занной.  Под  воздействием  неведомых   сил   она   покрылась
множеством  торосов  высотой  десять-двадцать  футов.  Такой   участок   был
единственным на расстоянии ста миль. - Пилот  все-таки  решил  садиться.  На
брюхо, с убранным шасси. Вот почему  он  изменил  направление  движения.  Он
намерен приземляться против  ветра,  чтобы  максимально  уменьшить  скорость
посадки.
   - Мог бы приземлиться и южнее. Ведь там поверхность ровная как бильярдный
стол. - В голосе Джосса слышались нотки отчаяния.
   - Мог, но не захотел, - прокричал я на ухо радисту. - Его  на  мякине  не
проведешь. Соображает, что, если посадит машину с  подветренной  стороны  от
нашего лагеря, даже в сотне ярдов,  в  такую  погоду  у  него  не  останется
практически никаких шансов обнаружить наши огни, наше жилье. Ему  приходится
садиться против ветра. У него нет иного выбора.
   Мы долгое  время  молчали,  с  трудом  преодолевая  сопротивление  ветра,
полного колючих ледяных игл. Джосс снова придвинулся ко мне.
   - Может, он успеет заметить торосы. Может, сумеет...
   - Ничего он не успеет, - грубо оборвал я товарища. - Видимость у него  не
более сотни ярдов.
   Покрытая  инеем  и  ставшая   раз   в   пятьдесят   толще   обыкновенного
радиоантенна, протянувшаяся на  двести  пятьдесят  футов  к  северу,  сильно
провисла  и  теперь  раскачивалась,  словно  маятник,  на  столбах   высотой
четырнадцать футов, установленных попарно. Мы двигались вдоль антенны  почти
на ощупь. Немного не дойдя до крайней пары столбов, мы услышали, как  прежде
приглушенный ветром гул моторов вдруг превратился в оглушительный рев.  Едва
успев предупредить своих спутников, я ничком упал на наст.  Огромный  силуэт
авиалайнера,  мне  показалось,  пронесся  у  нас  над  самой  головой,  хотя
впоследствии выяснилось, что  мачты,  на  которых  была  укреплена  антенна,
остались целы.
   Не соображая, что делаю, я тут же вскочил на ноги, чтобы определить, куда
умчался самолет, но в то же мгновение полетел  вверх  тормашками  по  насту.
Подхваченный мощным вихрем четырех воздушных  винтов,  я  очутился  футах  в
двадцати от места, на котором только что находился. Весь в  ушибах,  бранясь
на чем свет стоит, я снова вскочил на  ноги  и,  не  успев  прийти  в  себя,
двинулся в ту сторону, откуда доносился  встревоженный  и  перепуганный  лай
собак. Внезапно рев моторов стих: самолет садился.
   Всем телом  я  ощутил  мощный  толчок  и  понял,  что  посадка  оказалась
неудачной. Похоже, что пилот переоценил высоту. От такого удара может  сжать
в гармошку фюзеляж и от машины останутся одни обломки.
   Но случилось иное. Я  снова  прижался  к  поверхности  ледника  и  не  то
услышал, не то почувствовал вибрацию и какое-то  шипение.  Оно  продолжалось
шесть-восемь  секунд.  Видно,  это  изувеченный  фюзеляж  бороздил   ледяную
поверхность.  Затем  до  меня  донесся  другой,  еще  более  громкий   звук,
заглушивший свист ветра. Это был  скрежет  деформирующегося  металла.  Потом
наступила тишина - глубокая и зловещая, которую не в силах был нарушить  вой
пурги.
   Я с трудом встал на ноги. И тотчас заметил, что потерял снежную маску.
   Очевидно,  ее  сорвало  с  меня,  когда  я  летел  кубарем,  подхваченный
воздушной струей. Вытащив фонарь из-под парки - я держал его там,  чтобы  не
разрядить батарейку, - я посветил кругом. Однако маску не обнаружил:  ветром
ее могло унести и за сотню футов. Худо  дело,  но  ничего  не  попишешь.  Не
хотелось думать о том, во что превратится моя физиономия, когда я вернусь  в
нашу берлогу.
