ломана  ключица?  -  вскочила  на  ноги  пожилая  дама  с  выражением
озабоченности и возмущения на лице. - И все это время она сидела одна.
   Почему вы ничего не сказали нам, глупый вы человек?
   - Забыл, - честно ответил я. - Кроме того,  что  бы  это  изменило?  -  Я
посмотрел на молодую женщину в норковой шубке. - По правде сказать,  мне  не
очень  хотелось  бы  обращаться  с  какой-то  просьбой  к  вам,  но  девушка
показалась мне болезненно застенчивой. Она  наверняка  предпочла  бы,  чтобы
рядом с ней находилась представительница слабого пола. Не смогли бы  вы  мне
помочь?
   Особа в норковом манто  уставилась  на  меня  с  таким  видом,  словно  я
обратился к ней с каким-то непристойным предложением. Однако, прежде чем она
успела ответить, вмешалась пожилая дама.
   - Я останусь. Мне хотелось бы оказать вам эту услугу.
   - Видите ли, - начал я нерешительно, но дама тотчас же оборвала меня:
   - Я-то вижу. В чем проблема? Думаете, я слишком стара, верно?
   - Ну что вы, - запротестовал я тут же.
   - Лжец, но джентльмен, -  улыбнулась  она.  -  Давайте  не  будем  терять
напрасно столь драгоценное для вас время.
   Мы посадили девушку на первое из задних кресел, где было посвободнее.
   Но едва мы сняли с нее пальто, как ко мне обратился Джосс:
   - Отправляемся, шеф. Через двадцать минут вернемся.
   Как только дверь за ним закрылась, я  разорвал  индивидуальный  пакет,  и
дама с .любопытством посмотрела на меня.
   - Вы хоть сами-то знаете, что надо делать?
   - Более или менее. Я же врач.
   - Да неужели? - Она разглядывала меня с нескрываемым  недоверием.  Ничего
удивительного: в  громоздкой,  испачканной,  провонявшей  керосином  меховой
одежде, с небритым лицом я действительно мог вызвать подозрение. - Вы в этом
уверены?
   - Конечно, уверен, - грубовато ответил я. - Хотите, чтобы я достал  из-за
пазухи диплом или повесил на шею бронзовую табличку, на которой указаны часы
приема?
   - Мы с вами найдем общий язык, - фыркнула пожилая дама. - Как вас  зовут,
милочка?
   - Елена, - едва слышно произнесла вконец смутившаяся девушка.
   - Елена?  Какое  славное  имя.  -  И  действительно,  у  нее  это  славно
получилось. - Ведь вы не англичанка? И не американка?
   - Я из Германии, госпожа.
   -  Не  называйте  меня  госпожой.  А  знаете,   вы   прекрасно   говорите
по-английски. Вот как, из Германии? Уж не из Баварии ли?
   - Да. - Улыбка преобразила довольно некрасивое лицо немки, и  я  мысленно
поздравил пожилую даму. Ей ничего не стоило заставить раненую забыть о боли.
   - Из Мюнхена. Может, знаете этот город?
   - Как свои пять пальцев, - с благодушным видом ответила ее собеседница.
   - И не только Хофбраухауз. Вы ведь еще совсем молоденькая?
   - Мне семнадцать.
   - Семнадцать, - грустно вздохнула дама. - Вспоминаю свои семнадцать  лет,
моя милая. То был совсем другой мир. Трансатлантических  авиалайнеров  в  то
время не было и в помине.
   - По правде говоря, - пробурчал я, - и братья Райт не  успели  тогда  еще
как следует взлететь. - Лицо пожилой дамы показалось мне очень знакомым, и я
досадовал, что не могу вспомнить кто она. Наверняка оттого, что привычное ее
окружение ничуть не походило на мрачную стылую пустыню.
   - Хотите меня обидеть, молодой человек? - полюбопытствовала  она,  но  на
лице ее я не обнаружил следов возмущения.
