тонкий змеевик,  обложенный  льдом  и  соединявшийся  с
пустой  бочкой.  Как  мне  объяснил  Хиллкрест,  у  бензина   более   низкая
температура кипения, чем у сахара. Поэтому образующиеся  при  нагреве  бочки
пары бензина, проходя по охлаждаемой льдом трубке,  превращаются  в  чистый,
без примеси бензин.
   Так обстояло дело, во всяком случае теоретически. Но  Хиллкрест,  похоже,
не был в нем уверен полностью. Он спрашивал у нас совета, выяснял, не можек?
ли мы ему как-то помочь, но я ответил отрицательно. Это было,  как  я  понял
позднее, трагической, непростительной ошибкой с  моей  стороны.  Я  мог  ему
помочь, поскольку мне было известно нечто такое, о чем никто не знал.  Но  в
ту минуту я напрочь забыл об этом. И поскольку так случилось,  то  ничто  на
свете не могло теперь предотвратить трагедию  или  спасти  жизнь  тем,  кому
суждено погибнуть.
   Я слушал рев трактора, который наклонялся то в одну, то в другую  сторону
и, лязгая гусеницами, двигался курсом зюйд-вест-тень-вест, и меня  одолевали
невеселые мысли. Еще недавно ясное небо стало темнеть и затягиваться тучами.
Я  ощущал,  как  вскипает  во  мне  ярость,  как  душу   наполняют   мрачные
предчувствия. Мне казалось, что  вот-вот  должно  произойти  какое-то  новое
несчастье. Хотя,  будучи  доктором,  я  понимал,  что  почти  наверняка  это
психологическая реакция организма на переохлаждение, усталость, бессонницу и
голод, а также физическая реакция на удар по голове, я не мог отделаться  от
мысли: я злюсь оттого, что беспомощен.
   Я был беспомощен и не мог защитить ни в чем неповинных людей, оказавшихся
рядом со мной. Людей, доверивших мне  свои  жизни.  В  их  числе  находились
больной  старик  Малер  и  Мария   Легард,   робкая   немецкая   девушка   и
посерьезневшая Маргарита Росс. Должен признаться, больше  всех  других  меня
заботила именно она. Я был беспомощен, не зная, как предотвратить  очередной
удар, который преступники могут нанести в любую минуту. В  уверенности,  что
Хиллкрест успел сообщить мне все, что меня интересовало, они решат, будто  я
жду подходящей минуты, чтобы застать их врасплох.  Но  в  то  же  время  они
мешкали, не зная наверняка, многое ли мне известно.  Пока  трактор  двигался
туда, куда им было нужно, они продолжали вести рискованную игру, готовясь  в
подходящий момент покончить с нами раз и навсегда. И самое  главное,  я  был
беспомощным, потому что не знал определенно, кто они - эти преступники.
   В сотый раз я  мысленно  перебирал  все  детали,  события,  произнесенные
слова, пытаясь извлечь из глубин памяти один-единственный факт, одно  слово,
которое смогло бы указать мне единственно верное решение. Но  сделать  этого
не сумел.
   Шестеро из десяти наших пассажиров,  по  существу,  не  вызывали  во  мне
особых подозрений. Маргарита Росс и Мария Легард, несомненно, принадлежали к
ним в первую очередь. Единственная претензия к миссис Дансби-Грегг  и  Елене
состояла  в  том,  что  я  не  располагал  бесспорными  доказательствами  их
невиновности, хотя был уверен,  что  они  и  не  нужны.  Как,  к  сожалению,
показали  состоявшиеся  недавно  судебные   разбирательства,   связанные   с
коррупцией  среди  американских  сенаторов,   этим   государственным   мужам
свойственны те же человеческие слабости, в особенности жажда наживы,  как  и
простым смертным. Однако я не допускал  и  мысли,  чтобы  сенатор  мог  быть
замешан в убийствах и преступной деятельности такого масштаба.
   Что касается Малера, то я уверен: диабет это еще не  гарантия  того,  что
больной не преступник. Он мог вынудить летчиков приземлиться  поблизости  от
того места, где имеется достаточное количество инсулина. Но рассуждения  эти
были слишком заумными. Во всяком случае, Малера я  сбросил  со  счетов.  Мне
необходимо было обнаружить убийц, готовых в любую минуту  нанести  очередной
удар. Малер же одной ногой стоял в могиле.
