров   из   Милуоки,   которые
разбогатели сверх своих алчных ожиданий на даровом труде и  пятицентовом
пиве.
   По мнению мисс Мери Дейли, одной из трех незамужних  преподавательниц
средней школы, живших вместе в квартире на третьем этаже  этого  здания,
которая писала диссертацию на докторское звание по истории  Чикаго,  это
сооружение  имело  интересное  прошлое.  Она  настаивала  на  том,   что
аристократическая усадьба из песчаника вкупе с  башенками,  балконами  и
минаретами, с восьмиугольным вестибюлем высотой в три этажа, выстроенная
в  восьмидесятые  годы  покойным  Поттером  Пальмером,  -  точная  копия
рейнского замка, у озера. Этот  дом  вместе  с  многочисленными  нитками
жемчуга и бриллиантами, а также отелем  "Пальмер-Хаус"  был  преподнесен
его владельцем в качестве свадебного подарка двадцатиоднолетней невесте.
   Как и от настоящего замка в былые времена, зашедший в гости уносил  с
собой от этого дома неизгладимое впечатление.
   После  того  как  визитную  карточку  посетителя  принимал  один   из
дворецких резиденции, его проводили сквозь строй из  двадцати  ливрейных
лакеев, горничных, секретарей,  а  дальше  происходило  удивительное.  В
зависимости  от  причины  визита  гостя  препровождали  во   французскую
гостиную, испанскую музыкальную залу,  английскую  столовую  или  же  по
мавританскому коридору в турецкие, греческие или японские покои. Или же,
если визит носил более интимный характер, гостя направляли к  одному  из
двух подъемников и везли с захватывающей дух скоростью в две мили в  час
в огромную спальню, где хозяйка дома некогда располагалась для  сна  или
какой-либо другой деятельности, какая на тот момент была у нее в голове,
на кровати с  инкрустированными  золотом  херувимами  в  стиле  Луи  XV,
знаменитой тем, что была десять футов в длину.
   Там,  кроме  всего  прочего,  имелись  и  большой  бальный   зал,   и
обставленный в соответствии с этикетом банкетный зал, и даже солярий  на
крыше.
   Из исследований мисс  Дейли  получалось,  что  упрочил  дом  один  из
торговцев свининой, мультимиллионер, чья жена плебейского происхождения,
но с манией величия считала, что надлежащее обрамление ее  прелестей,  а
также музыкальных салонов и soiree , которые она намеревалась  задавать,
даст ей возможность разрушить священные заповеди, установленные местными
"четырьмя сотнями" .
   Она была молода, красива и грациозна. И она  могла  бы  преуспеть.  К
несчастью, ее муж, старше ее вдвое и потерявший голову от любви  к  ней,
хотел украшать ее все более дорогими побрякушками, поэтому оставил дело,
которое хорошо знал, ради рискованных операций на фондовой бирже.
   Некоторое время  ему  благоволила  удача.  Ему  даже  удалось  нанять
частный поезд, чтобы отвезти компанию друзей в  Нью-Йорк  для  посещения
первой в Соединенных Штатах автомобильной выставки, которая проходила  в
Мэдисон-сквер-гарден  в  1900  году  от  Рождества  Христова.  Там,  под
впечатлением от шумных, приводящих в ужас лошадей машин, которые  умелые
шоферы гнали вокруг бочек и вверх по наклонным плоскостям на невероятной
скорости аж в восемь миль в час, он купил один "фаэтон", один "стэнхоп",
один "брогам" и одну "викторию", чтобы умножить свое растущее  хозяйство
на том месте, что теперь стало называться Золотым берегом .
   Потом одним майским днем, через неполных два  года,  бывший  торговец
свининой разорился в попытке увеличить свое состояние, взяв под контроль
железнодорожную компанию "Норзен пасифик". Потеряв все свои  деньги,  он
за утешением вернулся домой и без предупреждения поднялся в будуар жены,
презрев привычный порядок. Там он обнаружил ее не только осведомленной о
неприятных известиях, но и утешаемой на инкрустированном золотом ложе  в
одеянии,  состоящем  из  одного  бриллиантового   ожерелья,   столь   же
обнаженным и очень смазливым молодым шофером, которого он вывез вместе с
автомобилями, чтобы управлять "Паровиком Стэнли"  своей  пребывающей  (в
большинстве случаев) в одиночестве супруги.
   Не всякий мужчина в состоянии перенести такой faux pas  в  придачу  к
потере состояния. Поэтому он на мгновение позабыл о вежливости и вошел в
историю, убив жену и любовника одной метко  пущенной  пулей  из  кольта,
который всегда носил при  себе,  после  чего  вернулся  в  свой  обшитый
панелями красного дерева кабинет и пустил вторую пулю себе в лоб.
