должая с моей
помощью разматывать кабель. Хотя магнитный  полюс  никогда  не  совпадает  с
географическим (в то время он располагался в тысяче миль к югу от  истинного
и по отношению к нам находился скорее  западнее,  чем  севернее  нас),  если
учесть соответствующую поправку на склонение, то магнитный  компас  можно  с
успехом применять и в высоких широтах. Однако из-за наличия магнитных полей,
наводимых массой металла, на самом тракторе он бесполезен. Наш план  состоял
в следующем. Один из нас должен был лечь на  нарты  в  пятидесяти  футах  от
трактора и с помощью тумблера, включающего то красную, то зеленую  лампочку,
установленную на  приборной  доске,  указывать  водителю,  в  какую  сторону
поворачивать - налево или направо. Способ  этот  был  изобретен  не  нами  и
давно: впервые его использовали в Антарктиде четверть  века  назад.  Однако,
насколько мне известно, с тех пор его так и не усовершенствовали.
   После того как мой напарник расположился на нартах, я вернулся к трактору
и отогнул брезент в задней части кузова. При тусклом свете плафона я  увидел
осунувшиеся, мертвенно-бледные лица иззябших пассажиров, зубы их стучали  от
холода. Изо ртов шел пар, оседавший инеем на потолке кузова.
   Однако вид несчастных, страдающих людей ничуть не тронул меня.
   - Прошу прощения за остановку, - сказал я. - Мы сию же секунду трогаемся.
Но мне нужен впередсмотрящий.
   Зейгеро и Корадзини вызвались почти одновременно. Но я покачал головой.
   - Вам обоим нужно выспаться. Вы  мне  понадобитесь  позднее.  Может,  вы,
мистер Малер?
   Несмотря на бледность и нездоровый вид, тот молча кивнул.
   -  Мы  с  Корадзини  возглавляем   список   подозреваемых?   -   спокойно
прокомментировал Зейгеро.
   - Но и не завершаете его, - отрезал я. Подождав, когда Малер сойдет вниз,
я опустил брезентовый полог и направился к трактору.
   Странное дело, но Теодора Малера, этого молчуна, словно прорвало. Это так
меня поразило, что я опешил. Я решил, что причиной подобной словоохотливости
является одиночество, желание забыться или  рассеять  мои  подозрения.  Лишь
позднее выяснилось, насколько я ошибался.
   - Похоже на то, мистер Малер, что в маршрут вашего путешествия  в  Европу
будут внесены некоторые  изменения,  -  прокричал  я,  чтобы  заглушить  рев
двигателя.
   - Я еду не в Европу, доктор  Мейсон,  -  ответил  мой  собеседник,  стуча
зубами. - В Израиль.
   - Живете там?
   - Еще ни разу там не был. - Наступила пауза. Снова послышался его  голос,
едва различимый сквозь грохот трактора. Единственно, что я  смог  разобрать,
так это: "мой дом".
   - Хотите начать новую жизнь, мистер Малер?
   - Завтра мне исполнится шестьдесят девять, - уклончиво ответил он. Начать
новую жизнь? Нет, скорее окончить прежнюю.
   - Хотите там обосноваться, прожив шестьдесят девять лет в другой стране?
   - За последние десять лет это произошло с миллионами евреев. Да и не  всю
свою жизнь я жил в Америке...
   И он поведал мне свою историю. Одну из историй беженцев, которые я слышал
в сотне разных вариантов. По его словам, он был выходцем из России, где жило
несколько миллионов евреев - это самая крупная еврейская община  в  мире,  в
течение ста с лишним лет она вынуждена  была  жить  за  пресловутой  "чертой
оседлости". Бросив на произвол судьбы мать и двоих братьев, в 1905  году  он
бежал, спасаясь от погромов, чинимых  "черносотенцами"  при  попустительстве
царских властей. Впоследствии он узнал, что мать пропала без  вести,  а  два
уцелевших брата погибли много лет  спустя.  Один  -  во  время  восстания  в
белостокском гетто, другой - в газовой камере Треблинки. Сам он устроился на
швейную фабрику в Нью-Йорке,  учился  в  вечерней  школе,  затем  работал  в
нефтедобывающей промышленности, женился. После смерти жены весной  нынешнего
года решил исполнить вековую мечту  каждого  еврея  -  вернуться  на  родину
предков.
   Это была трогательная история,  душещипательная  и  печальная.  Но  я  не
поверил ни одному его слову.