   - Разве кто-нибудь посмеет вас обидеть? Весь мир лежал у  ваших  ног  еще
при короле Эдуарде, мисс Легард.
   - Так вы узнали меня, - обрадовалась дама.
   - Кто не знает имени Марии Легард. - Кивнув в сторону  молодой  немки,  я
добавил:
   - Вот и Елена вас узнала. - По благоговейному выражению лица девушки было
понятно, что для нее это имя значит  столько  же,  сколько  и  для  меня.  В
течение двадцати лет Мария Легард была звездой мюзик-холла  и  тридцать  лет
королевой оперетты. Она прославилась  не  столько  своим  талантом,  сколько
природной добротой и щедростью, которые, кстати, сама ядовито высмеивала,  а
также тем, что основала с полдюжины сиротских  приютов  в  Великобритании  и
Европе.. Имя Марии Легард было  одним  из  немногих  имен  в  мире  эстрады,
пользовавшихся поистине международной известностью.
   - Да, да. Вижу, вам знакомо мое имя, - улыбнулась мне  Мария  Легард.  Но
как вы меня узнали?
   - Естественно, по фотографии. На прошлой неделе  я  видел  ее  в  журнале
"Лайф", мисс Легард.
   - Друзья зовут меня Марией.
   - Но мы с вами не знакомы, - возразил я.
   - Я потратила целое состояние на то, чтобы  фотографию  отретушировали  и
сделали  более-менее  приличной,  -  ответила  дама,  задумавшись  о  своем.
Фотография получилась превосходная. Самое ценное в ней  то,  что  она  имеет
сходство с моим нынешним обликом. Всякий, кто узнает меня по ней, становится
моим другом на всю жизнь. Кроме того, - добавила она с улыбкой, -  к  людям,
спасающим мне жизнь, я не испытываю иных чувств, кроме дружеских.
   Я ничего не ответил: надо было как можно скорее закончить перевязку  руки
и плеч Елены. Та уже посинела от холода и не могла сдержать дрожи.
   Мария Легард одобрительно посмотрела на мою работу.
   - Вижу; вы действительно кое-чего поднахватались, доктор... э...
   - Мейсон. Питер Мейсон. Друзья зовут меня Питером. - Питер так  Питер.  А
ну, Елена, живо облачайтесь. Пятнадцать минут спустя мы были уже  в  лагере.
Джекстроу пошел распрягать и привязывать собак.
   Мы с Джессом помогли обеим женщинам спуститься по крутой лестнице в  нашу
берлогу. Но, оказавшись внизу, я тотчас же позабыл и о  Марии  Легард,  и  о
Елене, пораженный представшей мне картиной. Гнев и тревога на  лице  Джосса,
стоявшего рядом, сменились выражением ужаса. То,  что  он  увидел,  касалось
каждого из нас, но Джосса в особенности.
   Раненый летчик лежал там  же,  где  мы  его  оставили.  Остальные  стояли
полукругом у камелька. У их ног валялся большой металлический ящик. Это была
рация, наше единственное средство связи с внешним миром. Я плохо  разбираюсь
в радиоаппаратуре, но даже я, как и остальные, понял - и мысль  эта  обожгла
меня кипятком, - рация безнадежно испорчена.

Глава 3

ПОНЕДЕЛЬНИК

С ДВУХ ДО ТРЕХ НОЧИ

   Воцарилась гробовая тишина. Лишь полминуты спустя я сумел  заговорить.  А
когда заговорил,  голос  мой  звучал  неестественно  тихо  в  неестественной
тишине, нарушаемой лишь стуком анемометра.
   - Великолепно. Действительно  великолепно.  -  Медленно  обведя  взглядом
присутствующих, я ткнул пальцем в изувеченную рацию. - Что за  идиот  сделал
это? Кому пришла в голову такая гениальная мысль?
