и  недоедания.  Да  еще  в  довершение  всего  на  борту
допотопного трактора, готового остановиться в любую минуту.
   Час спустя именно это и произошло. Я уже давно догадывался, что  нам  еще
предстоят неприятности. И в самом деле, после того как я включил зажигание и
нажал на кнопку звукового сигнала, послышался только жалкий писк.
   Аккумуляторы настолько "сели" на холоде, что с их помощью нельзя было  бы
завести и теплый двигатель. А уж о холодном и говорить  нечего:  в  картере,
коробке передач и дифференциале смазка утратила свои свойства, превратившись
в густую, вязкую, как животный клей, массу. Вдвоем с Джекстроу мы попытались
завести мотор вручную, но не сумели провернуть коленвал и один раз.
   Мы решили пустить в ход  паяльные  лампы,  но  выяснилось,  что  керосин,
замерзающий при -50ё и загустевающий уже при -40ё, превратился в лед.
   Пришлось  прибегнуть  к  бензиновым  паяльным  лампам.  Поставив  их   на
деревянные ящики и закрыв двигатель брезентом, мы расположили две лампы  под
картером, две под коробкой передач и одну под дифференциалом. Примерно через
час коленвал можно было провернуть без особого  труда.  Установив  на  место
аккумулятор, отогретый у камелька, мы снова попытались завести двигатель. Но
все было тщетно.
   Никто из нас,  в  том  числе  и  Корадзини,  чья  компания  изготавливала
дизельные  трактора,  не  был  специалистом   по   обслуживанию   бензиновых
двигателей. Отчаяние готово было овладеть  нами.  Однако  мы  понимали,  что
поддаваться ему нельзя ни в коем случае. Не выключая паяльных ламп, мы снова
притащили аккумулятор к камельку, вывернули  и  зачистили  свечи  зажигания,
отогрели щетки генератора, сняли, прогрели и продули  бензопроводы,  удалили
лед из приемного патрубка карбюратора. Затем все поставили на место.  Работа
была тонкой, поэтому пришлось снять перчатки. При соприкосновении с металлом
слезала кожа, на пальцах  образовывались  волдыри,  из-под  ногтей  сочилась
кровь, свертывавшаяся на морозе. Губы, соприкасавшиеся с  холодным  металлом
бензопровода, распухли. Мы выносили поистине адские муки. Хотя мы то и  дело
грелись у камелька, у нас постоянно мерзли руки, ноги и лица. И все же  наши
старания были не напрасны. В шесть пятнадцать, два  с  лишним  часа  спустя,
двигатель зачихал, закашлял, ожил. Снова заглох, закашлял опять  и  застучал
ровно и уверенно. С усилием раздвинув в улыбке  губы,  я  хлопнул  по  спине
Джекстроу и Корадзини, на мгновение позабыв о  том,  что  тот  вполне  может
оказаться одним из преступников, а потом повернулся и пошел завтракать. Если
только можно было назвать завтраком нашу скудную трапезу:  кофе,  галеты  да
пара банок мясных консервов на всю компанию.  Причем  львиную  долю  получил
Теодор Малер. После этого  у  нас  осталось  всего  четыре  банки  корнбифа,
столько же банок  овощных  консервов,  фунтов  десять  сухофруктов,  немного
мороженой рыбы, коробка галет, три пачки  овсянки  и  более  двадцати  банок
сгущенного молока без сахара "Несл". Этого продукта, как и кофе, у нас  было
в избытке. Разумеется, была у нас и тюленина для собак: пока мы  завтракали,
Джекстроу положил несколько кусков на  камелек,  чтобы  мясо  оттаяло.  Мясо
молодого тюленя в жареном виде вполне съедобно,  но  главное,  чтобы  собаки
были сыты. Выйди двигатель из строя, единственная наша надежда - это собачья
упряжка.
   Позавтракав и накормив собак, перед самым заходом  луны  мы  тронулись  в
путь. Трактором управлял Корадзини. При тусклом свете луны было  видно,  как
поднимается ввысь плотное облачко  выхлопных  газов.  Мы  договорились,  что
водители будут меняться каждые четверть часа: находиться  в  неотапливаемой,
продуваемой  насквозь  кабине  дольше  невозможно.   Рассказывали,   что   в
Антарктике произошел такой случай. Водитель, которому пришлось долго  сидеть
в открытой кабине, так отморозил пальцы, что для того, чтобы  разжать  их  и
отогреть в теплом помещении руки, пришлось отсоединять  баранку  от  рулевой
колонки. Я не хотел, чтобы такое же случилось и с нами.