   Каждые двадцать минут мы с Джекстроу менялись местами.  Так  продолжалось
всю долгую ночь, которой, казалось, не будет  конца.  Мороз  усиливался.  По
черному небосклону двигались луна и звезды. Когда луна зашла  и  на  ледовое
плато наконец-то опустился черный покров ночи,  я  выключил  двигатель.  Его
оглушительный грохот и лязг гусениц сменились благодатной тишиной.
   Выпив вместе со всеми несладкого  черного  кофе  с  галетами,  я  сообщил
пассажирам, что остановка будет недолгой, всего на три часа. Так  что  пусть
каждый постарается  уснуть:  большинство  путешественников,  как  и  я  сам,
валились с ног от усталости. Три часа, не  более.  Столь  благоприятная  для
путешествия погода в Гренландии выдается не так-то часто.
   Теодор Малер сидел рядом со мной.  Он  почему-то  нервничал,  взгляд  его
блуждал, и я без труда узнал то, что хотел узнать.
   Выпив свой кофе, я шепнул ему на ухо, что намерен обсудить с ним с  глазу
на глаз один вопрос. Удивленно взглянув  на  меня,  Малер  после  некоторого
колебания кивнул и последовал за мной.
   Ярдах в ста от вездехода я остановился и включил фонарь. Направив его луч
на своего спутника, я достал свою "беретту". При  виде  пистолета  у  Малера
перехватило дыхание, а в глазах появился ужас.
   - Я не судья, и нечего ломать  комедию,  Малер,  -  хмуро  проговорил  я.
Театром не интересуюсь. Мне нужен ваш пистолет, больше ничего.

Глава 7

ВТОРНИК

С СЕМИ ЧАСОВ УТРА ДО ПОЛУНОЧИ

   - Пистолет? - дрожащим голосом произнес Малер, подняв руки. - Я...  я  не
понимаю, доктор Мейсон. Нет у меня пистолета.
   - Ну конечно. - Чтобы придать вес  своим  словам,  я  вскинул  "беретту".
Повернитесь.
   - Что вы хотите делать? Вы совершаете...
   - Кругом!
   Он повернулся. Сделав два шага вперед, я ткнул дулом пистолета в поясницу
старика и принялся обыскивать его.
   Малер напялил на себя два пальто, пиджак, несколько  свитеров  и  шарфов,
две пары штанов  и  несколько  пар  нижнего  белья,  так  что  обыскать  его
оказалось делом непростым. Я не сразу убедился, что никакого оружия при  нем
нет. Я отступил, и Малер повернулся ко мне лицом.
   - Надеюсь, вы теперь довольны, доктор Мейсон?
   - Посмотрим, что у вас в чемодане. А в остальном  я  доволен.  Располагаю
нужными доказательствами.  -  Луч  фонаря  скользнул  по  пригоршне  сахара,
извлеченного мной из кармана внутреннего пальто: в каждом из них было больше
фунта. - Не угодно ли объяснить, откуда это у вас, мистер Малер?
   - Неужели не понятно, доктор Мейсон? -  едва  слышно  проговорил  старик.
Украл.
   - В том-то и дело! Зачем было мелочиться человеку с  таким  размахом?  На
вашу беду, Малер, когда в бараке стало известно о краже сахара, я смотрел на
вас. Не повезло вам и еще по одной причине. Когда  мы  пили  кофе  несколько
минут назад, я украдкой отхлебнул из вашей чашки. Вы  туда  бухнули  столько
сахара, что я проглотить не смог эту  гадость.  Надо  же  такому  случиться,
Малер, не правда ли? Погореть из-за какого-то пустяка! Но так  уж  повелось:
матерому преступнику нечего опасаться крупных промахов.  Он  их  никогда  не
совершает. Если б вы не трогали сахар, когда били радиолампы, я бы ни за что
вас  .не  заподозрил.  Кстати,  а  где  остальной  сахар?  Припрятали?   Или
выбросили?
   - Вы совершаете серьезную ошибку, доктор Мейсон, - на сей раз твердо, без
единой нотки вины или тревоги, произнес Малер. Но меня ему было не провести.
- К лампам  я  даже  не  притрагивался.  Из  мешка  я  взял  лишь  несколько
пригоршней сахара.
   - Ну разумеется. - Я помахал "береттой". - Назад, к вездеходу,  приятель.
Заглянем в ваш чемодан.
   - Нет!
   - Не валяйте дурака! - оборвал я его. - У меня в руках пистолет. И  я  не
колеблясь пущу его в ход, уж вы мне поверьте.