   - Да как вы смеете, сэр! - Побагровев от  гнева,  седовласый  "полковник"
шагнул ко мне. - Попридержите свой язык. Мы не дети, чтобы с нами...
   - Заткнись! - произнес я спокойно, но, по-видимому, в  моем  голосе  было
нечто такое, от чего он, стиснув кулаки, умолк. - Ну, так кто мне ответит?
   - Пожалуй... пожалуй, виновата я, -  выдавила  стюардесса.  Ее  лицо,  на
котором неестественно ярко выделялись широкие брови, было таким же бледным и
напряженным, как и. тогда, когда я впервые увидел ее. - Я во всем виновата!
   - Вы? Единственный человек, который  должен  знать,  как  важна  для  нас
рация? Ни за что не поверю!
   - Боюсь, вам придется поверить,  -  уверенным  негромким  голосом  сказал
мужчина с рассеченной бровью. - Возле передатчика никого кроме нее не было.
   - Что с вами случилось? - поинтересовался я, увидев, что рука  у  него  в
крови и ссадинах.
   -  Заметив,  что  рация  падает,  я  попытался  подхватить  ее.  -  Криво
усмехнувшись, мужчина добавил:
   - Зря старался. Увесистая штуковина, черт бы ее побрал.
   - Вот именно. Но все равно спасибо. Руку перевяжу вам попозже. - Я  снова
повернулся к стюардессе. Но даже  ее  бледное  исхудалое  лицо  и  виноватое
выражение глаз не смогли утишить моего гнева и, по  правде  говоря,  страха.
По-видимому, рация рассыпалась у вас прямо в руках?
   - Я уже сказала, я виновата.  Только  я  опустилась  на  колени  рядом  с
Джимми...
   - Каким еще Джимми?
   - Джимми Уотерман - помощник командира самолета. Я...
   - Помощник командира? - прервал я ее. - Выходит,  радиооператор  помощник
командира?
   - Да нет же. Джимми пилот. У нас три пилота. Бортрадиста в экипаже нет.
   - Нет? - начал было я, но задал другой вопрос:
   - А кто же тот человек, который остался в помещении для отдыха? Штурман?
   - В составе экипажа нет и штурмана. Гарри Уильямсон бортинженер.
   Вернее, был бортинженером.
   Ни бортрадиста, ни штурмана... Многое изменилось за  эти  несколько  лет,
после  того   как   я   совершил   трансатлантический   перелет   на   борту
"Стрейтокрузера". Не интересуясь больше составом экипажа, я кивнул в сторону
разбитой рации:
   - Как это произошло?
   - Вставая, я задела стол, ну и... рация и упала, -  неуверенно  закончила
она.
   - Ах вот как,  упала,  -  недоверчиво  повторил  я.  -  Передатчик  весит
полтораста фунтов, а вы его запросто смахнули со стола?
   - Я его не роняла. Ножки у стола подвернулись.
   - У него нет никаких ножек, - оборвал я ее. - Только кронштейны.
   - Значит, кронштейны сорвались. Я взглянул на Джосса, который  прикреплял
стол и устанавливал рацию.
   - Могло такое случиться?
   - Нет, - категорически возразил он.
   Снова в жилом  блоке  воцарилась  тишина.  Напряжение,  от  которого  все
чувствовали лишь неловкость,  стало  почти  невыносимым.  Но  я  понял,  что
дальнейшие расспросы ни  к  чему  не  приведут,  а  только  повредят.  Рация
разбита. Это конец.
   Ни слова не говоря, я отвернулся, повесил на гвозди меховую одежду,  снял
защитные очки и рукавицы.
