шись моей руки,  спросила
стюардесса.
   - Пока трудно сказать наверняка. Я не знаток  по  части  черепно-мозговых
травм, но даже специалист не смог бы сказать ничего определенного. Возможно,
рана гораздо опаснее, чем это  кажется.  Может  произойти  кровоизлияние.  В
подобных случаях оно зачастую запаздывает.
   - Но если кровоизлияния не случится? - допытывалась девушка! - Если  рана
не более опасна, чем это кажется на первый взгляд?
   - Тогда его шансы пятьдесят на пятьдесят. Еще два  часа  назад  я  бы  не
сказал этого. Но у парня поразительно сильный организм. Более того, если  бы
можно было его поместить в теплую палату, обеспечить  ему  хорошее  питание,
квалифицированный уход в первоклассной больнице...  Ну,  а  пока...  Словом,
будем надеяться.
   - Да, - проронила девушка. - Благодарю вас. Посмотрев на нее, я разглядел
осунувшееся лицо, синие круги под глазами и ощутил подобие  жалости.  Только
подобие. Девушка была измучена и дрожала от холода.
   - В постель, - произнес я.  -  Вам  нужен  сон  и  тепло,  мисс...  Прошу
прощения, забыл спросить ваше имя.
   - Росс. Маргарита Росс.
   - Шотландка?
   - Ирландка. Уроженка Южной Ирландии.
   - Тоже хорошо, - улыбнулся я. Но ответной улыбки не  увидел.  -  Скажите,
мисс Росс, почему самолет был почти пустой?
   - Это был дополнительный рейс.  Ожидался  большой  приток  пассажиров  из
Лондона. Происходило это позавчера. Мы  остались  ночевать  в  Айдлуайлде  и
утром должны были вернуться в аэропорт. Представитель авиакомпании  позвонил
пассажирам, имевшим билеты на вечерний  рейс,  и  предложил  полететь  более
ранним рейсом. Десять человек согласились.
   - Понятно. Но не странно ли  то,  что  на  борту  самолета,  совершающего
трансатлантический перелет, была всего одна стюардесса?
   - Я вас понимаю. Обычно мы летаем втроем: буфетчик и две стюардессы.
   Или два буфетчика и одна стюардесса. Но не тогда, когда  на  борту  всего
десять человек.
   - Разумеется. Хотите сказать, что обслуживать их и вовсе ни к чему.
   Наверное, - продолжал я, - во время таких  ночных  полетов  и  вздремнуть
можно.
   - Вы несправедливы! - Подобной реакции от нее я не ожидал.  Бледные  щеки
девушки вспыхнули. - Такого со мной никогда прежде не случалось. Никогда!
   - Прошу прощения, мисс Росс. Я вовсе не хотел вас обидеть. Мое  замечание
ничего не значит.
   - Нет, значит! - Чудные карие глаза девушки наполнились слезами.  -  Если
бы  я  не  уснула,  то  знала  бы  о  неизбежности  катастрофы.  Смогла   бы
предупредить пассажиров. Пересадила  бы  полковника  Гаррисона  на  переднее
сиденье, обращенное к хвостовой части самолета...
   - Полковник Гаррисон? - оборвал я ее.
   - Да, тот, что в заднем кресле. Он мертв.
   - Но ведь на нем не было формы, когда он...
   - Какое это имеет значение? В списке пассажиров  он  значился  под  таким
именем... Знай я, что произойдет, он бы остался жив, и  у  мисс  Флеминг  не
было бы перелома ключицы.
   Так вот что ее беспокоило. Этим-то и объяснялось ее  странное  поведение,
догадался я. Но мгновение  спустя  осознал,  что  ошибаюсь:  она  вела  себя
подобным же образом и до аварии. Возникшее во мне подозрение крепло с каждой
минутой: за этой особой нужен глаз да глаз.
   - Вам не в чем упрекать себя,  мисс  Росс.  Командир  корабля,  очевидно,
потерял ориентировку в отсутствие  видимости.  А  лагерь  наш  находится  на
высоте восемь тысяч футов над уровнем моря. Вероятно, до  самого  последнего
момента он не знал, что случится несчастье.
   Я мысленно представил обреченный авиалайнер, круживший над нашим  лагерем
по крайней мере минут десять. Однако если перед глазами мисс Росс  и  стояла
подобная же картина, то она и виду не подала, что это так. Она или не знала,
что происходило в те роковые минуты, или же была превосходной актрисой.
   - Возможно, - убитым голосом произнесла она. - Не знаю.