   Как только вездеход тронулся, я взглянул на Малера. Внешний  вид  старика
оставлял желать много лучшего. Хотя он лежал в спальнике из гагачьего  пуха,
застегнутом  до  самого  подбородка,  да  еще  под   несколькими   одеялами,
осунувшееся лицо старика посинело от холода. Чтобы  не  стучать  зубами,  он
сунул  в  рот  носовой  платок.  Я  пощупал  запястье  больного.  Пульс  был
учащенный, но достаточно наполненный. Правда, за последние  два-три  часа  я
так сильно, поморозил себе пальцы, что мог утратить их чувствительность.
   Изобразив на лице бодрую улыбку, я спросил:
   - Как себя чувствуете, мистер Малер?
   - Уверен, доктор Мейсон, не хуже любого из вас.
   - Ну, это еще не предел. Сыты?
   - Сыт ли я! - воскликнул больной. - Благодаря этим щедрым людям я сыт  по
горло.
   Иного ответа и нельзя было ожидать от деликатного старика.  Хотя  порция,
которую получил диабетик, была солидной, он проглотил ее в мгновение ока.
   Конечно  же  он  был  голоден:  при  отсутствии  инсулина,  регулирующего
содержание сахара в крови, его организм постоянно требовал пищи.
   - Хотите пить?
   Он кивнул. Старик,  видно,  не  подозревал,  что  это  еще  один  симптом
обострения болезни. Значит, Малер начал слабеть. Скоро он  начнет  терять  в
весе. За прошедшие полтора суток он спал с лица, скулы у него обострились.
   Правда, то же произошло и с остальными, в особенности с Марией Легард.
   Несмотря на ее стойкость и мужество, решимость и жизнерадостность, бедная
женщина старела на глазах. Выглядела она больной и измученной. Но я ничем не
мог ей помочь.
   - Как ваши ноги? - спросил я у Малера.
   - Вы думаете, они у меня имеются? - улыбнулся старый еврей.
   - Позвольте взглянуть, - решительно произнес я и, несмотря  на  протесты,
осмотрел больного. Одного взгляда на  мертвенно-бледную,  холодную  как  лед
плоть было достаточно.
   - Мисс Росс, - обратился я к стюардессе,  -  отныне  вы  сиделка  мистера
Малера. На  санях  у  нас  есть  две  грелки.  Как  только  вода  нагреется,
наполняйте их по очереди. К сожалению, растопить этот окаянный снег  удастся
не скоро. Прикладывайте их к ногам мистера Малера.
   Старик снова запротестовал. Заявил, что не желает, чтобы с ним нянчились.
Но я не стал обращать внимание на его слова. Я не решался сообщить ему,  что
обмороженные ноги означают для диабетика  гангрену  или,  в  лучшем  случае,
ампутацию. Обведя медленным взглядом людей, находящихся в кузове,  я  поймал
себя на мысли, что знай я, кто виновник всех  этих  несчастий,  то  убил  бы
подлеца на месте.
   В этот момент появился Корадзини,  которого  сменил  Джекстроу.  Хотя  за
рулем он просидел всего  пятнадцать  минут,  вид  у  него  был  ужасный.  На
синеватом  лице  появились  желтые  пятна  -  признаки   обморожения,   губы
потрескались, ногти побледнели, руки покрылись волдырями. Мы с  Джекстроу  и
Зейгеро выглядели не лучше, но именно Корадзини пришлось управлять трактором
в самую сильную стужу. Будто больного малярией, его била страшная дрожь.
   Бедняга едва переставлял ноги, так что нетрудно было догадаться, что  они
у него обморожены. Я посадил его возле камелька.
   - Ноги ниже колен чувствуете? - поспешил я спросить у Корадзини.
   - Ни черта не чувствую. - Он попытался улыбнуться, но  на  потрескавшихся
губах выступила кровь. - Холод собачий, док. Пожалуй,  надо  растереть  свои
ходули снегом, верно? - Наклонившись, он принялся  было  развязывать  шнурки
окоченевшими кровоточащими  пальцами.  Но  Маргарита  Росс,  опустившись  на
колени,  своими  нежными  руками  уже  снимала  с  него  башмаки.  Глядя  на
закутанную в громоздкую одежду  хрупкую  фигурку  девушки,  я  в  сотый  раз
обругал себя за мои нелепые подозрения в отношении нее.