   Преступников следовало искать среди четверых  -  Зейгеро,  Солли  Левина,
Корадзини и преподобного Смоллвуда. Проповедник же  был  настолько  набожен,
что подозревать его в чем-то было просто грешно. Все эти дни он не  выпускал
из рук Библию. Конечно, каждый обманщик лезет  из  кожи  вон,  чтобы  ввести
своих ближних в заблуждение. Но ведь есть какие-то границы,  которые  нельзя
преступить, не рискуя показаться смешным.
   Подозревать  Корадзини  были  все  основания.  Он  немного  разбирался  в
тракторах. Правда,  наш  "Ситроен"  и  машины,  выпускаемые  его  компанией,
отличались друг от друга как небо и земля - и по возрасту, и по конструкции.
   Но он  оказался  единственным,  кто  был  на  ногах,  когда  я  проник  в
пассажирский салон авиалайнера. Именно он,  попав  к  нам  на  станцию,  так
дотошно  расспрашивал  о  партии,   руководимой   Хиллкрестом.   Как   потом
выяснилось, он вместе с Джекстроу и Зейгеро доставал  из  туннеля  бензин  и
имел возможность высыпать сахар в оставшееся  горючее.  Однако  существовало
важное свидетельство в  его  пользу  -  повязка  на  его  руке,  которую  он
повредил, кинувшись спасать рацию.
   Гораздо больше оснований было подозревать Зейгеро, а заодно с ним и Солли
Левина. Именно боксер  спрашивал  у  стюардессы,  когда  будет  ужин,  улика
убийственная. Когда приемопередатчик упал, Солли  Левин  находился  рядом  и
вполне мог толкнуть его - еще одна  веская  улика.  Зейгеро  тоже  занимался
транспортировкой горючего. Хуже того, на боксера он походил не  больше,  чем
Солли Левин на импресарио. Против Зейгеро свидетельствовал и тот факт,  что,
по словам Маргариты Росс, Корадзини не вставал в самолете с кресла.
   Разумеется, это не значило, что Корадзини не мог иметь сообщника. Но  кто
этот сообщник?
   Я похолодел от осенившей меня внезапно мысли: поскольку в ход были пущены
два пистолета, все это время я считал, что преступников только двое.
   А почему не трое? А если Корадзини, Зейгеро  и  Левин  заодно?  Несколько
минут  я  переваривал  пришедшую  мне  в  голову  мысль  и  в  конце  концов
почувствовал  себя  еще  более   беспомощным.   Ощущение   неминуемой   беды
превратилось в убеждение, Я с трудом успокоил себя тем, что  тройка  эта  не
обязательно связана между собой. Однако отныне следовало учитывать  и  такую
возможность.
   Примерно в три часа утра, продолжая двигаться вдоль обвехованной  трассы,
которой, казалось, не будет конца, мы почувствовали, что трактор сбавил ход.
Джекстроу,  сидевший  за  рулем,  включил  пониженную  передачу:  мы  начали
подниматься по пологому склону, ведущему к подножию холмов. Впереди нас ждал
перевал - извилистая дорога, рассекавшая  Нунатаки  Виндеби  почти  пополам.
Можно было бы, сделав крюк, обогнуть эту горную гряду. Но тогда мы  потеряли
бы сутки, а то и двое. А так нам надо было пройти всего десять миль, да  еще
по четко обозначенной трассе.
   Через  два  часа  склон   стал   заметно   круче,   и   гусеницы   начали
пробуксовывать. Однако мы нашли выход и  из  этого  положения:  погрузили  в
кузов вездехода почти весь бензин и снаряжение,  до  этого  находившиеся  на
санях. Таким образом вес  вездехода  увеличился,  а  с  ним  и  сцепление  с
поверхностью. Правда, продвижение было медленным и  трудным.  Пришлось  идти
зигзагом, так что милю, отделявшую нас от  перевала,  преодолели  за  час  с
лишним. Подойдя к нему в начале восьмого утра, мы сделали остановку. С одной
стороны дороги, на всем ее протяжении,  шла  глубокая  трещина  в  покровном
леднике. Хотя особых неожиданностей нам не предстояло, путь тем не менее был
очень труден и опасен. Поэтому я решил подождать, пока не станет  достаточно
светло.