   - Верю. Думаю, вы способны на крутые меры, если нужно. Я  не  сомневаюсь,
вы человек решительный, доктор. Но в то же  время  упрямый,  импульсивный  и
плохо разбирающийся в людях. Однако я уважаю  вас  за  умелые,  инициативные
действия в обстановке, которая сложилась отнюдь не по вашей вине.  И  потому
не желаю, чтобы вы выставляли себя на посмешище. - Он хотел было взять  меня
за лацкан. - Позвольте кое-что показать вам.
   Я выставил  вперед  "беретту",  но  напрасно.  Малер  неторопливо  достал
откуда-то из внутреннего кармана книжечку в  кожаной  обложке.  Отступив  на
несколько шагов, я открыл удостоверение.
   Одного взгляда было бы достаточно. Раз десять я видел такие документы,  и
все же смотрел на книжечку, словно видел ее  впервые.  Опешив,  я  не  сразу
пришел в себя, чтобы осознать смысл открытия, чтобы утишить страх, возникший
следом за ним. Я медленно закрыл удостоверение,  опустил  снежную  маску  и,
подойдя к  Малеру,  стянул  маску  с  него.  Луч  фонаря  высветил  бледное,
посиневшее лицо старика с напрягшимися желваками:  у  него  зуб  на  зуб  не
попадал от холода.
   - Дохните, - велел я.
   Он  послушно  дохнул.  Ошибки  быть  не  могло:  я   слышал   характерный
сладковатый запах ацетона. Ни слова не говоря я вернул старику удостоверение
и сунул пистолет в карман парки.
   - Давно болеете диабетом, мистер Малер? - после долгой паузы произнес я.
   - Тридцать лет.
   - У вас довольно тяжелая форма болезни, - заметил я, не считая нужным,  в
отличие от многих своих коллег, скрывать правду от пациента. Ко всему,  если
диабетик дожил до столь преклонного возраста, то лишь оттого,  что  соблюдал
диету и разбирался в методах лечения недуга, поэтому знал,  как  правило,  о
нем все.
   - Того же мнения и мой доктор, - произнес  Малер  с  невеселой  усмешкой,
поднимая маску. - Как и я сам.
   - Две инъекции ежедневно?
   - Две, - кивнул старик. - Перед завтраком и вечером.
   - Но разве у вас нет с собой шприца?
   - Обычно я беру его с собой. А в этот раз не захватил. Доктор сделал  мне
укол в Гандере. Я безболезненно могу пропустить очередную инъекцию,  поэтому
был уверен, что до прилета в Лондон со мной ничего не случится. Похлопав  по
нагрудному карману, Малер прибавил:
   - С такой книжечкой нигде не пропадешь.
   - Кроме Гренландии, - возразил я. - Но вы вряд ли  рассчитывали  застрять
здесь. Какая вам предписана диета?
   - Блюда с высоким содержанием белков и крахмала.
   - Оттого-то вам и потребовался сахар? - Я посмотрел  на  куски  рафинада,
зажатые у меня в левой руке.
   - Да нет, - пожал плечами Малер. -  Но  я  знаю,  что  с  помощью  сахара
выводят из коматозного состояния. Я полагал, что, если  как  следует  наемся
сахара... В общем, вам теперь известно, как я стал преступником.
   - Теперь да. Прошу прощения, что угрожал вам оружием, мистер Малер, но вы
должны признать, что у меня были все основания подозревать вас. Какого черта
вы меня не предупредили заранее? Я все-таки доктор.
   - Наверно, рано или поздно мне пришлось бы к вам обратиться. Но сейчас  у
вас и без меня хлопот полон рот. Кроме того, я не рассчитывал на то,  что  в
вашей аптечке окажется инсулин.
   - Так оно и есть. Он нам ни к чему.  Прежде  чем  попасть  в  экспедицию,
каждый проходит придирчивую медицинскую комиссию. Что касается  диабета,  то
вряд ли этим недугом можно заболеть  в  одночасье.  Должен  сказать,  мистер
Малер, вы довольно спокойно относитесь ко всему этому. Давайте-ка вернемся к
трактору.
   Через минуту мы добрались до вездехода. Не успел я отогнуть полог, как из
кузова вырвалось плотное белое облако. Помахав рукой, чтобы рассеять его,  я
заглянул в кузов. Пассажиры все еще пили кофе - он у нас был в избытке.
   Даже не верилось, что мы отсутствовали всего несколько минут.
   - Давайте-ка закругляйтесь, - скомандовал я. - Через пять минут трогаемся
в путь. Джекстроу, будьте  добры,  заведите  двигатель,  пока  он  не  остыл
окончательно.
   - В путь! - послышался возмущенный голос миссис Дансби-Грегг.