   -  Выражаясь  вашим  языком,  мистер  Корадзини,  пусть   дурные   снегом
растираются, - возразил я. - Это все  равно  что  пустить  в  ход  наждачную
бумагу. - Дело в том, что при температуре ниже 70ё снег приобретает  жесткую
кристаллическую,  как  у  песчаника,  структуру.  Если  его   потереть,   он
рассыпается, превращается как бы в белый песок. - Кивнув на одно  из  ведер,
стоявших на камельке, я продолжал:
   - Когда температура воды достигнет  восьмидесяти  пяти  градусов,  суньте
туда ноги.  Подождите,  пока  кожа  не  покраснеет.  Ощущение  будет  не  из
приятных, но делу поможет. Если появятся волдыри,  завтра  я  их  проткну  и
продезинфицирую.
   - И так будет продолжаться все время, док? - удивился Корадзини.
   - Боюсь, что да.
   Я оказался прав. Во всяком случае, так продолжалось часов десять.
   Температура  опускалась.  Затем,  достигнув  без  малого   80ё,   столбик
термометра замер и начал мало-помалу подниматься. Все  это  время  на  плите
стояли ведра со снегом, а миссис Дансби-Грегг, ее горничная Елена, а затем и
Солли Левин горящими паяльными лампами помогали поскорее растапливать лед. И
все это время водители испытывали адскую боль, когда отогревали  окоченевшие
руки и ноги. За эти десять часов у нас появилась почти патологическая боязнь
минуты, когда нужно будет опускать обмороженные ноги в горячую воду.
   Малер с каждой минутой слабел, а Мария Легард, впервые замолчавшая, легла
в уголок, закрыв глаза, словно мертвая. Прошло десять часов. Десять  долгих,
как вечность, часов, в течение которых мы претерпевали адские муки.
   Но задолго до того, как эти десять часов кончились,  обстановка  коренным
образом изменилась.
   В полдень мы остановили  вездеход.  Пока  женщины  разогревали  суп  и  с
помощью паяльных ламп растапливали две банки  с  фруктами,  мы  с  Джекстроу
наладили передатчик, натянули антенну и принялись выстукивать свои  позывные
GFK. Обычно такие  8-ваттные  рации,  получающие  питание  от  приводимой  в
движение ручной динамки, снабжены ключом для работы с азбукой Морзе.
   Ответные же сигналы принимались с помощью наушников.  Зная,  однако,  что
все участники экспедиции, кроме него самого, не в ладах с  морзянкой,  Джосс
усовершенствовал рацию таким образом, что "морзить",  нужно  было  лишь  при
вызове.  После  того  как  связь  устанавливалась,  подсоединив  микрофон  к
антенне, вы превращали его в небольшой, но достаточно надежный динамик.
   Вызывал Джосса я  лишь  потому,  что  обещал  выходить  с  ним  на  связь
регулярно. Только и всего. По моим расчетам, мы находились в  120  милях  от
станции, это был предельный радиус действия нашей  рации.  Я  не  знал,  как
повлияет чрезвычайно низкая температура на качество передачи,  но  почти  не
надеялся, что у нас что-нибудь выйдет. Хотя северного сияния утром не  было,
нарушения, возникшие в ионосфере, по-видимому, все еще давали себя знать.
   Кроме  того,  Джосс  сам  утверждал,  что  починить  стационарную   рацию
невозможно.
   Целых десять минут Джекстроу старательно крутил рукоятку динамо-машины, а
я выстукивал свои позывные. Трижды  повторив  сигнал  вызова,  я  переключал
тумблер на прием и, подождав секунд десять ответа, вновь продолжал  вызывать
станцию. В  последний  раз  послав  позывные,  я  включил  "прием",  немного
подождал и с подавленным видом дал отбой Джекстроу. Но микрофон,  который  я
сжимал в руке, внезапно ожил:
   - GFX вызывает GFK, GFX вызывает GFK. Мы вас слышим.  Сигнал  слабый,  но
отчетливый. Повторяю, мы вас слышим. Прием.
   От волнения я едва не уронил микрофон.
   - GFK вызывает GFX. GFK  вызывает  GFX!  -  завопил  я.  -  Заметив,  как
Джекстроу показывает мне на тумблер, я обругал  себя  за  недогадливость  и,
переключив его в положение "передача", принялся повторять  позывные.  Затем,
нарушая общепринятые правила, выпалил:
   - Говорит доктор Мейсон. Говорит доктор Мейсон. Слышу  тебя  хорошо.  Это
ты, Джосс? - С этими словами я переключил тумблер.
   -  Да,  сэр.  Рад  слышать  вас.  -  Из-за  помех  голос  Джосса  казался
механическим, лишенным человеческого тепла. - Как  себя  чувствуете?  Как  с
погодой, где находитесь?