   Джосс и Джекстроу все еще пытались утихомирить собак.
   - С вами все в порядке, сэр? - спросил Джосс, когда я подошел  к  ним,  и
тут же воскликнул:
   - Господи, да вы без маски!
   - Я знаю. Пустяки.  -  Но  это  были  не  пустяки:  при  каждом  вдохе  я
чувствовал жжение в горле и легких. - Ты заметил, где сел самолет?
   - Приблизительно. Пожалуй, к востоку от нас.
   - Джекстроу?
   - По-моему, чуть севернее. - Вытянув  руку,  он  показал  в  ту  сторону,
откуда дул ветер.
   - Пойдем точно на восток. - Ведь кому-то  надо  было  принимать  решение,
пусть даже ошибочное. Вполне вероятно, что ошибку совершу  я.  -  Пойдем  на
восток. Джосс, какая длина троса на этой катушке?
   - Ярдов четыреста.
   - Хорошо. Пройдем четыреста ярдов, затем повернем точно на север.
   Наверняка на снегу остались следы. Если нам повезет, то мы их обнаружим.
   Дай-то Бог, чтобы самолет приземлился не дальше четырехсот ярдов  отсюда.
Подойдя к ближайшей мачте, я удалил с нее похожие на длинные перья кристаллы
инея и привязал к ней конец троса. Привязал  прочно.  Ведь  от  этого  троса
зависела наша жизнь: без него в такую темную, штормовую ночь мы не смогли бы
вернуться  назад.  Отыскать  свои  собственные  следы  нам  бы  не  удалось:
поверхность ледника настолько тверда, что даже пятитонный трактор оставил на
ней лишь едва заметные вмятины.
   Мы двинулись в путь. Ветер дул нам почти прямо в лицо. Первым шел  я,  за
мной - Джекстроу с собачьей  упряжкой;  замыкающим  был  Джосс.  Преодолевая
сопротивление возвратной пружины, он разматывал катушку с тросом.  Оставшись
без снежной маски, я задыхался. Горло жгло огнем, лицо  мерзло  от  ледяного
ветра, и разум отказывался повиноваться. Хотя я и пытался защитить рукой рот
и нос и делал неглубокие вдохи, легкие мои разрывал мучительный кашель.
   Хуже всего было то, что я задыхался. Мы бежали изо всех  сил  по  гладкой
поверхности льда в громоздкой полярной одежде, отдавая себе отчет в том, что
от нашей скорости зависят жизнь и смерть полураздетых людей, очутившихся  на
морозе.  Возможно,  самолет  развалился  на  части  и  оставшихся  в   живых
пассажиров выбросило на лед. Только вряд ли  кто-нибудь  из  них  уцелел.  У
человека, испытавшего перепад температур свыше 100ё по  Фаренгейту,  или  не
выдерживает сердце, или же пять минут спустя он умирает от переохлаждения.
   Возможно, все, кто находился в самолете, очутились  в  ловушке  и,  не  в
силах оттуда выбраться, замерзают с каждой минутой. Как  до  них  добраться?
Как доставить их к нам в лагерь?  Ведь  только  у  тех  нескольких  человек,
которых мы эвакуируем первыми, есть хоть какая-то надежда на спасение.  Даже
если мы перевезем всех к себе на станцию, чем их кормить? Съестных  припасов
у нас до жути мало. Да и где разместить всю эту уйму народа?
   Резкий крик  Джекстроу  застал  меня  врасплох,  и  я  едва  не  упал.  Я
оглянулся: ко мне бежал Джосс.
   - Трос кончился? - спросил я. Он кивнул и,  направив  луч  фонаря  мне  в
глаза, прокричал:
   - У вас нос и щека обморожены!
