лейшего представления
о том, кто они...
   - Вы правы, мисс Росс, - выдавал я, силясь казаться спокойным. - Как же я
раньше не сообразил? - Я вспомнил о  пуле,  прошившей  насквозь  человека  и
пробившей обивку кресла. - Вернее, все это я  видел,  но  не  сумел  связать
факты воедино. Полковник  Гаррисон  и  капитан  Джонсон  были  убиты  разным
оружием. Один был убит выстрелом из  крупнокалиберного  пистолета  наподобие
"люгера" или "кольта". Второй - из пистолета поменьше, с которым справится и
женщина.
   Я замолчал. Дамский пистолет! А может, именно дама и стреляла? Уж  не  та
ли, что находится в моем обществе? Возможно, ее сообщник шел за  мною  нынче
вечером. Тогда все встает на свое  место...  Нет,  не  может  быть.  Обморок
имитировать невозможно. А что, если...
   - Дамский пистолет? - произнесла стюардесса,  словно  угадав  мои  мысли.
Возможно, именно я и стреляла. - Голос  ее  звучал  неестественно  спокойно.
Ей-Богу, я не вправе осуждать вас. Будь на вашем  месте  я,  тоже  стала  бы
подозревать всех до единого.
   Сняв с левой руки рукавицу и перчатку, она  сняла  с  безымянного  пальца
кольцо и протянула мне. Рассеянно взглянув на него, я заметил  гравировку  и
наклонился поближе: "Дж. У. -М. Р. 28 сент. 1958  г.".  Я  поднял  глаза  на
стюардессу, на ее бледное, помертвевшее лицо. Она кивнула.
   - Два месяца назад мы с Джимми обручились. В качестве стюардессы я летала
в последний раз. В Рождество мы должны были пожениться.  -  Отобрав  у  меня
кольцо, девушка вновь надела его, и, когда повернулась ко мне, в глазах ее я
увидел слезы. - Теперь вы мне верите? - зарыдала она. - Верите?
   Впервые за прошедшие сутки я повел себя разумным образом: закрыл рот и не
открывал его. Даже не стал вспоминать странное ее поведение после  аварии  и
позднее - на станции. Интуитивно я понимал, что иным оно и не могло быть.
   Я сидел, ни слова не говоря, и наблюдал за  стюардессой.  Сжав  пальцы  в
кулаки, отсутствующим взглядом она смотрела перед собой. По щекам  ее  текли
слезы. Внезапно она закрыла лицо руками. Я привлек ее  к  себе.  Девушка  не
стала сопротивляться. Лишь уткнулась ко мне лицом в меховую парку  и  горько
рыдала.
   Едва ли  момент  был  подходящим  для  этого:  ведь  жених  девушки  умер
несколько часов назад. Но именно в ту минуту я почувствовал, что влюбился  в
нее. Сердцу не прикажешь, его  не  заставишь  повиноваться  принятым  нормам
приличия. Я ощущал чувство, какого не испытывал  с  того  ужасного  события,
которое произошло четыре года назад. Моя жена, с которой мы прожили в  браке
всего три месяца, погибла в автомобильной  катастрофе.  Я  бросил  медицину,
вернулся к своему самому первому увлечению в жизни -  геологии,  поступил  в
аспирантуру, которую мне пришлось оставить из-за того, что  началась  вторая
мировая война. После этого  я  начал  странствовать  в  надежде,  что  новая
работа, иные условия помогут мне забыть прошлое. Не знаю отчего, но при виде
темной головки, зарывшейся в мех моей парки, сердце у меня сжалось.  Хотя  у
Маргариты были чудесные карие глаза, красотой она не блистала. Возможно,  то
было естественной  реакцией  на  мою  прежнюю  антипатию  к  ней;  возможно,
сочувствием к постигшей девушку утрате, чувством вины за то зло,  которое  я
ей причинил, за то, что я подвергал ее  опасности:  тот,  кто  знал,  что  я
подозреваю ее, наверняка мог сообщить об этом девушке.  Возможно,  произошло
это попросту потому,  что  в  просторной,  не  по  росту  парке  Джосса  она
выглядела  такой  маленькой,  смешной  и  беспомощной.  Наконец  я  перестал
анализировать причины внезапно пробудившегося во мне чувства к девушке. Хотя
я и был недостаточно долго женат, однако знал, что  у  чувств  свои  законы,
понять которые не под силу даже самому проницательному уму.
   Постепенно рыдания стихли. Девушка выпрямилась, пряча от меня заплаканное
лицо.
   - Простите, - проронила она. - И большое вам спасибо.