   - Милейший, мы и передохнуть даже не успели. Всего несколько минут  назад
вы обещали нам три часа сна.
   - Это было несколько минут назад. Теперь все изменилось. Я узнал  кое-что
о мистере Малере. - Я вкратце рассказал своим спутникам то,  что,  по  моему
мнению, им следовало знать. - Жестоко говорить об этом в присутствии мистера
Малера, но сами факты жестоки. Тот, кто  разбил  самолет  и  похитил  сахар,
подверг жизнь мистера Малера величайшей опасности. Лишь два средства  смогли
бы спасти ему жизнь. Во-первых, надлежащая высококалорийная диета в качестве
временной меры и, во-вторых, - инсулин. Ни  того,  ни  другого  у  нас  нет.
Единственное, чем мы можем помочь мистеру Малеру - как можно быстрее попасть
туда, где все это имеется. Двигаемся в сторону побережья. Двигатель не будем
выключать до тех пор,  пока  его  не  запорем,  попадем  в  пургу  или  пока
последний водитель не выбьется из сил. У кого есть возражения?
   Вопрос можно было бы и не задавать, но я не мог сдержать себя.
   Очевидно, мне хотелось спровоцировать протест, чтобы сорвать свою  злость
на первом, кто подвернется под руку. Я злился на тех, кто  причинил  старику
новые страдания, потому что был почти уверен: все наши усилия будут  сведены
на нет, ведь преступники наверняка раскроют свои карты. У меня даже возникло
желание связать всю эту компанию, чтобы никто и шевельнуться не  смог.  Будь
условия подходящими, я бы так и поступил. Однако  в  нынешних  условиях  это
было невыполнимо: в такую жестокую стужу связанный человек и пару  часов  не
продержится.
   Но возражений не было. Скорее всего  потому,  что  люди  слишком  озябли,
устали,  изголодались  и  испытывали  жажду:  в  сухой,  холодной  атмосфере
происходит значительное влагоотделение. Люди,  не  привыкшие  к  арктическим
условиям, должно быть, сочли, что достигли предела мучений, что хуже  ничего
уже не может  произойти.  Я  надеялся,  что  мои  незваные  гости  не  скоро
убедятся, насколько они заблуждаются.
   Возражений не было, но были два предложения. Оба  они  исходили  от  Ника
Корадзини.
   - Послушайте, док. Я насчет диеты для мистера Малера.  Может,  она  и  не
получится такой, как надо. Но  мы,  во  всяком  случае,  постараемся,  чтобы
больной получил нужное количество калорий. Правда, я  не  знаю,  как  вы  их
подсчитываете, будь они неладны. А что, если удвоить его рацион?  Хотя  нет,
при такой кормежке и воробей ноги протянет. Пусть каждый из нас  отдаст  ему
четверть своей порции. Тогда мистер  Малер  получит  в  четыре  раза  больше
обычной своей нормы...
   - Ни в коем случае, -  запротестовал  старик.  -  Благодарю  вас,  мистер
Корадзини, но я не могу допустить...
   - Блестящая мысль, - вмешался я. - Я сам об этом подумал.
   - Вот и отлично, - довольно улыбнулся Корадзини. - Принято единогласно.
   У меня есть еще одно предложение. Мы с  мистером  Зейгеро  подменим  вас.
Тогда продвинемся дальше и быстрее. - Предвидя возражения, он поднял руку. -
Любой из нас может оказаться тем, кого вы ищете. Более того,  мы  оба  можем
оказаться злоумышленниками, раз уж речь идет о мужчинах. Но если я  один  из
убийц и ничего не знаю об Арктике, навигации, не соображаю, как  управляться
с этим окаянным "Ситроеном", и не  сумею  вовремя  обнаружить  трещину,  то,
ясное дело, я никуда не денусь, пока не доберусь до побережья. Вы согласны?
   - Согласен, - ответил я. В этот момент раздался кашель, за  ним  рев  это
Джекстроу запустил не успевший остыть двигатель. Я взглянул на Корадзини.  -
Хорошо, - сказал я. - Спускайтесь. Получайте свой первый урок  водительского
мастерства.
   Мы отправились в путь  в  половине,  восьмого  утра.  Погода  была  почти
идеальной. Ни единого дуновения ветра, на темно-синем небосклоне ни облачка.