   Сняв рукавицы, я остался в перчатках и начал растирать лицо до  тех  пор,
пока не  почувствовал,  что  кровообращение  восстановилось.  Потом  из  рук
Джекстроу взял старую шерстяную фуфайку и обмотал ею лицо - какая-никакая, а
защита.
   Мы повернули на север. Теперь ветер дул нам в правую щеку. Пришлось пойти
на риск:  ведь  мы  не  знали  наверняка,  что  направление  ветра  осталось
неизменным. Освещая фонарями дорогу,  через  каждые  пятнадцать  -  двадцать
футов мы останавливались и втыкали в  звенящий  лед  заостренный  бамбуковый
шест. Мы прошли с полсотни ярдов, но  ничего  не  обнаружили.  Я  уже  начал
подозревать, что мы проскочили западнее места приземления самолета,. и  стал
ломать голову над тем, что делать дальше. Но  в  эту  минуту  мы  угодили  в
выбоину глубиной восемнадцать дюймов и шириной десять  футов.  Эту  выбоину,
оставленную приземлившимся  или  разбившимся  самолетом,  мы  обнаружили  по
чистой случайности. Западнее на поверхности почвы не было ни единого следа.
   Пройди мы в десяти футах левее,  мы  бы  ее  не  заметили.  Восточнее  же
углубление плавно уменьшалось, а справа и слева от  него  возникли  глубокие
борозды, похожие на следы гигантских плугов. Очевидно, при  ударе  порвалась
обшивка нижней части фюзеляжа. Было бы странно, если бы этого не произошло.
   Чуть подалее к востоку, вправо от основной борозды, мы заметили  еще  два
параллельных углубления в снежном покрове ледника. Вмятины, ясное дело, были
проделаны все еще вращавшимися  винтами.  Похоже,  после  соприкосновения  с
поверхностью самолет накренился вправо.
   Я успел понять, что все произошло  именно  таким  образом,  обведя  лучом
фонаря полукруг. Я велел Джоссу принести еще одну охапку бамбуковых палок  и
прикрепить к ним трос, привязанный одним  концом  к  мачте  радиоантенны,  а
потом вернуться к нам. Иначе веревку замело бы через какие-то десять минут.
   Затем бросился за  Джекстроу,  мчавшимся  со  своей  упряжкой  по  следу,
оставленному потерпевшим аварию самолетом.
   Ветер, который нес  с  собой  тучи  снежных  частиц,  усилился.  Мы  едва
передвигались, наклоняясь вперед, чтобы устоять  на  ногах.  Так  мы  прошли
двести, затем триста ярдов и вдруг почти в четверти мили от того места,  где
авиалайнер коснулся земли, наткнулись на него. Машина  остановилась  поперек
импровизированной посадочной полосы, но сохранила горизонтальное положение.
   Хотя самолет сел на брюхо, не выпустив шасси, при тусклом свете фонаря он
показался невероятно высоким и широким. И все же, несмотря  на  внушительные
размеры, у авиалайнера был жалкий, пришибленный вид.
   Разумеется, впечатление было субъективным.  Просто  я  понял,  что  этому
искалеченному гиганту взлететь больше не суждено.
   Не было слышно ни звука, не видно ни души.  Лишь  высоко  над  головой  я
заметил в иллюминаторе бледно-голубой огонек. Иных признаков жизни не было.

Глава 2

ПОНЕДЕЛЬНИК

С ЧАСА ДО ДВУХ НОЧИ

   То, чего я больше всего боялся, не произошло:  не  видно  было  признаков
пожара, не слышно зловещего потрескивания. Хотя возможно, что где-то  внутри
фюзеляжа или в крыльях язычок пламени лижет поверхность  металла  в  поисках
горючего или масла, чтобы превратиться во  всепожирающее  пламя.  При  таком
ветре машина сгорела бы дотла. Однако опасения оказались напрасными:  пилот,
сохранивший присутствие духа и своевременно выключивший  систему  зажигания,
перекрыл и топливные магистрали.