   - Друзья плачут на этом плече, - похлопал я себя правой рукой. - Другое -
для пациентов.
   - И за это тоже. Но я имела в виду иное. Спасибо за то, что  не  утешали,
не говорили, как вам жаль меня, не гладили по голове, приговаривая:  "Ну  не
надо" или что-то вроде этого. Я бы тогда не выдержала. - Вытерев  лицо,  она
поглядела на меня по-прежнему полными слез глазами, и у  меня  снова  екнуло
сердце.
   - Что нам теперь делать, доктор Мейсон?
   - Возвращаться в барак.
   - Я о другом.
   - Понимаю. Что я могу сказать? Я в полной растерянности. Возникают  сотни
вопросов, и ни на один из них нет ответа.
   - А я даже не знаю всех вопросов, -  с  горечью  проговорила  стюардесса.
Всего пять минут назад выяснилось, что это не был несчастный случай.  -  Она
недоверчиво покачала головой. - Слыханное ли дело, чтобы под угрозой  оружия
сажали гражданский самолет?
   - Я слышал о подобной истории. По радио. Месяц с  небольшим  назад.  Дело
было на Кубе. Несколько  сторонников  Фиделя  Кастро  вынудили  приземлиться
экипаж "Вискаунта". Только  те  выбрали  местечко  почище  этого.  По-моему,
уцелел всего лишь один или два человека. Возможно, наши приятели, оставшиеся
в бараке, и позаимствовали у них эту идею.
   - Но почему... почему они убили полковника Гаррисона?
   - Может, на него не подействовало снотворное, - пожал я  плечами.  Может,
он слишком много видел или знал. Может, и то и другое.
   - Но ведь... Ведь теперь им известно, что и вы видели  и  знаете  слишком
много. - Она глядела на меня такими глазами, перед  которыми  не  устоял  бы
даже преподобный Смоллвуд, если бы вздумал громогласно бичевать порок.
   Правда,  мне  было  трудно  представить  этого  проповедника  громогласно
бичующим порок.
   - Неутешительная мысль, - согласился я. - Она  не  раз  приходила  мне  в
голову за последние полчаса. Пожалуй, раз пятьсот.
   - Перестаньте! Вижу, вы перепуганы не меньше  моего.  -  Ее  передернуло.
Давайте уйдем отсюда, прошу вас. Здесь так жутко и страшно. Что... что это?
   - Голос ее сорвался на высокой ноте.
   - Что вы имеете в виду? - Я попытался задать вопрос спокойным голосом, но
нервно оглянулся. Пожалуй, и впрямь я перепугался не меньше, чем девушка.
   - Снаружи донесся какой-то звук, - едва слышно произнесла  она,  впившись
пальцами в мех моей парки. - Словно кто-то постучал по крылу или фюзеляжу.
   - Ерунда, - оборвал я ее, но нервы у меня были натянуты  как  струна.  Вы
начинаете...
   Я не докончил фразу. На сей раз я действительно услышал посторонний звук.
Маргарита тоже. Она оглянулась в направлении  звука,  потом  повернулась  ко
мне. Лицо напряжено, глаза расширены от ужаса.
   Оттолкнув от себя ее руки, я схватил пистолет и фонарь и бросился бежать.
В кабине пилотов я остановился как вкопанный. Ну какой же я дурак!
   Оставил включенной фару-искатель в таком положении, что она слепила меня.
Я представлял собой идеальную мишень для любого злоумышленника, прятавшегося
в темноте с пистолетом в руке. Но колебания продолжались какое-то мгновение.
   Надо действовать, иначе останешься в западне на всю ночь или до тех  пор,
пока не  разрядится  аккумулятор.  Я  нырнул  вниз  головой  через  разбитое
ветровое стекло и, задев в последний момент стойку, упал на землю, не  успев
сразу сообразить, что жив и невредим.
   Подождал пять секунд, весь превратившись во внимание,  но  ничего,  кроме
завывания ветра да шороха льдинок, несущихся по насту, не  услышал.  Правда,
никогда прежде шорох этот не был столь отчетлив (ведь я  никогда  раньше  не
лежал на мерзлой земле с откинутым капюшоном), а стук сердца столь громок.
   Затем вскочил на ноги, размахивая фонариком, который точно косой рассекал
темноту, и побежал, скользя и спотыкаясь,  вокруг  самолета.  Дважды  обежав
вокруг машины,  каждый  раз  в  противоположном  направлении,  я  никого  не
обнаружил.
   Остановившись у носа авиалайнера, я негромко позвал Маргариту Росс.