   - Давайте взглянем на вашу голову и руку,  -  обратился  я  к  мужчине  с
рассеченной бровью. - На лбу у вас довольно неприятный  порез.  Оставь  пока
рацию в покое, Джосс. Свари сперва кофе, да  побольше.  -  В  эту  минуту  я
увидел  только  что  спустившегося  по  трапу  Джекстроу,  который  тоже   с
изумлением воззрился на разбитый передатчик. - Знаю, Джекстроу, знаю.  Потом
тебе объясню, хотя и сам толком не понимаю, как это  случилось,  Будь  добр,
принеси несколько пустых ящиков из  склада  продуктов,  чтобы  было  на  чем
сидеть. И бутылку бренди прихвати. Нам всем он окажется как нельзя кстати.
   Едва я начал обрабатывать рану, как к  нам  подошел  тот  самый  любезный
молодой человек,  который  помогал  мне  спустить  вниз  раненого  помощника
командира. Посмотрев на него, я понял, что, возможно, он не настолько  уж  и
приветлив, каким показался мне вначале. Я бы не  сказал,  что  у  него  было
враждебное выражение лица, но холодный оценивающий взгляд глаз выдавал в нем
человека, знающего по опыту, что сумеет справиться с любой ситуацией  -  как
благоприятной, так и нет.
   - Послушайте, - начал он без лишних слов, - не знаю, кто  вы  и  как  вас
зовут, но мы благодарны вам за все, что вы для нас сделали. Весьма вероятно,
мы  вам  обязаны  жизнью.  И  признаем  это.  Нам  также  известно,  что  вы
исследователь и приборы вам чрезвычайно необходимы. Так ведь?
   - Так. - С этими словами я плеснул на рану йоду. Но пострадавший  обладал
выдержкой и даже глазом не моргнул. Затем посмотрел на говорившего.
   Такого не следует сбрасывать со счета. За  этим  умным  лицом  скрывались
жесткость и упорство. Подобные качества не прививаются  в  привилегированном
колледже, который наверняка окончил  этот  молодой  человек.  -  Хотите  еще
что-нибудь прибавить?
   - Да. Мы полагаем... Виноват, я полагаю, что вы  слишком  грубы  с  нашей
стюардессой. Вы же видите, в каком состоянии бедная девушка. Согласен, вашей
рации каюк, и вы вне себя от злости. Но к чему срывать на ней  свою  злость?
Все  это  время  мой  собеседник  говорил  спокойно,  не   повышая   голоса.
Радиопередатчик - вещь заменимая. И этот будет заменен,  обещаю  вам.  Через
неделю, самое большее через десять дней, получите новую рацию.
   - Вы очень любезны, - сухо заметил я. Закончив перевязку, я выпрямился.
   - Мы благодарны за ваше предложение. Однако вы не  учли  одного.  За  эти
десять дней все мы можем погибнуть. Погибнуть все до единого.
   - Можем погибнуть... - Оборвав себя на полуслове, молодой человек  сурово
взглянул на меня. - Что вы хотите этим сказать?
   - А то, что без рации, о которой вы говорите, как  о  чем-то  пустяковом,
ваши шансы... наши шансы уцелеть не так уже велики.  По  правде  говоря,  их
вовсе нет. Саму по себе рацию  мне  совсем  не  жаль.  -  Я  с  любопытством
посмотрел на говорившего, и в голову мне  пришла  абсурдная  мысль.  Вернее,
поначалу она показалась таковой, но затем печальная  истина  открылась  мне.
Кто-нибудь  из  вас  имеет  хоть  малейшее  представление,  где  вы   сейчас
находитесь?
   - Разумеется, - слегка пожал плечами молодой человек. - Не  скажу  точно,
далеко ли до ближайшей аптеки или кабака...
   - Я им сообщила, - вмешалась стюардесса. - Перед тем  как  вы  появились,
мне уже задавали этот вопрос. Я  решила,  что  Джонсон,  командир  самолета,
из-за пурги пролетел  мимо  аэропорта  Рейкьявика.  Это  Лангьекуль,  правда
ведь?