   Подключив фару-искатель к аккумулятору, Джекстроу протянул мне  лампу.  Я
нажал на выключатель. Тотчас вспыхнул узкий,  но  мощный  луч,  способный  в
нормальных условиях светить на шестьсот ярдов. Я направил луч направо, потом
перед собой.
   Какой краской покрашен самолет, определить было невозможно. Весь  фюзеляж
покрылся слоем льда, который в  лучах  прожектора  сверкал  словно  зеркало.
Хвостовое оперение оказалось цело.
   Зато обшивка фюзеляжа была повреждена на половину длины. Как раз напротив
нас  топорщились  оторванные  листы.  Левое  крыло  приподнято  градусов  на
пятьдесят, что я не сразу заметил. Из-за него мне  не  видно  было  переднюю
часть машины, зато над ним и чуть ближе к хвосту я увидел нечто  такое,  что
заставило меня забыть о людях, находившихся внутри.
   Луч прожектора словно прилип, освещая  отчетливые  даже  под  слоем  льда
крупные буквы: ВОАС. ВОАС ? <ВОАС  -  British  Overseas  Airways  Company  -
название  авиакомпании(англ.).>.  Каким  образом  мог  очутиться  британский
авиалайнер  в  здешних  краях,  было  непостижимо.  Я  знал,  что   самолеты
авиакомпаний ВОАС и KLM совершают трансарктические рейсы  из  Копенгагена  и
Амстердама  в  Виннипег,  Лос-Анджелес  и  Ванкувер  с  посадкой  в   Сон-ре
Стремфьорде, который находится в полутора часах лету к юго-западу от нас, на
западном побережье Гренландии, на самом  Полярном  круге.  Мне  хорошо  было
известно, что на том же маршруте работают самолеты компаний "Пан-Америкэн" и
"Транс-Уорлд". Едва ли можно предположить, что из-за неблагоприятных условий
один из самолетов этих компаний настолько удалился от привычной трассы. Если
же это действительно авиалайнер компании ВОАС, то совершенно непонятно...
   - Я нашел дверь, доктор Мейсон. - Дернув за руку, Джекстроу вывел меня из
оцепенения. Ткнув пальцем в сторону  большой  овальной  двери,  нижний  край
которой находился на уровне наших глаз, он продолжал:
   - Может, попробуем?
   Услышав звон двух ломов,  которые  погонщик  поднял  с  саней,  я  кивнул
головой. Попытка не пытка. Укрепив прожектор на подставке, я направил его на
дверь, взял лом и засунул его в щель между нижним краем и фюзеляжем.
   Джекстроу последовал моему примеру. Мы  дружно  навалились  на  ломы,  но
безрезультатно. Повторили попытку еще и  еще,  повиснув  в  воздухе,  однако
дверь не поддавалась. Чтобы увеличить усилие, ухватились вдвоем за один лом.
   На сей раз дело пошло. Но, оказывается, не  дверь  стала  поддаваться,  а
начал гнуться лом. В шести дюймах  от  конца  он  сломался  с  громким,  как
пистолетный выстрел, треском, и мы оба повалились на спину.
   Время поджимало нас,  и  моя  неосведомленность  относительно  устройства
самолета не оправдывала меня. Я выругал себя за то, что потерял  драгоценные
минуты, пытаясь  взломать  массивную  дверь,  закрытую  изнутри  на  прочные
задрайки и способную выдержать нагрузку в тысячи фунтов на квадратный дюйм.