   Когда она появилась в окне, я заверил ее:
   - Все в порядке, никого тут нет. Нам с вами это только померещилось.
   Спускайтесь вниз. - Вытянув руки, я поймал девушку и  осторожно  поставил
наземь.
   - Зачем вы  бросили  меня  одну,  зачем  вы  меня  бросили?  -  волнуясь,
повторяла она. - Это... это было ужасно! Мертвецы... Зачем вы' меня  оста...
бросили?
   - Виноват. - Рассуждать  о  несправедливости  женщин,  отсутствии  у  них
здравого смысла и логики было не время и не место. Тем  более  что  на  долю
бедняжки с лихвой досталось бед, испытаний и грубости.
   - Виноват, - повторил я. - Мне не следовало этого  делать.  Я  просто  не
подумал.
   Девушка дрожала всем телом. Я обнял ее, прижал к груди и держал  в  таком
положении до тех пор, пока она  не  успокоилась.  Затем  взял  в  одну  руку
аккумулятор и фару-искатель, а в другую - ее руку,  и  мы  оба  двинулись  в
сторону станции.

Глава 6

ПОНЕДЕЛЬНИК

С СЕМИ ВЕЧЕРА ДО СЕМИ УТРА ВТОРНИКА

   К тому времени, как мы вернулись в барак, Джекстроу со своими помощниками
успели собрать и установить  кузов.  Кое-кто  уже  спускался  вниз,  в  нашу
берлогу. Проверять качество сборки я  не  стал:  если  Джекстроу  за  что-то
берется, делает он это добросовестно.
   Он, должно быть, искал меня, но  расспрашивать  при  посторонних,  где  я
пропадал целый час, не стал. Дождавшись, когда все остальные уйдут,  я  взял
его под руку и отвел в сторону, где нас никто не смог бы подслушать.  Однако
далеко мы не удалялись, чтобы не терять из виду желтоватый огонек в световом
люке: заблудиться еще раз не хотелось.
   Молча выслушав меня, Джекстроу спросил:
   - Что будем делать, доктор Мейсон?
   - Смотря по обстоятельствам. Разговаривал с Джоссом?
   - Пятнадцать минут назад. В туннеле.
   - Что с передатчиком?
   - Боюсь, ничего не выйдет. Не хватает нескольких конденсаторов и ламп.
   Он искал их повсюду. Считает, что запасные детали у него похитили.
   - Может, еще найдутся? - предположил я, сам не веря тому, что говорю.
   - Две лампы уже нашлись. В глубине туннеля. От них осталась кучка  битого
стекла.
   - Наши "друзья" ничего не упускают из виду!  -  вполголоса  выругался  я.
Выходит, иного выбора у нас нет. Ждать больше нельзя. Отправляемся как можно
раньше. Но прежде всего нужно как следует выспаться.
   - Двинемся в Уплавник? - Там, близ устья глетчера  Стрейзунд,  находилась
база нашей экспедиции. - Думаете, мы туда доберемся?
   Так же, как и я, Джекстроу думал не о тяготах и опасностях зимнего похода
в условиях Арктики, хотя они и представляли  собой  серьезную  проблему  для
нас, оснащенных допотопным "Ситроеном", а о  том  обществе,  в  котором  нам
придется находиться. Было совершенно очевидно, что  неизвестные  преступники
смогут избежать правосудия или, по крайней мере, ареста и допроса лишь в том
случае, если из всей компании уцелеют одни они.
   - Шансы у нас невелики, - заметил я сухо. - Но их будет еще меньше,  если
останемся здесь. Тогда голодная смерть нам обеспечена.
   - Это верно. - Помолчав, он заговорил о другом. - По вашим словам,  нынче
вечером вас пытались убить. Не кажется ли вам это странным?  А  я-то  решил,
что нам с вами нечего опасаться. По крайней мере, несколько дней.
   Я понял, что он имел в виду. Кроме нас с Джекстроу  вряд  ли  можно  было
найти кого-то во всей Гренландии, кто сумел бы завести  трактор,  тем  более
работать на нем. Лишь Джекстроу мог управляться с собачьей упряжкой. Что  же
касается ориентировки по звездам или магнитному компасу, что весьма сложно в
высоких широтах, то вряд  ли  кто-то  из  пассажиров  был  в  ладах  с  этим
искусством. То, что мы были знатоками своего дела, гарантировало  нам  жизнь
хотя бы на ближайшее время.