   - Увидев выражение моего лица, стюардесса торопливо продолжала:
   - А может, Хофсьекуль? Дело в том, что из Гандера мы летели  примерно  на
северо-восток, а это два единственных пригодных для  посадки  ледовых  поля,
или как они тут у вас в Исландии называются...
   - В Исландии? - произнес я с удивлением. - Вы сказали "в Исландии"?
   Девушка растерянно кивнула. Все посмотрели на  нее,  но,  видя,  что  она
молчит, словно по мановению жезла, направили взгляды на меня.
   - Исландия, - повторил я. - Милая моя, в данный момент вы  находитесь  на
высоте 8500 футов над уровнем моря посередине ледяного щита Гренландии.
   Слова мои подействовали на присутствующих, как разорвавшаяся бомба.
   Сомневаюсь,  что  даже  Мария  Легард  когда-либо  волновала   так   свою
аудиторию.
   Мало  сказать,  что  слушатели  были  ошеломлены.  Они  оцепенели,  узнав
подобную новость. Когда же способность мыслить  и  речь  вернулись  к  нашим
постояльцам, я ничуть не удивился тому недоверию, с каким они восприняли мое
заявление.
   Все разом заговорили, а стюардесса, чтобы привлечь мое  внимание,  шагнув
ко мне, взяла меня за лацканы. На руке ее сверкнуло кольцо с бриллиантом,  и
я подумал о том, что это является нарушением устава гражданской авиации.
   - Это еще что за шутки? Такого быть не может! Гренландия... Откуда ей тут
взяться? - Поняв по выражению моего лица, что я не склонен  шутить,  девушка
еще  крепче  потянула  меня  за  лацканы.  Мне  же  пришли  в   голову   две
противоречивые мысли. Во-первых, я подумал о том, что, хотя  в  них  застыли
страх и отчаяние, таких удивительно красивых глаз  мне  еще  не  приходилось
видеть. Затем подумал, что авиакомпания ВОАС на  этот  раз  изменила  своему
правилу - подбирать на должность стюардесс девушек,  спокойствие  которых  в
экстремальных условиях не уступает их внешности. И тут  она  словно  с  цепи
сорвалась:
   - Как это могло  случиться?  Мы  совершали  перелет  по  маршруту  Гандер
Рейкьявик. Ни  о  какой  Гренландии  не  может  быть  и  речи.  Кроме  того,
существует  автопилот,  радиолуч  и  потом...  потом  каждые  полчаса   наши
координаты  уточнялись  диспетчером.  Это  невозможно,   невозможно!   Зачем
говорить такое! - Стюардесса даже дрожала не то от нервного волнения, не  то
от холода. Молодой человек с изысканным произношением неловко  обнял  ее  за
плечи, и она вздрогнула очень сильно.  У  нее  действительно  была  какая-то
травма, но с этим можно было подождать.
   - Джосс! - попросил я. Он стоял у камелька  и  разливал  в  кружки  кофе.
Сообщи нашим друзьям координаты станции.
   - Широта 74ё 40'  северная,  долгота  40ё  10'  к  востоку  от  Гринвича,
бесстрастным тоном произнес радист.
   Послышался недоверчивый гул. - До ближайшего жилья триста миль.
   Четыреста миль севернее Полярного круга. Без  малого  восемьсот  миль  от
Рейкьявика, тысяча миль от мыса  Фэрвель,  южной  оконечности  Гренландии  и
немногим дальше от Северного полюса. Если кто-то не верит  нам,  сэр,  пусть
прогуляется в любом направлении и убедится, кто из нас прав.
   Спокойное, деловое  заявление,  сделанное  Джоссом,  стоило  больше,  чем
пространные  объяснения.  И  мгновенно  все  ему  поверили.  Однако  проблем
возникло больше, чем следовало. Я шутливо поднял руки, пытаясь защищаться от
града вопросов, обрушившегося на меня.
   - Прошу вас, дайте мне время, хотя, по правде говоря, я знаю  не  больше,
чем вы. Возможно, за  исключением  одной  детали.  Но  прежде  всего  каждый
получит кофе и коньяк.