   Схватив фару-искатель и аккумулятор, я подлез под вздыбившуюся  хвостовую
часть и, преодолевая сопротивление ветра,  начиненного  снеговыми  зарядами,
двинулся к правому крылу. Конец его зарылся глубоко в наст,  лопасти  винтов
отогнулись под прямым углом назад. Я  было  решил  вскарабкаться  наверх  по
крылу и разбить один из иллюминаторов, но спустя  несколько  секунд  оставил
попытку подняться по обледенелому металлу, да еще в такую пургу. Устоять  на
крыле было невозможно, да и сомнительно, чтобы мне удалось разбить  один  из
иллюминаторов. Как и двери, они достаточно прочны.
   Спотыкаясь и падая, мы обогнули утонувший в насте конец крыла  и  увидели
торос. На него-то и наткнулся самолет. Высотой футов  пятнадцать  и  шириной
футов двадцать, он  находился  в  прямоугольном  треугольнике,  образованном
носовой частью фюзеляжа и передней кромкой крыла. Однако сила удара пришлась
не на коренную часть крыла. Достаточно было взглянуть на нос корабля,  чтобы
убедиться в этом. Должно быть, самолет  ударился  о  торос  правой  стороной
кабины пилотов: "фонарь" был разбит вдребезги, обшивка повреждена и вдавлена
футов на шесть или семь. Что произошло с летчиком, сидевшим с этой  стороны,
нетрудно догадаться. Но  мы,  по  крайней  мере,  сумеем  проникнуть  внутрь
самолета.
   Направив луч фары так,  чтобы  он  освещал  кабину  пилотов,  я  прикинул
расстояние до нижней кромки "фонаря" - оно составляло целых девять футов - и
прыгнул, чтобы ухватиться за край  ветрового  стекла.  Однако  руки  у  меня
начали скользить. Я уцепился за одну из стоек "фонаря", и  тотчас  в  пальцы
врезались обломки стекла. Если бы не  Джекстроу,  подхвативший  меня,  я  бы
сорвался. Опершись коленями о его плечи  и  держа  в  руке  пожарный  топор,
минуты через две я удалил осколки стекла, оставшиеся у стоек  и  верхнего  и
нижнего края рамки. Я даже  не  ожидал,  что  авиационное  стекло  настолько
прочно, и не предполагал, пролезая в своей громоздкой одежде через  ветровое
стекло, что оно такое узкое.
   Я упал на человека. Хотя было темно, я понял, что он мертв. Сунув руку за
пазуху, я достал фонарь, включил его на пару секунд и тотчас выключил.
   Это был второй пилот. Его  расплющило  между  сиденьем  и  изуродованными
рычагами, ручками управления и приборной  доской.  После  того  как  однажды
очутился на месте  дорожного  происшествия  (гоночный  мотоцикл  врезался  в
тяжелый грузовик), таких травм мне еще не доводилось видеть. Если кто-то  из
раненых, не успевших прийти в себя пассажиров уцелел,  они  не  должны  быть
свидетелями столь жуткого зрелища.
   Отвернувшись, я выглянул из окна кабины вниз, защищая  ладонью  глаза  от
острых ледяных колючек. Джекстроу смотрел на меня.
   - Принеси одеяло, - крикнул я ему. - А еще лучше - тащи весь мешок.
   Медицинскую сумку с морфием захвати. Потом поднимайся ко мне.
   Через двадцать секунд он вернулся. Поймав мешок и коробку  с  морфием,  я
положил их на изуродованный пол рядом с собой и протянул руку Джекстроу.
   Однако, в отличие от низкорослых и грузных гренландцев, мой приятель  был
самым ловким и подвижным человеком из всех,  кого  я  знал.  Подпрыгнув,  он
ухватился одной рукой за нижнюю кромку  окна,  а  другой  -  за  центральную
стойку и с легкостью перебросил ноги и тело внутрь кабины.
   Сунув ему в руки фонарь, я принялся рыться в мешке. Достав одеяло, закрыл
им убитого, подоткнув края таким образом, чтобы ледяным ветром, гулявшим  по
изуродованной кабине, его не сорвало.
   - Одеялу каюк, - проворчал я, - но зрелище не из приятных.