   Сотни других мужчин убивали сотни  других  жен,  пойманных  на  месте
преступления. Но в историю вошел именно он, потому что в Чикаго  впервые
разъяренный муж убил  шофера.  Поэтому,  когда  жующий  табачную  жвачку
коронер, председательствующий в дознании, вынес вердикт "убийство жены и
шофера при смягчающих  вину  обстоятельствах,  а  также  самоубийство  в
невменяемом  состоянии",  он  был  вынужден  осведомиться  у  одного  из
репортеров о правописании некоторых неизвестных ему слов.
   С  того  времени  строение  из  песчаника  вело  самое  разнообразное
существование. Даже в дни баронов-грабителей  не  каждый  был  настолько
состоятелен, чтобы содержать и оплачивать обслуживающий персонал  такого
здания в качестве персонального жилища, и постепенно  стареющая  усадьба
прошла через многочисленные руки.
   Она была домом торговцу пшеницей и  выскочке  миллионеру,  сделавшему
себе состояние на торговле недвижимостью.
   Одно время в нем  размещалось  шикарное  казино,  школа-интернат  для
утонченных молодых леди, дом для не столь утонченных юных дам и  в  годы
"сухого закона" - бар, где продавались контрабандные спиртные напитки.
   Однако, с появлением представления о  том,  что  вне  зависимости  от
того, сколь хорошо  она  оплачивается,  работа  по  дому  -  это  что-то
унизительное, а также с возрастающей тенденцией к  совместному  обучению
девочек  и  мальчиков,  с  возникновением  яростной  конкуренции   между
профессиональными  жрицами  наслаждений  и  любительницами,   появлением
незаконных или полузаконных азартных игр и  с  возвращением  в  конечном
итоге к угловой таверне наступало время,  когда  здание  больше  уже  не
могло оставаться пригодным для жилья или же с выгодой функционировать  в
любом прежнем качестве.
   Годами во время "великой депрессии" оно стояло брошенным и  позабытым
всеми, за исключением  сборщика  налогов.  Потом,  вскоре  после  начала
Второй  мировой  войны,  некий  предприимчивый  торговец  недвижимостью,
предвидя возможную будущую  цену  земли,  превратил  здание  в  платящий
налоги организм  простым  рациональным  потрошением  интерьера,  заменив
устаревшие  подъемники  витиеватой  трехэтажной  винтовой  лестницей   и
реконструировав покои из  песчаника  в  двенадцать,  в  то  время  очень
современных, квартир с одной или двумя спальнями.
   Плата за квартиры была высокой, но из-за близости как к "Петле" , так
и к озеру спрос на квартиры держался годами.
   Но теперь, к  несчастью  для  теперешних  жильцов  и  к  счастью  для
наследников того предпринимателя, который реконструировал здание и сумел
сохранить свое право на него, цена земли в  этом  районе  поднялась  так
высоко,  что  жильцов  пришлось  попросить  освободить  помещение.  И  в
результате после первого июля  бывший  частный  дом  предназначался  для
сноса, чтобы та относительно небольшая  площадка,  которую  он  занимал,
смогла   бы   стать   частью    двадцатичетырехэтажного    ультрамодного
кооперативного квартирного комплекса стоимостью  в  несколько  миллионов
долларов.
 
Глава 2 
 
   Пешеходов на улице было не слишком много. Но, по мнению  Мери  Дейли,
вполне  достаточно  для  воскресенья.  Этот  район  Чикаго   совсем   не
изменился. Единственное отличие, которое она заметила со времени  своего
детства, - это  явное  уменьшение  изгоев,  отсыпающихся  с  похмелья  в
тупиках  и  перед  обшарпанными  дверями  закрытых   контор,   случайных
ломбардов и дешевых ночных клубов.
   Конечно, в те дни она всегда боялась, что одним из этих пьяниц  может
оказаться ее отец.
   Метеоролог оказался прав. Он сообщил,  что  уик-энд  Дня  поминовения
будет жарким. Даже ранним утром термометр поднялся почти до 90  градусов
по Фаренгейту - но самая сильная жара этого дня еще предстоит.
   Мери воспользовалась уголком черной кружевной  мантильи,  закрывающей
волосы, чтобы промокнуть пот, выступивший на щеках. Лучше бы она поехала
к собору Святого Имени в автомобиле, чем идти туда пешком. А  еще  лучше
было бы пойти вместе с Энн и Корой в дюны.
   Черноволосая учительница средней школы шла  по  полупустынной  улице.