   В ожидании завтрака я осмотрел Малера и Марию Легард. Несмотря на то  что
температура наружного воздуха неуклонно повышалась - было  меньше  -30ёF,  -
больные не  поправлялись.  У  старой  актрисы  был  такой  вид,  словно  она
несколько дней не ела. Лицо ее покрылось пятнами  и  волдырями  -  это  были
следы обморожения. Щеки ввалились.  Налитые  кровью,  с  опухшими,  красными
веками глаза потускнели. За десять часов она не проронила и слова. Все  реже
и реже просыпаясь, Мария лишь дрожала и невидящим  взором  смотрела  в  одну
точку. Вид у диабетика был получше, но я понимал, что, как  только  организм
старика ослабнет, наступит конец. Несмотря на все наши усилия, вернее усилия
Маргариты Росс, ноги у него окоченели, появился сильный  насморк  -  явление
редкое для Арктики. Должно быть, больной успел простудиться еще до того, как
вылетел из Нью-Йорка. К недугу, бороться с которым у него не оставалось сил,
прибавились чирьи. Дышал он тяжело, распространяя характерный запах ацетона.
   Малер бодрствовал и не утратил способности мыслить. На первый взгляд,  он
выгодно отличался от Марии Легард, но я  знал,  что  в  любой  момент  может
произойти коллапс, предвестник истинной диабетической комы.
   В восемь часов мы с Джекстроу поднялись на  склон  и  вновь  связались  с
Хиллкрестом. Узнав, что за минувшие двенадцать часов они не  прошли  и  двух
миль, я пал духом. Там, где  находилась  их  партия,  температура  на  целых
тридцать градусов была ниже, чем у нас.  Нагреть  в  такую  лютую  стужу  до
кипения восьмигаллоновую бочку бензина, даже пустив в  ход  печки,  паяльные
лампы и иные подручные средства, было страшно трудной задачей.  Вездеход  за
минуту пожирал  столько  бензина,  сколько  получалось  путем  перегонки  за
полчаса. Иных вестей не было: с базы в Уплавнике, связь с которой состоялась
у наших друзей час назад, ничего нового не сообщили. Мы  с  Джекстроу  молча
упаковали радиоаппаратуру и пошли  назад  к  кабине  трактора.  Свойственная
Джекстроу  жизнерадостность  начала  изменять   ему...   Он   теперь   редко
разговаривал и еще реже улыбался. Я понял, что надеяться нам  больше  не  на
что.
   В одиннадцать часов мы завели трактор и двинулись в сторону перевала.
   На этот раз за руль сел я. Кроме меня на тракторе - ни  в  кабине,  ни  в
кузове - не было ни души. Малер и Мария Легард, укрытые грудой одежды, ехали
на нартах, остальные шли пешком. Дорога оказалась узкой, иногда  с  уклоном,
соскользни машина в пропасть, никто бы из сидевших в кузове не спасся.
   Сначала ехать было трудно. Подчас дорога сужалась до восьми-девяти футов,
но нередко попадались довольно широкие, как дно долины, участки.
   Тогда наша скорость резко увеличивалась. Я предупредил Хиллкреста, что  в
полдень мы пропустим очередной сеанс связи, потому что  окажемся  в  глубине
перевала. Успев преодолеть большую его часть, мы только что проникли в самую
узкую и наиболее опасную часть ущелья. Неожиданно я увидел бегущего рядом  с
трактором Корадзини. Махая руками, он подавал знаки остановиться. Он, должно
быть, кричал мне, но из-за рева двигателя я ничего не слышал. Да и не видел,
поскольку пешеходы отстали, а  в  зеркало  заднего  вида  я  не  мог  ничего
разглядеть.
   - Беда, док, - торопливо произнес он, едва стих  грохот  мотора.  Человек
сорвался в пропасть. Пойдемте! Быстро!
   - Кто именно? - Забыв о пистолете, который хранился в кабине  у  меня  на
случай защиты от нападения, я спрыгнул с сиденья. - Как это случилось?
   - Немочка, - ответил он, продолжая бежать рядом со мной  к  кучке  людей,
сгрудившихся на краю пропасти, ярдах в  сорока  от  нас.  -  Поскользнулась,
наверное. Кто знает? Там же оказался и ваш приятель.
   - Мой приятель! - воскликнул я, зная, что  трещина  бездонна.  -  Господи
помилуй!
   Отпихнув в сторону Брустера и Левина,  я  перегнулся  через  край,  жадно
вглядываясь в  сине-зеленую  бездну.  Дыхание  у  меня  перехватило.  Справа
сверкали белые, словно сосульки,  стены  трещины.  На  расстоянии  семи  или
восьми футов от нее в черную тьму  уходила  противоположная  стена,  образуя
похожую на пропасть пещеру, размеры которой превосходили всякое воображение.
   Слева, на глубине футов шести, между обеими стенами я увидел перемычку из
снега и льда длиной около двадцати футов. Такие перемычки  попадались  вдоль
всей трещины. Прижимаясь к стене, на  ней  стоял  Джекстроу,  поддерживавший
правой рукой насмерть перепуганную девушку.