   Поели мы плотно: горячий суп, картофель с мясом  и  овощами.  Разумеется,
обед был приготовлен из консервированных продуктов, но вполне съедобен.  Это
была последняя плотная трапеза, на которую наши гости, да и мы  сами,  могли
рассчитывать в ближайшее время. Однако  я  счел  неуместным  сообщать  людям
подобную  новость.  Успеется.  Скажу  им  об  этом  завтра,  вернее  сегодня
попозднее, поскольку шел уже четвертый час утра.
   Я  предложил  четырем  женщинам  занять  верхние  койки  не  потому,  что
деликатничал. Просто там было градусов  на  двадцать  пять  теплее,  чем  на
нижнем ярусе. И разница температур увеличивалась  после  того,  как  гасился
камелек. Когда гости узнали, что  я  намерен  выключить  печку,  послышались
робкие голоса протеста. Однако я не стал вступать ни в какие обсуждения. Как
и все, кто хоть какое-то время прожил  в  Арктике,  я  патологически  боялся
пожара.
   Маргарита Росс отказалась занять место на койке, заявив, что будет  спать
рядом с раненым  пилотом,  чтобы  оказать  ему  помощь  в  случае,  если  он
проснется.  Я  сам  собирался  дежурить  около  больного,  но,  увидев,  что
намерения ее непреклонны, возражать не стал, хотя и испытывал неловкость.
   В распоряжении шести мужчин было пять коек. Джекстроу, Джосс и я могли  с
успехом спать, не снимая меховой одежды, на полу. Естественно,  возник  спор
относительно дележа коек, но Корадзини  предложил  метнуть  монету.  Сам  он
оказался в проигрыше, однако перспективу  провести  ночь  на  холодном  полу
встретил с добродушной улыбкой.
   После того как все устроились на ночлег, я взял фонарь, журнал для записи
метеоданных и, взглянув на Джосса, направился к люку. Повернувшись  на  бок,
Зейгеро, лежавший на нарах, с удивлением посмотрел на меня.
   - Что за дела, доктор Мейсон? Тем более в такую рань?
   - Сводка погоды, мистер Зейгеро. Забыли, зачем мы находимся здесь? А я  и
так опоздал на три часа.
   - Даже сегодня?
   - Даже сегодня. Самое главное в метеорологических наблюдениях  -  это  их
непрерывность.
   - Чур меня, - передернувшись от холода, произнес Зейгеро. - Даже если  на
дворе лишь наполовину холоднее, чем здесь.
   С этими словами он отвернулся.  Джосс  поднялся  вместе  со  мной,  верно
истолковав мой взгляд. Я догадывался, что он сгорает от любопытства.
   - Я с вами, сэр. Взгляну на собак. Не став смотреть ни на  собак,  ни  на
метеоприборы, мы прямиком направились к трактору и укрылись  под  брезентом,
чтобы обрести хоть какую-то защиту от стужи. Ветер, правда, заметно  поутих,
но стало еще холоднее: на ледовый щит надвигалась долгая полярная ночь.
   - Дело нечисто, - без обиняков заявил Джосс. - Дурно пахнет.
   - Дышать невозможно, -  согласился  я.  -  Вся  трудность  в  том,  чтобы
определить, где собака зарыта.
   - Что это за байка насчет магнитных бурь, компасов и рации?  -  продолжал
мой напарник. - Зачем?
   - Я еще раньше сказал им, что мне  известно  нечто  такое,  чего  они  не
знают. Так оно и было. Но потом сообразил, что лучше помалкивать об этом. Ты
знаешь, как эта окаянная стужа действует на мозги. Давно следовало понять.
   - Что именно?
   - Что лучше держать язык за зубами.
   - О чем вы, скажите ради Бога?
   - Прости, Джосс. Не стану тебя больше  мучить.  Никто  из  пассажиров  не
догадывался, что им предстоит аварийная посадка, потому что  все  находились
под воздействием снотворного или наркотика.
   Несмотря на темноту, я представил  себе,  как  Джосс  вытаращил  на  меня
глаза. Помолчав, он негромко произнес:
   - Вы не стали бы говорить таких вещей, не будь в них уверены.
   -  Конечно,  уверен.  Реакция  пассажиров,  то,  с   каким   трудом   они
возвращались к действительности, и главное, их зрачки - все это подтверждает
мои предположения. Сомнений нет. Это какой-то быстродействующий состав.
   По-моему, в аптеках он называется "Микки Финне".
   - Однако... - Джосс умолк  на  полуслове,  пытаясь  осознать  услышанное.
Однако, оклемавшись, люди должны были сообразить, что им дали снотворного.