Стук  ее  высоких  каблучков  казался  неестественно  громким  в  тишине
субботы. Когда она оглядывалась на свое прошлое, ее раннее  детство  (по
крайней мере, то из  него,  что  она  позволяла  себе  вспоминать)  было
непосредственно  связано  с  Джеймсом  Т.   Фарреллом.   Сквернословящим
Фарреллом, питающим странное  пристрастие  к  двусложным  ругательствам.
Этот район  Чикаго,  район,  в  котором  она  родилась;,  с  его  смесью
сводников и шлюх, пьяниц,  дешевых  ночных  клубов,  еще  более  дешевых
аляповатых отелей и грязных, скудно обставленных  меблированных  комнат,
был тем неприятным  типажом  романиста,  с  которым  он  знакомил  элиту
богатых загородных клубов.
   Мери вспомнила,  как  однажды  она  одевалась  к  мессе,  а  ее  мать
предупреждала: "Если случайно встретишь своего родителя по  пути  домой,
не вступай ни в какие разговоры с этим сукиным сыном. Мы прекрасно живем
на пособие по безработице.
   А когда ты наконец  закончишь  учиться  и  начнешь  преподавать,.  мы
переедем в прекрасную квартиру и  не  возьмем  с  собой  никаких  старых
пьяных бездельников, клянчащих несколько долларов на бутылку и позорящих
нас перед нашими новыми соседями".
   На следующем перекрестке горел красный свет светофора.
   Пока  Мери  пропускала  поток  несуществующего  транспорта,  какой-то
пешеход средних лет, идущий по переулку, остановился, в восхищении глядя
на ее соблазнительную фигурку, обтянутую скромным белым платьем, которое
ей очень шло.
   - Привет! - забросил он пробный шар.
   - Чтоб ты сдох! - отпарировала ему в  ответ  девушка  и  вернулась  к
попытке воспроизвести логическую цепь рассуждений своей матери.
   Будучи еще школьницей, Мери считала довольно  нелепым  то,  что  мать
заняла позицию судьи по отношению к отцу. И это притом, что  сама  редко
ходила к мессе, никогда не  исповедовалась,  пила  на  равных  или  даже
больше отца  и  была  выше  того,  чтобы  как-то  увеличить  пособие  по
безработице, на которое они жили, хотя не  считала  унижением  принимать
плату за услуги, оказываемые случайным встреченным  в  барах  приятелям,
которым позволяла сопровождать ее  в  квартиру,  которую  они  делили  с
тараканами.
   К счастью, если только это можно назвать счастьем,  отец  Мери  умер,
как только ей исполнилось четырнадцать лет, а мать  ушла  из  жизни  два
года спустя. Мери молилась, перебирая четки, за них обоих, но  не  могла
плакать по ним, хотя и считала в душе это грехом.
   - Возможно, Джим и прав. Вероятно, в эмоциональном  плане,  как  и  в
физическом, ей все-таки чего-то недостает.
   Преподаватель психологии обвинял ее  в  холодности,  говоря,  что  не
верит в то, что она способна полюбить.
   "Все, на что ты способна в жизни, - это  твоя  адская  работа  и  эти
никчемные ученые звания, ради которых ты надрываешься".
   И все потому, что она отказалась составить ему компанию  в  курортное
местечко  на  Игл-Ривер,  где  он  надеялся  получить  удовольствие   от
приятного уик-энда, поразвлекшись с ней в постели до свадьбы.
   Мери шла по жаре. Однако  сама  она  не  считала  себя  холодной.  По
крайней мере, надеялась, что это не так. Уголок ее рта дернулся  вниз  в
кривой улыбке. Она уверена, что способна полюбить.  Ведь  любит  же  она
Бога! Любит Христа. Любила сестру милосердия,  которая  взяла  ее  после
смерти матери к себе и сделала все, чтобы она получила образование.
   И когда ей попадется хороший человек, она сможет  полюбить  его  так,
как он захочет, чтобы она его любила. Ее бывший жених никогда не узнает,
насколько близко он подошел к своей цели. Если  бы  вместо  того,  чтобы
ссориться с ней, он стал бы ее целовать или положил бы руку на  полдюйма
выше, все могло бы случиться. Она до сих пор не понимает,  почему  этого
не произошло.
   Но факт остается фактом.  Ей  уже  двадцать  шесть  лет.  В  сентябре
исполнится двадцать семь, она порвала с единственным мужчиной, с которым
была помолвлена. Может оказаться, что она останется старой девой. Многие
учительницы не выходят замуж.