   - Зрелище не из приятных, - согласился  Джекстроу.  Голос  его  прозвучал
уныло. - А что скажете об этом?
   Я  посмотрел  в  ту  сторону,  куда  он  показывал.  В  левой,  почти  не
пострадавшей части кабины я увидел командира самолета. Все еще  пристегнутый
ремнями к креслу, летчик  сидел,  на  первый  взгляд,  целый  и  невредимый,
уткнувшись лбом в боковое стекло. Сняв меховую рукавицу, варежку и  шелковую
перчатку, я потрогал его лоб. Вот уже целых пятнадцать минут  мы  находились
на этом лютом холоде, и я готов был поклясться, что холоднее,  чем  у  меня,
человеческая плоть не бывает. Но я ошибался. Я надел перчатку и  рукавицу  и
отвернулся от мертвеца. В тот вечер было не до вскрытия.
   В  нескольких  футах  от  кабины  пилота  мы   обнаружили   радиста.   Он
полусидел-полулежал, видно ударившись о переднюю  стенку  своего  закутка  в
момент аварии. Правой рукой он по-прежнему сжимал вырванную "с мясом"  ручку
передней панели рации, похоже навсегда вышедшей из строя.
   При свете фонаря я обнаружил на переборке следы  крови.  Склонившись  над
потерявшим сознание оператором - он еще дышал, - я  снова  снял  перчатки  и
осторожно пощупал его затылок. Затем  столь  же  осторожно  убрал  их.  Меня
охватили отчаяние и ярость. Разве я смогу оперировать пациента,  у  которого
сломан шейный  позвонок,  да  еще  в  таком  состоянии?  Даже  если  бы  мне
предоставили лучшую операционную в Лондоне, я не смог бы поручиться  за  его
жизнь. В лучшем случае, он бы уцелел, но остался  слепым:  зрительный  центр
наверняка поврежден. Пульс был учащенный, слабый и не  слишком  ровный.  Мне
пришла  в  голову  подленькая  мысль,  которой  я  тотчас  устыдился:  этого
бедо-лагу мне вряд ли придется оперировать. Если после неизбежной  встряски,
которая ему предстоит, когда мы станем вытаскивать  его  из  самолета  и  по
жуткому холоду повезем к себе в барак, он останется жив, то произойдет чудо.
   Вряд ли несчастный когда-нибудь придет в себя. Но на всякий случай я ввел
ему дозу морфия. Потом, поудобнее положив больного, мы закрыли его одеялом и
двинулись дальше.
   Сразу за радиорубкой находилось узкое  помещение,  занимавшее  целых  две
трети ширины авиалайнера. Два кресла, убирающаяся кровать.  Очевидно,  каюта
для отдыха членов экипажа. В момент удара о торос в ней кто-то находился.
   Человека, лежавшего на полу в одной рубашке, без куртки, авария,  похоже,
застала врасплох. Он не успел даже сообразить, что произошло.
   В кухне-буфете мы нашли стюардессу. Растрепанные черные волосы падали  ей
на лицо. Она лежала на левом боку и негромко стонала, больше от испуга,  чем
от боли. Пульс у нее был ровный, но учащенный.  Подойдя  поближе,  Джекстроу
наклонился к ней.
   - Поднять ее, доктор Мейсон?
   - Нет, - покачал  я  головой.  -  По-моему,  она  приходит  в  себя.  Где
произошли какие повреждения, она нам скажет  сама.  Прикроем  ее  одеялом  и
оставим в покое. Наверняка есть люди, которым наша помощь нужнее.
   Дверь в главный пассажирский салон была заперта. Во  всяком  случае,  так
показалось. Но я знал, что в обычных условиях она не должна запираться.
   Очевидно, при посадке ее заклинило. Нельзя было терять времени,  и  мы  с
Джекстроу,  сделав  шаг  назад,  со  всей  силы  навалились  на  дверь.  Она
поддалась, п