   - Коньяк? - Я заметил,  что  шикарная  дамочка  успела  первой  завладеть
пустым ящиком - одним из тех, которые принес вместо мебели Джекстроу. Подняв
изумительной формы брови, она спросила:
   - Вы полагаете, что это разумно? По интонации голоса  было  понятно,  что
она иного мнения.
   - Разумеется, - ответил я, заставляя себя быть учтивым: перебранка  среди
участников  столь  тесной  группы,  какую  нам  придется   некоторое   время
составлять, может перейти все границы. - Почему же нет?
   - Алкоголь  открывает  поры,  милейший,  -  произнесла  дама  с  деланной
любезностью. - Я думала, каждому известно, что это опасно,  когда  попадаете
на холод. Или вы забыли? Наш багаж, наша одежда...  Кто-то  должен  привезти
все это.
   - Бросьте нести чепуху, - не выдержал я. - Никто из помещения сегодня  не
выйдет. Спите так, кто во что одет. Тут вам  не  фешенебельный  отель.  Если
пурга стихнет, завтра утром попытаемся привезти ваш багаж.
   - Однако...
   - Если же вам приспичило, можете сами сходить за своим  барахлом.  Угодно
попробовать? - Вел я себя хамовато, но дамочка сама напросилась на грубость.
   Отвернувшись, я увидел,  что  проповедник  поднял  руку,  отказываясь  от
предложенного ему коньяка.
   - Давайте пейте, - нетерпеливо проговорил я.
   - Не уверен, что мне следует это  делать.  -  Голос  у  проповедника  был
высокий, но с четкой дикцией. То обстоятельство, что он  соответствовал  его
внешности, вызвало во мне смутное раздражение. Проповедник нервно засмеялся.
   - Видите ли, мои прихожане...
   Усталый, расстроенный, я хотел было сказать, чтобы его прихожане катились
куда подальше, но вовремя спохватился: кто-кто, а уж он-то был ни в  чем  не
виноват.
   - В Библии вы найдете немало прецедентов, ваше преподобие. Вы  это  лучше
меня знаете. Коньяк вам, право, не повредит.
   - Ну хорошо, если вы так полагаете. - Он с опаской, словно из рук  самого
Вельзевула, взял стакан, однако, как я  заметил,  опорожнил  его  привычным,
уверенным жестом. После этого лицо служителя церкви приняло самое  блаженное
выражение. Заметив лукавый блеск в глазах Марии Легард, я улыбнулся.
   Преподобный оказался не единственным, кому  кофе  и  коньяк  пришлись  по
душе. За  исключением  стюардессы,  с  растерянным  видом  пригубившей  свой
бренди, все остальные успели опорожнить стаканы, и я решил, что  самая  пора
распечатать еще одну бутылку  "мартеля".  Улучив  минуту,  я  склонился  над
раненым, лежавшим на полу. Пульс его был не столь частым, более  устойчивым,
дыхание более глубоким. Положив внутрь спальника еще несколько  теплотворных
таблеток, я застегнул "молнию".
   - Как вы полагаете, ему стало немного  лучше?  -  Стюардесса  стояла  так
близко, что, выпрямляясь, я едва не задел ее. - Он... мне кажется, ему стало
лучше, не правда ли?
   - Немного лучше. Но шок вследствие травмы и переохлаждения все  еще  дает
себя знать. - Внимательно посмотрев на девушку, я внезапно почувствовал чуть
ли не жалость. Однако мне стало не по себе от мыслей,  пришедших  в  голову.
Ведь вы давно летаете вместе, правда?
   - Да, - ответила она односложно. - Голова... как вы думаете...
   - Потом. Позвольте мне взглянуть на вашу спину.
   - На что?
   - На спину, - терпеливо повторил я. - Ваши плечи;
   По-моему, они у вас болят. Я п