   - Ты прав, - согласился я.  -  Но,  по-моему,  они  об  этом  не  думали,
поскольку не придавали значения обстоятельствам. Надо заставить их  осознать
всю серьезность обстановки. Тогда  мы  оба  обезопасим  себя.  Пока  мы.  не
отправились в поход, надо все поставить на свое место. Вряд ли это  придется
по нраву нашим новым знакомым, но ничего не попишешь. - Я объяснил свой план
Джекстроу, и тот, подумав, кивнул головой.
   Через две-три минуты после того, как мой товарищ  спустился  в  барак,  я
последовал его примеру. Все девять пассажиров сидели внизу. Точнее,  восемь;
девятая, Мария Легард, исполняла обязанности  шеф-повара.  Я  обвел  сидящих
внимательным  взглядом.  Впервые  в  жизни  я  смотрел  на  людей,   пытаясь
определить, кто из них убийцы. Ощущение было не из приятных.
   Поначалу мне показалось, будто любой - или любая - мог быть потенциальным
или фактическим  преступником.  Правда,  даже  допуская  подобную  мысль,  я
отдавал себе отчет в том, как она могла  появиться.  Ведь  в  моем  сознании
убийство  ассоциировалось  с  отклонением  от  нормы.  При   теперешних   же
совершенно немыслимых обстоятельствах пассажиры в своих громоздких,  нелепых
костюмах,  все  как  один,  казались  далеко  не  нормальными.   Но   потом,
приглядевшись повнимательней, перестав обращать внимание на неестественность
обстановки и нелепость одежды, я увидел перед собой лишь горстку дрожащих от
холода, топающих ногами, чтобы согреться, несчастных и  вполне  обыкновенных
людей.
   Но так ли уж они обыкновенны? Можно ли сказать это о Зейгеро? Х)н обладал
телосложением,  силой,  быстротой  реакции  и  темпераментом  первоклассного
боксера тяжеловеса. Однако на боксера был совсем не похож.  Не  потому,  что
он, очевидно, образованный и культурный молодой человек.  Такие  боксеры  не
редкость. Дело было в другом: на лице его я не обнаружил ни единой отметины.
Даже шрамов на бровях. Кроме того, я ни разу  не  встречал  его  фамилии  на
афишах. Правда, подобный факт еще мало о чем говорит. Будучи медиком,  я  не
выношу зрелищ, в которых один homo sapiens старается нанести увечье другому,
поэтому спортом мало интересуюсь.
   Возьмем того же Солли Левина, его импресарио  или,  скажем,  преподобного
Джозефа   Смоллвуда.   Солли   совершенно    не    похож    на    импресарио
боксера-профессионала  из  Нью-Йорка.  Скорее,  его   можно   было   назвать
карикатурой подобного типажа, насколько я мог судить.  Преподобный  Смоллвуд
кроткий, мягкий, чуточку нервный,  чуточку  анемичный  человек,  какими  нам
часто изображают служителей культа и какими они почти никогда  не  бывают  в
действительности,  -  настолько  соответствовал  стереотипу,  что  все   его
поступки, реакцию, замечания можно было заранее предсказать и  не  ошибиться
ни на йоту. Однако я знал, что убийцы настолько умны  и  рассудительны,  что
стараются не походить на расхожий персонаж, чтобы не  выдать  себя.  Правда,
они могут оказаться настолько хитры, чтобы поступать как раз наоборот.
   Личность  Корадзини  тоже  оставалась  загадкой.  Проницательные,  умные,
крутые бизнесмены и предприниматели - типичный продукт американского  образа
жизни. Именно таким продуктом и являлся  Корадзини.  Однако,  в  отличие  от
рядового бизнесмена, обладающего лишь крутым  характером,  Корадзини,  кроме
того, был крут и физически. Эту крутость, даже жестокость, я это  понял,  он
без колебаний проявит в любом деле, даже в том,  которое  не  имеет  прямого
отношения к бизнесу. Я был готов  подозревать  Корадзини,  но  по  причинам,
совершенно противоположным тем, по которым подозревал Левина и  преподобного
Смоллвуда. Корадзини не укладывался ни в какие рамки, он совершенно  не  был
похож на типичного американского предпринимателя.
   Что же касается двух оставшихся мужчин, Теодора Малера, низенького еврея,
и сенатора Брустера, то первый был в моих глазах более подозрителен.
   Но когда я попытался выяснить почему, то не смог  привести  никаких  иных
причин кроме того, что он худ, смугл, озлоблен и скрытен. Чем это можно было
объяснить, кроме того, что у меня сложилось о нем предвзятое  мнение,  я  не
мог сказать. Что касается сенатора Брустера, то он был вне подозрений.