   - При обычных обстоятельствах - да. Однако люди эти приходили в себя при,
я бы сказал, весьма необычных обстоятельствах.  Не  хочу  сказать,  что  они
испытывали слабости, головокружения, вялости. Конечно, все это было. Но они,
вполне естественно, приписали свое состояние  последствиям  катастрофы.  Еще
более естественно то, что они скрывали  эти-симптомы  друг  от  друга  и  не
подавали виду, будто с ними что-то стряслось. Им было бы стыдно признаться в
собственной слабости. Так уж  заведено:  в  экстремальных  условиях  хочется
показать себя героем в глазах соседа.
   Джосс ответил не сразу. Мне и самому не сразу удалось переварить то,  что
я узнал. Поэтому я дал ему время поразмышлять, слушая заунывный вой ветра  и
шорох миллионов ледяных иголок, скользящих по  насту.  Мысли  мои  были  под
стать холодной тревожной ночи.
   - Не может быть, - наконец выдавил Джосс, стуча зубами от холода. Неужели
вы думаете, что какой-то безумец бегал по самолету со шприцем  в  руках  или
бросал снотворные таблетки в стаканы с джином и прохладительными  напитками.
Вы полагаете, все пассажиры были усыплены?
   - Почти все.
   - Но каким образом это ему удалось?
   - Погоди, Джосс, - перебил я его. - Что случилось с рацией?
   - Что? - Мой вопрос застал Джосса врасплох. - Что с нею случилось?
   Иначе говоря, каким образом передатчик мог упасть?  Даже  не  представляю
себе, сэр. Знаю только одно: сами по себе кронштейны не могли  подвернуться.
Ведь передатчик и аппаратура весят без малого сто восемьдесят фунтов. Кто-то
это сделал специально.
   - Рядом с рацией никого кроме стюардессы Маргариты Росс в  это  время  не
было. Все это отмечают.
   - Да, но скажите,  ради  Бога,  зачем  ей  понадобилось  делать  подобную
глупость?
   - Не знаю, - ответил я устало. - Я очень  многого  не  знаю.  Знаю  одно:
именно она сделала это... Кому, кроме нее, проще всего было подсыпать  зелье
в напитки пассажиров?
   - Господи! - тяжело вздохнул Джосс. - И то верно. В напитки, а  может,  в
леденцы, которые дают пассажирам при взлете.
   - Нет, - решительно мотнул я головой. - Ячменный сахар  не  может  отбить
вкус зелья. Скорее всего, она положила его в кофе.
   - Должно быть, она, - согласился радист. - Однако... Однако она вела себя
так же странно, как и все остальные. Пожалуй, даже более странно.
   - Наверно, было отчего, - угрюмо проронил я. - Ладно, давай возвращаться,
пока не окоченели. Когда останешься с глазу на глаз  с  Джекстроу,  расскажи
ему обо всем.
   Спустившись в нашу берлогу, я на несколько дюймов приоткрыл крышку  люка:
когда  в  тесном  помещении  собралось  четырнадцать  человек,  немудрено  и
задохнуться. Потом взглянул на термограф. Он показывал 48 ё  ниже  нуля,  то
есть 80 ё мороза по Фаренгейту.
   Улегшись на полу, я завязал капюшон, чтобы не обморозить  уши,  и  спустя
мгновение уснул.

Глава 4

ПОНЕДЕЛЬНИК

С ШЕСТИ УТРА ДО ЧЕТЫРЕХ ПОПОЛУДНИ

   Впервые за четыре месяца забыв перед сном завести будильник, проснулся  я
поздно. Тело онемело, от неровного деревянного пола болели  бока,  меня  бил
озноб. Было темно, как в полночь. С тех пор как край солнца в последний  раз
в году появился  над  горизонтом,  прошло  уже  две  или  три  недели.  Небо
освещалось тусклым светом сулишь в течение двух-трех часов до после полудня.
   Стрелки на светящемся циферблате часов показывали половину десятого.
   Я извлек из кармана фонарь. Отыскав  керосиновую  лампу,  зажег  ее.  При
тусклом ее свете, не достигавшем  углов  помещения,  можно  было  разглядеть
похожие на мумии фигуры, скрючившиеся на койках или  раскинувшиеся  в  самых
нелепых позах на полу. Изо ртов вырывались клубы  пара,  конденсировавшегося
на обледенелых стенках жилища. Местами языки льда достигали световых люков.
   Это объяснялось тем, что тяжелый холодный  воздух  проникал  ночью  через
входной люк внутрь помещения. Судя  по  показаниям  термографа,  температура
наружного воздуха была 54 ё ниже нуля.