   Как он туда попал, догадаться было нетрудно. Друг  наш  не  из  тех,  кто
приблизится к пропасти, не запасшись веревкой. Он был слишком опытен,  чтобы
не  знать  о  непрочности  снежного  моста.  Однако  он  видел,  что   Елена
поскользнулась и упала, пытаясь защитить сломанную ключицу. Не успев  прийти
в себя от испуга, девушка вскочила на  ноги,  и  Джекстроу,  рискуя  жизнью,
спрыгнул вниз, чтобы не дать ей сорваться в пропасть.
   Хватило бы у меня самого смелости сделать то же самое? Едва ли.
   - С вами все в порядке? - крикнул я.
   - По-моему, я левую руку сломал, - спокойно произнес эскимос. - Прошу вас
поторопиться, доктор Мейсон. Перемычка непрочная, того и гляди рухнет.
   Сломана рука, а перемычка вот-вот рухнет... Действительно, от  ее  нижней
части отрывались куски льда и смерзшегося снега. Деловитая интонация  голоса
моего товарища оказалась убедительнее самого отчаянного крика о помощи. Но я
растерялся и сначала не мог придумать ничего толкового. Сбросить веревки? Но
Джекстроу не сумеет обвязаться сам, девушка тем  более.  Надо  спуститься  и
помочь им. И как можно скорее. Пока я глядел вниз,  не  в  силах  преодолеть
смятение, от края перемычки оторвался кусок фирна и словно нехотя устремился
в бездну. Пролетев футов двести, он достиг дна расселины: послышался  глухой
удар.
   Я бросился к тракторным саням. Как подстраховать человека,  спускающегося
вниз? На узкой, всего восемь или девять футов дороге, между краем трещины  и
скалой уместится не больше трех человек. Сумеют ли они,  стоя  на  скользкой
поверхности, удержать, не  то  что  поднять,  двоих?  Как  бы  им  самим  не
сорваться. Надо забить альпинистский крюк и привязать  к  нему  веревку.  Но
сколько времени уйдет на  это!  И  какая  гарантия,  что  лед  при  этом  не
расколется? Снежный мост разрушается, а люди надеются на меня. Трактор,  вот
что нас выручит! Он выдержит любой  вес.  Но  пока  станем  отцеплять  сани,
чтобы, сбросив их вниз, можно было подать трактор  назад,  да  еще  по  этой
предательски  скользкой  дороге,  пройдет  слишком  много  времени  и  может
оказаться поздно.
   На глаза мне попались четыре больших деревянных бруса, лежавшие на санях.
Господи,  я  совсем  очумел.  Как  я  сразу  не  сообразил!  Схватив   моток
нейлонового троса, я потянул за брус. Очутившийся рядом  Зейгеро  взялся  за
другой. Трехдюймовый, длиной одиннадцать  футов  брус  весил,  должно  быть,
больше сотни фунтов, но я без труда, словно тонкую дощечку, - откуда и  силы
взялись, - перекинул его через трещину как раз над тем  местом,  где  стояли
Джекстроу и Елена.  Несколько  мгновений  спустя  рядом  с  моим  лег  брус,
принесенный боксером. Сняв меховые рукавицы и перчатки, я завязал  на  конце
троса двойной беседочный узел, сунул обе ноги в петли, обвязал  себя  вокруг
талии полуштыком и крикнул, чтобы принесли еще один трос. Привязав свой трос
посредине брусьев, я оставил у себя в руках футов  двадцать  слабины.  Затем
спустился на перемычку и очутился рядом с Джекстроу и Еленой.
   Под ногами дрогнул снежный мост, но раздумывать было  некогда.  Извиваясь
змеей, вниз спустился еще один трос. Не  теряя  ни  секунды  я  обвязал  его
вокруг талии девушки. Да так туго, что она даже застонала  от  боли,  однако
рисковать я не хотел. Те, кто находились наверху, не теряли времени: едва  я
кончил вязать узел, как трос натянулся.
   Впоследствии я узнал, что своей жизнью Елена обязана находчивости Малера.
Нарты, на которых находились они с Марией Легард, остановились как  раз  над
тем местом, откуда упала Елена. Крикнув сенатору и Маргарите Росс, чтобы  те
сели на нарты, он пропустил трос через планки в верхней их части.
   Шаг был рискованный, но риск оправдался. Хотя и было  скользко,  но  веса
нескольких человек оказалось достаточно, чтобы удержать худенькую девушку.