   Сквозь серебристую паутину ледяных иголок,  наполнявших  воздух,  мерцали
бесконечно далекие звезды. Несмотря на это, лучшей видимости нельзя  было  и
желать: мощные  фары  "Ситроена",  в  свете  которых  бриллиантами  сверкали
мириады частиц льда, отбрасывали лучи на триста ярдов вперед.  По  обеим  их
сторонам  смыкалась  завеса  темноты.  Стужа  была  лютой,  с  каждым  часом
температура опускалась все ниже, но наш "Ситроен", казалось, только  и  ждал
такой погоды.
   Нам везло почти с самого начала. Пятнадцать минут спустя оставленный, как
всегда, без привязи Балто вынырнул из мрака со стороны юго-запада и подбежал
к нартам,  чтобы  привлечь  внимание  Джекстроу.  Мигая  красной  и  зеленой
лампочками на приборной доске, тот сделал знак остановиться.
   Появившись из темноты через две-три минуты, он,  улыбаясь,  сообщил,  что
Балто  обнаружил  веху  с  флагом.  Само  по  себе  хорошее  известие,   это
обстоятельство свидетельствовало о том, что ночью  мы  почти  не  сбились  с
пути. Более того, если и дальнейший маршрут обозначен вехами, то нет нужды в
штурмане, поэтому мы с Джекстроу можем соснуть, если только это  возможно  в
такой холод и при такой тряске. Веха действительно оказалась первой в  почти
беспрерывной  цепочке  знаков,  отмечавших  наш  маршрут  в   течение   того
нескончаемого дня.
   Начиная с восьми часов мы с Джекстроу,  Зейгеро  и  Корадзини  поочередно
управляли трактором. Впередсмотрящими были сенатор, преподобный Смоллвуд или
Солли Левин. У этих троих была самая трудная обязанность. Но ни один из  них
даже не пикнул, хотя, окоченев после часового  дежурства,  каждый  испытывал
адскую боль, когда замерзшие конечности начинали отогреваться.
   Положившись на умение Корадзини, в начале девятого я забрался в  кузов  и
попросил сенатора Брустера отправиться вперед в качестве впередсмотрящего. И
тут же  нарушил  самое  строгое  правило,  которое  категорически  запрещает
разводить в кузове огонь  во  время  движения.  Но  ведь,  когда  приспичит,
приходится преступать даже самые суровые запреты. Это был именно  тот  самый
случай. Я заботился не  об  удобствах  пассажиров,  даже  не  о  том,  чтобы
приготовить еду - ее у нас было немного - хотя кипяток был бы кстати,  чтобы
избежать обморожения. Старался я ради Теодора Малера.
   Хотя мы и последовали совету Корадзини, все равно рацион больного старика
оказался недостаточным. Единственная, хотя и слабая  надежда  сохранить  ему
жизнь состояла в том, чтобы, по мере наших возможностей,  беречь  его  силы.
Работа, даже самая легкая, была исключена; ему следовало двигаться как можно
меньше. Вот почему, едва войдя в кузов, я заставил его забраться в  спальник
и уложил на койку, закутав парой одеял. Однако, оставаясь без  движения,  он
не мог бороться со стужей и лишь дрожал бы, теряя  последние  силы.  Поэтому
больному нужно было тепло: теплая печка,  теплое  питье,  которое  Маргарита
Росс, следуя моим указаниям, должна была давать ему каждые два  часа.  Малер
протестовал, не желая доставлять нам столько забот.
   Однако он понимал, что иного способа остаться в живых у него нет. Больной
уступил настояниям общества.
   Столь трогательной  заботы  о  здоровье  старика  со  стороны  пассажиров
поначалу я не  мог  понять.  Но  потом  сообразил  в  чем  дело.  Подоплекой
подобного великодушия была не самоотверженность,  хотя  и  ее  не  следовало
исключать полностью, а эгоизм. Мои  спутники  видели  в  Малере  не  столько
страдальца, сколько предмет, заставлявший их забыть о собственных  тревогах,
подозрениях и тяжких раздумьях, угнетавших их все эти  последние  двенадцать
часов.
   Напряжение и неловкость, которые  испытывали  наши  пассажиры,  послужили
причиной того, что честная компания  разделилась  на  обособленные  группки,
которые почти перестали общаться между собой.
   Мария Легард и Маргарита Росс, знавшие, что обе вне подозрений, держались
особняком и ни с кем больше не разговаривали. То же произошло и с Зейгеро  и
Солли Левином, а также (хотя еще сутки назад никто бы этому  не  поверил)  с
миссис Даисби-Грегг и ее служанкой Еленой. Да и могло ли  быть  иначе:  ведь
они могли доверять лишь друг другу. Правда, они, как и все остальные, вправе
были положиться на Марию Легард и Маргариту Росс. Но одна мысль о