   Некоторые бодрствовали. Как я и предполагал,  большинству  холод  помешал
как следует выспаться. Однако в койках людям было  все  же  теплее,  поэтому
никому не хотелось вылезать из  них.  Надо  чуть  нагреть  помещение,  тогда
настроение у всех поднимется.
   Камелек я разжег не  сразу:  топливо,  подававшееся  самотеком  из  бака,
загустело от холода. Но когда горелки зажглись, тотчас загудело пламя.
   Открыв обе горелки до предела, я поставил  на  конфорку  ведро  с  водой,
успевшее за ночь почти полностью превратиться в глыбу  льда.  Надел  снежную
маску и защитные очки и полез наверх, чтобы посмотреть, какая погода.
   Ветер почти стих, об этом можно  было  судить  по  ленивому  постукиванию
чашек анемометра. А вместо туч ледяных иголок,  порой  взмывавших  ввысь  на
несколько сотен  футов,  лишь  облачка  ледяной  пыли  нехотя  скользили  по
сверкающей  поверхности  ледника  при  тусклом  свете  моего  фонаря.  Ветер
по-прежнему дул с востока. Было холодно, но  все  же  не  так,  как  прошлой
ночью. Если  говорить  о  воздействии  холода  на  человеческий  организм  в
условиях Арктики, то надо иметь в виду, что температура  не  является  здесь
единственным решающим фактором. Ветер имеет не  меньшее  значение.  Усиление
ветра на один узел соответствует понижению температуры  на  один  градус.  А
влажность еще важнее. При высокой относительной влажности температура даже в
несколько градусов ниже нуля может оказаться невыносимой. Но нынче ветер был
несильный, а воздух сухой.  Я  счел  это  доброй  приметой...  Но  это  было
последнее утро, когда я еще верил в приметы.
   Спустившись вниз, я увидел  прежде  остальных  Джекстроу,  возившегося  с
кофейником. Юноша улыбнулся мне.  Лицо  у  него  было  свежее,  отдохнувшее,
словно он проспал целых девять часов на пуховой перине. Правда, я еще ни при
каких обстоятельствах не видал его  усталым  или  расстроенным.  Способности
Джекстроу подолгу обходиться без сна и трудиться до упаду можно было  только
удивляться.
   Он один был на ногах. Проснулись и другие, но с  коек  не  слезали.  Спал
лишь сенатор Брустер. Остальные  смотрели  на  середину  помещения,  кое-кто
подпер рукой подбородок. Все дрожали от холода, лица посинели, осунулись.
   Одни смотрели  на  Джекстроу,  морща  нос  в  предвкушении  кофе,  аромат
которого успел наполнить помещение; другие в изумлении наблюдали за тем, как
с повышением температуры тает на потолке лед, как в разных  местах  пола  от
капель на глазах образуются крошечные сталагмиты: на полу  температура  была
градусов на сорок ниже, чем наверху.
   - Доброе утро, доктор Мейсон. - Мария Легард  попыталась  улыбнуться,  но
улыбка у нее получилась вымученной. Бывшая звезда эстрады за ночь  постарела
лет на  десять.  Хотя  она  принадлежала  к  немногим  счастливцам,  которые
получили спальник, актриса, должно быть, провела шесть мучительных часов.
   Ничто так не изнуряет человека, как озноб, да еще течение целой ночи. Это
как заколдованный круг. Чем больше человек дрожит,  тем  большую  испытывает
усталость; чем больше устает, тем  меньше  становится  его  сопротивляемость
холоду. Его знобит еще сильнее. Я только  сейчас  понял,  что  Мария  Легард
очень пожилая женщина.
   - Доброе утро! - улыбнулся я в ответ. - Как провели первую ночь  в  своем
новом жилище?
   - Первую ночь! - Хотя актриса и не вылезала из  спальника,  я  догадался,
что она сцепила пальцы и втянула голову в плечи. -  Дай-то  Бог,  чтобы  это
была последняя ночь. У вас очень холодное заведение, доктор Мейсон.
   - Прошу прощения. В следующий раз мы организуем дежурство и станем топить
печь всю ночь. - Показав на воду, образовавшуюся на полу, я добавил:
   - Помещение уже нагревается. Выпьете кофе - вам сразу станет лучше.
   - Какое там лучше! - энергично запротестовала Мария, однако в  глазах  ее
вновь появился блеск. Повернувшись к молоденькой немке, лежавшей на соседней
койке, она спросила:
   - А вы как себя нынче чувствуете, моя милая?
   - Лучше. Спасибо, мисс Легард. - Девушка была до нелепости благодарна  за
то, что кто-то поинтересовался ее самочувствием. - Меня ничего не беспокоит.