   Правда, в следующую минуту в голову мне пришла  мысль,  поразившая  меня.
Если кто-то хочет оказаться вне подозрений, он должен надеть на себя  личину
человека, который действительно вне подозрений. Откуда  мне  знать,  что  он
сенатор Брустер? Достань пару липовых документов, обзаведись белыми усами  и
седой шевелюрой вдобавок к цветущей физиономии - и вот тебе сенатор Брустер.
   Правда, играть такую роль неопределенно долго невозможно. Но ведь  это  и
не требуется.
   Положение  мое  было  тупиковое,  я  это  понимал.  Я  лишь  все   больше
запутывался, чувствовал себя все менее  уверенно  и  все  больше  подозревал
всех.  Даже  женщин.  Возьмем  молодую  немку,  Елену,   уроженку   Мюнхена,
расположенного в Центральной Европе. Атмосфера лжи и обмана, царившая вблизи
железного занавеса, допускала все, что  угодно.  Однако  мысль  о  том,  что
семнадцатилетняя девушка может оказаться закоренелой преступницей  (вряд  ли
речь идет о новичках) , была нелепой. Да и перелом ключицы  -  подтверждение
того, что авария была для нее неожиданностью, - служит сильным аргументом  в
пользу  невиновности  девушки.  Миссис  Дансби-Грегг?  Та   принадлежала   к
обществу, которое  я  знал  лишь  понаслышке,  по  рассказам  своих  коллег,
врачей-психиатров, которые ловили крупную рыбу в мутной воде  жизни  молодых
лондонских аристократок. Однако шаткость их положения, неврозы, не говоря об
их частых финансовых затруднениях, не носили криминального характера.  Кроме
того, представителям этого общества недоставало тех качеств, какими в полной
мере обладали Зейгеро  и  Корадзини,  -  физической  силы  и  решительности,
необходимых в таком деле. Однако как обобщать,  так  и  вдаваться  в  детали
одинаково опасно; что собой представляет миссис Дансби-Грегг  как  личность,
мне было абсолютно неизвестно.
   Единственной моей опорой, островком  безопасности  в  море  неуверенности
была Мария Легард. Если я ошибся в ней, то был не одинок. Выходит,  миллионы
других людей тоже ошиблись в ней, а этого не может быть. Есть вещи,  которые
просто нельзя себе представить. Это  был  именно  тот  самый  случай.  Мария
Легард была вне подозрений.
   Во внезапно наступившей тишине я услышал глухой стук  лениво  вращавшихся
чашек анемометра и шипение лампы Кольмана. Собравшиеся уставились на меня со
смешанным чувством удивления и любопытства. Внешне бесстрастный  и  небрежно
рассеянный, я тем не менее дал ясно  понять  присутствующим,  что  случилось
нечто из ряда вон выходящее. Об этом все догадались, все  девять  пассажиров
авиалайнера. То обстоятельство, что я оказался в центре всеобщего  внимания,
было мне на руку. Появление Джекстроу с магазинным  винчестером  под  мышкой
осталось никем не замеченным. Палец он держал на спусковом крючке.
   - Прошу прощения, - произнес я. - Знаю, таращить глаза невежливо.
   Правда, теперь ваша очередь это делать. - Я кивнул в сторону Джекстроу. -
В каждой экспедиции имеется одна-две винтовки. Чтобы защищаться от  медведей
и волков и добывать тюленину для  собак,  если  члены  экспедиции  находятся
вблизи побережья.  Никогда  не  думал,  что  оружие  пригодится  на  вершине
ледника. Чтобы защищаться от еще более опасных хищников, чем  белые  медведи
или волки.
   Мистер Нильсен удивительно меткий стрелок. Не вздумайте шутить.  Руки  за
голову! Это касается каждого из вас.
   Словно по мановению волшебного жезла, глаза присутствующих обратились .ко
мне. Я успел вытащить "беретту" калибра 9  миллиметров,  которую  извлек  из
кобуры полковника Гаррисона.  На  сей  раз  я  не  забыл  снять  пистолет  с
предохранителя.  В  стылой  тишине  барака  щелчок  прозвучал  неестественно
громко.
   - Что еще за произвол, черт бы вас побрал? - побагровев, закричал сенатор
Брустер, вскочивший на ноги. Он было кинулся на меня, но тотчас  остановился
как  вкопанный.  В  тесном  помещении  выстрел   из   винчестера   прозвучал
оглушительно. Когда же эхо выстрела стихло и дым рассеялся, все увидели, что
сенатор с побелевшим лицом разглядывает  отве