   А вот я совершил ошибку. Вторую ошибку за один день, хотя в тот момент  я
еще  не  осознал  этого.  Желая  помочь  людям,  находившимся   наверху,   я
наклонился, чтобы подтолкнуть  девушку  снизу.  А  когда  резко  выпрямился,
непрочный мост не выдержал резкого  увеличения  нагрузки.  Услышав  зловещий
треск, я отпустил Елену, которая, впрочем, уже находилась вне опасности,  и,
схватив Джекстроу за руку, прыгнул на противоположный край снежного моста. В
следующее мгновение часть перемычки, на которой мы только что стояли с гулом
рухнула в черную бездну. До предела натянув веревку, я  ударился  о  ледяную
стену и обеими руками обхватил эскимоса.  Послышался  приглушенный  стон.  Я
совсем забыл о сломанной руке друга... "Сколько времени я  смогу  удерживать
его, если обрушится и  этот  край  моста?"  -  лихорадочно  прикинул  я.  Но
каким-то чудом наша часть перемычки была все еще цела.
   Мы с Джекстроу изо всех сил прижимались к стене расселины,  боясь  не  то
что пошевелиться, а даже вздохнуть.  Вдруг  послышался  крик  боли.  Кричала
Елена, должно быть ударившись о край пропасти больным плечом. Но взгляд  мой
был прикован не к Елене, я не сводил глаз с Корадзини.  Он  стоял  у  самого
края. В руках у него был мой пистолет.
   Никогда еще не приходилось  мне  испытывать  такой  досады,  отчаяния  и,
признаюсь, страха.  Наступил  момент,  которого  я  все  это  время  ждал  и
опасался. Мы с  Джекстроу  оказались  во  власти  преступников,  И  все  же,
несмотря на страх, больше всего я испытывал ненависть. Ненависть к  негодяю,
который так ловко заманил нас в ловушку. Ненависть к самому себе за то,  что
так легко позволил себя провести.
   Даже ребенку было  понятно,  что  произошло.  То  обстоятельство,  что  в
трещине во многих местах образовались снежные перемычки, навело Корадзини на
эту мысль. Стоило слегка подтолкнуть в подходящем месте Елену (то,  что  это
отнюдь не случайность, было ясно как день), и цель достигнута. Джекстроу или
я непременно полезем вниз, чтобы обвязать веревкой травмированную девушку.
   Наверняка Корадзини допускал возможность, что  своим  весом  она  пробьет
снежный мост. Однако человека, на счету которого столько убийств, вряд ли бы
подобная мелочь расстроила. А если бы один из нас спустился вниз,  а  второй
лишь  давал  указания  сверху,  то  легкий  толчок  решил  бы  все  проблемы
Корадзини. Он и сам не ожидал, что я сделаю именно то, что ему нужно.
   Во рту у меня пересохло, ладони вспотели, сердце стучало, словно отбойный
молоток. "Когда же он прикончит меня?" - думал я в отчаянии. В  эту  минуту,
протягивая руки, к Корадзини приблизился  преподобный  Смоллвуд.  Он  что-то
говорил ему. Проповедник вел себя  молодцом,  но  смелый  поступок  его  был
напрасен. Переложив  пистолет  в  другую  руку,  Корадзини  наотмашь  ударил
Смоллвуда по лицу. Послышался глухой стук упавшего тела. Угрожая пистолетом,
Корадзини  приказал  всем  отойти  в  сторону  и   направился   к   брусьям,
переброшенным через трещину. Мне стало жутко:  я  понял,  каким  образом  он
покончит с нами. Зачем расходовать целых две пули, если  ударом  ноги  можно
сбросить брусья вниз? А ударят ли эти тяжелые куски дерева нам по голове или
же разрушат оставшуюся часть снежной перемычки, не имеет значения.
   Привязанный к брусу прочным нейлоновым тросом, я камнем упаду в пропасть,
увлекая за собой и товарища.
   Отчаявшись, я хотел было сорвать с плеч Джекстроу  винтовку,  но  вовремя
опомнился. На это уйдет несколько секунд.  За  это  время  Корадзини  успеет
причинить мне массу неприятностей. Оставалось одно:  рывком  подтянуться  на
тросе и помешать Корадзини спихнуть брусья вниз. А пока я буду  карабкаться,
кто-нибудь, скажем Зейгеро, сможет напасть на преступника сзади. Тогда  и  у
Джекстроу появился бы хоть какой-то  шанс.  Я  откинул  назад  руки,  согнул
колени... и замер в этой нелепой позе. Сброшенной  сверху  веревкой  ударило
меня по плечу. Я поднял глаза.
   - Ну, та