   - Это еще ничего не значит, - жизнерадостно заверила ее старая актриса.
   - Меня, кстати, тоже. Но это же оттого что мы обе с вами закоченели...  А
вы как пережили эту ночь, миссис Дансби-Грегг?
   - Вот именно, пережила, - слабо улыбнулась  леди.  -  Как  заметил  вчера
вечером доктор Мейсон, здесь не отель "Ритц"... А кофе пахнет восхитительно.
   Принесите мне чашку кофе, Флеминг, прошу вас.
   Взяв одну  чашек,  налитых  Джекстроу,  я  отнес  ее  молоденькой  немке,
пытавшейся здоровой рукой расстегнуть "молнию" на спальнике. И  хоть  видел,
что она испытывает страшную неловкость, все-таки  решил  поставить  светскую
львицу на место, пока она не распустилась окончательно.
   - Оставайтесь на месте, милая, и выпейте  вот  это.  -  После  некоторого
колебания она взяла чашку, и я отвернулся. - Вы,  очевидно,  забыли,  миссис
Дансби-Грегг, что у Елены сломана ключица?
   Судя по выражению ее лица, она ничего не забыла. Однако мигом сообразила,
что если светские хроникеры узнают о ее поведении, то смешают потом ее имя с
грязью. В том кругу, где она вращалась, правило  заключалось  в  том,  чтобы
соблюдать внешние приличия, даже если это и бессмысленно. Вполне допускалось
сунуть ближнему нож под ребра, лишь бы благопристойно улыбнуться при этом.
   - Прошу прощения, - любезно проговорила она.  -  Ну,  конечно,  я  совсем
упустила это из виду. - Взгляд ее глаз стал холодным и жестким, и  я  понял,
что приобрел врага. Это  меня  не  смутило,  но  вызвало  досаду.  Предстоит
обсудить столько важных проблем, а мы занимаемся пустяками. Однако полминуты
спустя все, включая и миссис Дансби-Грегг, забыли о случившемся.
   Я протягивал мисс  Легард  чашку  кофе,  когда  раздался  крик.  Он  был,
наверное, не слишком и громок, но в тесном помещении прозвучал  пронзительно
и жутко. Мария Легард от неожиданности вздрогнула, и  содержимое  ее  чашки,
горячее как огонь, ошпарило мне руку.
   Боли я почти не почувствовал. Кричала стюардесса Маргарита Росс.
   Наполовину  выбравшись  из  спального  мешка,  она  стояла  на   коленях,
растопырив пальцы вытянутой перед собой руки. Вторую руку она  прижимала  ко
рту, впившись взглядом в распростертую  рядом  с  нею  фигуру.  Я  оттолкнул
девушку в сторону и сам опустился на колени.
   В такую лютую стужу трудно  определить  точно,  но  я  был  убежден,  что
молодой пилот мертв уже несколько  часов.  Я  долго  стоял  на  коленях,  не
спуская с него глаз, а когда наконец  встал,  то  почувствовал  себя  вконец
разбитым стариком. Я ощутил в груди холод.  Почти  такой  же,  какой  сковал
лежащего передо мною пилота. Все успели проснуться и смотрели на меня во все
глаза, В них отражался суеверный страх. Молчание нарушил Джонни Зейгеро.
   - Он мертв, доктор Мейсон, да? - произнес он хрипловатым голосом.  -  Эта
черепно-мозговая травма... - Не закончив фразы, боксер умолк.
   - Кровоизлияние в мозг, насколько могу судить, - спокойно ответил я.
   Я солгал. У меня не было  и  тени  сомнения  относительно  причин  смерти
пилота. Произошло убийство. Убийца  действовал  беспощадно  и  хладнокровно:
пока тяжелораненый лежал без чувств, беспомощный, как младенец, негодяй  без
труда задушил его.
   Мы решили похоронить пилота не далее чем в пятидесяти ярдах от места  его
гибели. Извлечь окоченевшее тело через  люк  оказалось  чрезвычайно  сложным
делом, однако мы справились с этой жуткой задачей и положили  его  на  наст,
пока при свете фонаря  выпиливали  неглубокую  могилу.  Копать  глубже  было
невозможно. Ударяясь о поверхность  льда,  твердую,  словно  железо,  лопаты
тупились. Даже на глубине восемнадцати дюймов поверхность ледника, состоящая
из  утрамбованного  снега  и   льда,   с   трудом   поддавалась   специально
сконструированным пилам  для  резки  снега.  Однако  большей  глубины  и  не
требовалось.  Уже