   - Дела идут! - ответил я. - Холод лютый, минус  семьдесят.  Удалились  от
тебя примерно на сто двадцать миль. Джосс, это же  чудо!  Как  тебе  удалось
починить рацию?
   - Я ее не чинил, - ответил он бесстрастно. После некоторой  паузы  радист
продолжал:
   - С вами желает поговорить капитан Хиллкрест, сэр.
   - Капитан Хиллкрест! Какой еще к черту капитан Хиллкрест?.. - Я умолк  на
полуслове. Но не от удивления,  хотя  и  был  поражен  тем,  что  Хиллкрест,
который, по моим расчетам, должен был находиться почти в двухстах пятидесяти
милях севернее  станции,  сейчас  сидит  рядом  с  Джоссом,  а  оттого,  что
перехватил взгляд Джекстроу. В следующее мгновение я и сам сообразил, что  в
нашей ситуации не следует открывать всех карт. - Не  теряй  со  мной  связи,
торопливо проговорил я. - Через две-три минуты снова свяжусь с тобой.
   Рация была установлена позади  трактора,  поэтому  те,  кто  находился  в
кузове, слышали каждое наше  слово.  В  эту  минуту  полог  раздвинулся,  из
вездехода выглянули Корадзини и Зейгеро. Не обращая на  них  внимания  и  не
заботясь о том, чтобы пощадить чью-то гордость, я взял рацию и  генератор  и
вместе с Джекстроу, отвязавшим антенну, пошагал прочь. Ярдах в  двухстах  мы
остановились. При свете луны  путешественники  видели  нас,  но  слышать  не
слышали.
   Мы снова установили рацию, и я принялся выстукивать позывные. Но  на  сей
раз у меня ничего  не  вышло:  окоченевшие  от  холода  пальцы  отказывались
повиноваться. К счастью, мои друзья догадались, в чем дело. Едва я нажал  на
выключатель,   послышался   спокойный,   уверенный,   обнадеживающий   голос
Хиллкреста:
   - Вот это сюрприз! Рад слышать вас, доктор  Мейсон.  Судя  по  тому,  что
сообщил мне Джосс, и по этой задержке, вы в достаточной  мере  удалились  от
трактора. При температуре минус семьдесят вам не очень-то улыбается  торчать
на холоде. Говорить буду сам. Долго не задержу. Вы меня слышите?
   - Слышу отчетливо. Какого дьявола... Прошу прощения, продолжайте.
   - Спасибо. В понедельник пополудни из передач британского и американского
радио мы узнали об исчезновении  авиалайнера.  Во  вторник  утром,  то  есть
вчера, у нас был сеанс связи  с  базой  в  Уплавнике.  По  их  словам,  хотя
официально  об  этом  не  сообщалось,  правительства  США  и  Великобритании
убеждены, что самолет не утонул, а приземлился. Где-нибудь в Гренландии  или
на Баффиновой Земле. Почему они в этом убеждены, не имею  представления.  Во
всяком случае, предпринята крупнейшая со времен войны спасательная операция.
   В ней участвуют  корабли  и  авиация.  Привлечены  к  участию  в  поисках
иностранные  торговые  суда.  К  побережью   Гренландии,   главным   образом
западному, направляются американские, британские,  французские  и  канадские
траулеры. Подходы к восточному побережью скованы льдом. Дюжина  американских
бомбардировщиков, базирующихся на Туле и в Сенре Стремфьорде, уже  совершают
разведывательные полеты. За  дело  взялись  корабли  американской  береговой
охраны.  Отряд  канадских  эсминцев,  действовавший  в   центральной   части
Атлантики, на всех парах мчится к южному  входу  в  пролив  Дезиса.  Правда,
попадут они туда не раньше чем через полтора суток. Кроме  того,  британский
авианосец в сопровождении двух эскадренных  миноносцев  успел  обогнуть  мыс
Фэрвель. Не знаю, удастся ли  им  пробиться  на  север.  Ведь  море  Баффина
замерзло. Но пролив Девиса свободен ото льда до острова Диско, а может, и до
Свартенхука. В  поисках  авиалайнера  приказано  включиться  персоналу  всех
геофизических станций, действующих в Гренландии. Потому  мы  и  вернулись  в
лагерь, чтобы запастись горючим.
   Не выдержав этой болтовни, я переключил рацию на "передачу".
   - Из-за чего сыр-бор разгорелся? Можно подумать, что  на  борту  самолета
находился  американский  президент  и  половина  членов  королевской   семьи
Великобритании. Почему нет вестей из Уплавника?