   Когда Мери подошла к перекрестку, ведущему к улице, где она  жила,  и
свернула налево, то была вознаграждена относительно прохладным ветерком,
дующим с озера.
   Обычно она посещала церковь Святой Агнессы. Но этим утром,  поскольку
и Энн и Коры не было в городе,  а  она  добралась  до  той  части  своей
диссертации, где описывались социальные язвы  эры,  которая  закончилась
еще до ее рождения. Мери прошла еще несколько кварталов к собору Святого
Имени.
   Литературные источники оказались правы. На  гранитном  фасаде  собора
действительно остались отметины. И у Мери не было сомнений  в  том,  что
они оставлены пулеметными  очередями,  которые  положили  конец  карьере
графа Вайцеховского, известного в гангстерских кругах своего времени под
именем Хайме Вайс. Получится интересная глава. И Хайме, и человек, место
которого он занял, бывший церковный певчий по  имени  Дион  О'Банион,  в
определенном отношении были легендарными личностями.
   Судя по исследованиям, которые Мери проводила  для  своей  докторской
диссертации, О'Банион  был  шальным,  веселым  убийцей,  любящим  цветы,
всегда носившим три пистолета в специальных карманах, подшитых  к  ничем
не примечательным костюмам, который обвинялся в убийстве или в том,  что
отдавал приказы убить по крайней мере двадцать пять  человек.  Мальчиком
он пел в церковном хоре собора Святого Имени. Став мужчиной, он  получал
доход по миллиону долларов в год  от  незаконной  торговли  спиртным  во
времена "сухого закона" плюс значительную прибыль от цветочного магазина
на Норт-Стейт-стрит, который он открыл для  прикрытия  своей  незаконной
деятельности. И таким образом, он зарабатывал по миллиону долларов в год
до тех пор, пока  не  поссорился  из-за  раздела  добычи  с  сицилийской
мафией, руководимой объединенными усилиями Джонни Торрио и Аль Капоне.
   Вскоре после этого О'Банион, находясь в полном  одиночестве  в  своем
цветочном магазине, не считая уборщика-негра, услышал звонок у  парадной
двери. Нежно, почти любовно обрезая стебли в букете белых хризантем,  он
появился из подсобки, чтобы встретить троих незнакомцев, которые, как  у
него были все  основания  полагать,  зашли  за  одним  из  его  шедевров
искусства флористики, чем он тогда славился.
   Это и было его фатальной ошибкой.
   Позднее Вайс заявит, что это  убийство  было  спланировано  Торрио  и
Капоне, но полиции так  и  не  удастся  отыскать  достаточных  улик  для
ареста. Одно было известно наверняка: когда те трое ушли  из  цветочного
магазина, О'Банион был мертв.
   О его похоронах в Чикаго ходили легенды. За  его  гробом  шло  десять
тысяч человек. Двадцать пять автомобилей и грузовых машин  потребовалось
для того, чтобы вести букеты и венки. И хотя церковь не дала  разрешения
похоронить убитого на святой земле, через пять  месяцев  его  тело  было
вынуто из могилы и перезахоронено по причинам, которые повлекли за собой
следующее заявление одного честного  полицейского  чиновника:  "О'Банион
был вором и убийцей. Но  посмотрите  на  него  сейчас.  Он  похоронен  в
восьмидесяти футах от епископа".
   В переулке было чуть прохладнее, но не слишком. Ветерок  то  дул,  то
стихал. Мери воспользовалась концом своей мантильи, как веером.
   Будучи вторым, после О'Баниона, в  команде,  Вайс  принял  его  дело,
включая и цветочный магазин на Норт-Стейт-стрит.
   Но у него не было  того  шарма,  что  у  убитого.  Единственное,  что
удалось Мери узнать о нем хорошего, - это то, что Малыш Хайме, как звали
его родные, был очень сильно привязан к матери и к тому же  был  глубоко
религиозен. В этом отношении его уход из жизни оказался соответствующим.
Не прошло и двух лет после убийства О'Баниона,  как  автоматная  очередь
разметала смертные останки Малыша  Хайме  по  ступеням  и  нижней  части
фасада собора Святого Имени, принеся ему смерть в двадцать восемь лет  и
не ознаменовав ничем примечательным его криминальную  карьеру,  если  не
считать состояния в один миллион триста тысяч долларов.
   Сердце Мери обливалось за него кровью. Во всей  этой  истории  должна
быть какая-то мораль. Возможно, она состоит в том, что если уж  грешить,
то грешить по-крупному. И если уж ей, как  она  надеялась,  когда-нибудь
повезет и она сумеет зарабатывать десять тысяч в год,  то  ей  даже  при
максимальной зарплате понадобится сто т