   Короткая пауза, затем вновь послышался голос Хиллкреста:
   - В течение последних суток мы не могли наладить связь с  базой.  Сию  же
минуту свяжемся с ними, сообщим, что пропавший самолет обнаружен  и  что  вы
направляетесь к побережью. Есть какие-нибудь новости?
   - Никаких. Хотя нет. Оказалось, что у одного из пассажиров - его  фамилия
Малер - запущенная форма сахарного диабета. Состояние его тяжелое.
   Радируйте в Уплавник, пусть достанут инсулин.  В  Готхаабе  он  наверняка
имеется.
   - Понял, - затрещало в микрофоне. Затем  возникла  долгая  пауза,  слышны
были обрывки слов. Наконец капитан заговорил вновь:
   - Предлагаю двигаться нам навстречу. У нас  достаточный  запас  горючего,
много  продуктов.  Если  нас  будет  восемь  вместо  двоих,   то   опасаться
преступников нечего. Мы уже прошли сорок миль... - Взглянув на Джекстроу,  я
заметил в углах его глаз  "гусиные  лапки"  -  верный  признак  удивления  и
радости. Те же самые чувства  охватили  и  меня  самого.  -  Мы  от  вас  на
расстоянии каких-то восьмидесяти  миль.  Часов  через  пять-шесть  могли  бы
встретиться.
   Словно камень свалился у меня с души. Я воспрянул духом. Лучшей новости и
желать было нельзя. Наконец-то все наши беды позади... Но в следующую минуту
чувство облегчения и душевный подъем сменились унынием. Меня  словно  обдало
ледяной водой: Джекстроу отрицательно помотал головой. Напрасно я решил, что
бедам нашим настал конец.
   - Ничего не выйдет, -  ответил  я  Хиллкресту.  -  Это  было  бы  роковой
ошибкой. Как только мы повернем назад, преступники снова  примутся  за  свои
черные дела. Даже если мы этого не сделаем, то, зная, что у нас с  вами  был
сеанс связи, они пойдут ва-банк. Нам нужно продолжать  путь.  Догоняйте  нас
как можно быстрее. - После короткой паузы я продолжал:
   - Объясните руководству базы, что нам  чрезвычайно  важно  знать,  почему
проявляется такой интерес к разбившемуся  самолету.  Речь  идет  о  жизни  и
смерти людей. Пусть найдут список пассажиров и выяснят, не фальшивый ли  он.
Это категорическое требование,  капитан  Хиллкрест.  Не  принимайте  никаких
отговорок. Мы должны знать.
   Сеанс связи продолжался еще с минуту, хотя все было  уже  сказано.  Кроме
того, даже в те непродолжительные отрезки времени, в  течение  которых  лицо
мое  оставалось  незащищенным  снежной  маской,  шевелить  на  лютом  морозе
потрескавшимися, кровоточащими  губами  было  сущей  мукой.  Я  не  говорил,
мямлил. Поэтому, условившись, что следующий сеанс связи состоится  в  восемь
вечера, и сверив часы, я закончил передачу.
   Обитатели вездехода сгорали от любопытства. Но прошло  целых  три  минуты
(за это время кровообращение в наших озябших руках и  ногах  восстановилось,
судя по пронзительной боли в конечностях),  прежде  чем  кто-либо  осмелился
открыть рот. Само собой, первым вопрос задал сенатор.  Куда  подевались  его
апломб и румянец! Бледные щеки, заросшие седой щетиной, еще больше обвисли.
   Поскольку он заговорил первым,  я  решил:  Брустер  уверен,  что  его  не
относят к числу явно подозреваемых. В конечном счете он был прав.
   - Ну так как, связались со своими друзьями,  доктор  Мейсон?  То  есть  с
полевой партией? - неуверенным голосом спросил сенатор Брустер.
   - Да, - кивнул я. - Джоссу, то есть мистеру Лондону, после тридцати часов
работы удалось-таки отремонтировать рацию. Он сумел  связаться  с  капитаном
Хиллкрестом, начальником полевой партии, и наладил релейную связь с нами.  -
Что такое "релейная связь" я и сам не знал, но термин показался  мне  вполне
наукообразным. - Как только он соберет все, что  надо  для  похода,  капитан
двинет вдогонку за нами.
   - А это верное решение? - с надеждой в голосе произнес  сенатор.  -  Хочу
сказать, сколько времени...
   - Красивый жест, не более, - оборвал я его. - Он находится, самое  малое,
в двухстах пятидесяти восьми милях от нас. Скорость  его  трактора  немногим
больше нашей. - В действител