еленью,  что
покрывала  дно цирка, свисала  в  виде  гирлянд с  боковых  скал,  выстилала
откосы,  спадающие с невидимой сейчас  высоты. Геолог был поражен контрастом
между тем, что  осталось позади,  и  тем, что  он увидел. Не  мог надышаться
воздухом, так он был ароматен и свеж.
     Заночевали на травянистом  берегу озерка. Ночь была тихая,  влажная,  с
костром из стланикового сушняка. Чай пили с  горячей пшеничной лепешкой,  не
поленились выпечь, чтоб отпраздновать приход в этот дивный  уголок, близость
к цели. Всю  ночь не  умолкала  музыка  живой  природы, в которую причудливо
вплетался звон бубенцов пасущихся оленей.
     Утром  караван  быстро  миновал  стланик,  хитро  маскирующий   вход  в
расселину со стороны бокового отрога.  Сначала  путники  еле  протискивались
сквозь  узкую  брешь, заваленную  обломками  скал.  Но  потом  стены  ущелья
раздвинулись, дорога стала просторнее. Вперед повела капризная, протоптанная
дикими животными тропа. Она то озорно  прыгала по уступам, то терялась среди
серых курумов. Извилистое ущелье было  уставлено причудливыми, напоминающими
статуи, выточенные ветрами и водой, осколками скал. Каких только тут не было
фигур! Одни напоминали людей со  вскинутыми в  небо скрюченными  руками,  то
упавших  на колени  и просяших пощады, то  будто обезглавленных  при попытке
пробиться за перевал и выставленных напоказ  в устрашение тем, кто осмелится
повторить дерзкий их замысел.
     Дальше  путь  лежал  по  гигантским  плитам,  хорошо  отполированным  и
сложенным  ступеньками,  которые  вели  наверх  к  хорошо видневшимся  слева
потрескавшимся останцам, напоминающим древние развалины.
     "Не стены ли это разрушенного каменного бугарука (*Бугарук --  церковь)
горных  духов, и не по этим ли ступеням поднимались шаманы, чтобы  научиться
мудрости  повелевать людьми, предсказывать  судьбы?" -- рассуждал  про  себя
Улукиткан, рассматривая останцы.
     Все здесь было настолько  необычно и  таинственно, что появись внезапно
из-за скалы злые духи,  облаченные в шкуры неведомых  зверей, с раскаленными
копьями в руках, -- так их представляли эвенки, -- Улукиткан не удивился бы.
     Наконец путники достигли перевала.  Тропа выровнялась, побежала  вперед
по плато, миновала последний ложок и привела караван к крутому излому. Перед
Дубковым и  Улукитканом открылась обширная  горная страна, чудесное  царство
первобытной природы.
     -- Эко долго шли, да куда ползли! -- взволнованно произнес Улукиткан.
     Они  наскоро  поправили  вьюки на оленях,  и  караван  пошел  к спуску.
Солнце,  уняв  свой  жар, клонилось к горизонту. Два беркута мирно парили  в
небесной синеве Распластав могучие  крылья, они иногда совершенно неподвижно
зависали в воздухе, с огромной высоты выискивая на земле добычу.
     Неподалеку от излома,  за  которым должна была открыться увиденная  ими
сверху долина, идущий впереди Улукиткан подал знак остановиться.
     -- Что случилось? -- крикнул Дубков и поспешил к проводнику.
     На голой россыпушке лежало пять вытянувшихся в цепочку, позеленевших от
времени оленьих скелетов  С одного взгляда можно было догадаться, что смерть
поразила сразу всех животных, связанных поводными ремнями.
     А впереди них -- два человеческих черепа. Вокруг валялись металлические
предметы: пряжки от  сгнивших ременных подпруг, ботала, костяные  ободки  от
вьючных седел.
     Улукиткан, конечно,  усмотрел в этом грозное  предупреждение со стороны
горных  духов.  Хорошее настроение  у  проводника сразу  сменилось  знакомым
чувством суеверного  страха, Улукиткан  готов был поверить, что духи в самом
деле сторожат  вход  в  долину и  могут  воспрепятствовать  им  так же,  как
безвестным их предшественникам.
     Сделав   несколько  робких  шагов,  проводник  присел  на  корточки   и
внимательно  осмотрел черепа.  Они лежали рядом,  похожие,  точно  близнецы,
отшлифованные  водой  и  ветрами.  На них не  было  видно каких-либо  следов
разыгравшихся здесь событий.
     Но не все укрылось от Улукиткана.
     -- Это эвенки, -- пояснил он шепотом, указывая  на черепа. -- Они  были
очень бедные.
     -- Почему ты так думаешь? -- спросил Дубков.
     -- Разве сам не догадался? С ними шло только пять оленей. Пять на двоих
-- совсем мало, много ли на них увезешь. Значит -- шибко бедные люди.
     -- Почему же они погибли, причем оба сразу и все олени?
     -- Злой дух послал на них  большую грозу,  враз всех убил! --  уверенно
ответил эвенк.
     -- Зачем, Улукиткан, все валить на  духов. А насчет грозы ты,  может, и
прав.
     --  Нет, тут  иначе не  бывает,  --  возразил эвенк. -- Около  человека
постоянно спорят между собой добрые и злые духи. Ты думаешь, напрасно кричал
ворон?
     Улукиткан готов  был повернуть назад, бежать из этих запретных мест, но
разве мог он так поступить, дав слово лючи сопровождать его до конца?!
     Эвенк нерешительно поднял  с земли  конец повода и робко шагнул было  к
спуску.  И  тут позади, где-то далеко  пророкотал гром. А  вслед ему донесся
отчаянный крик беркутов, молниями падающих с неба. Из-за  гряды ближних скал
выползала черная брюхатая туча. Она прямо  и быстро надвигалась  на караван.
Погасло солнце. Все вокруг стихло.  Как будто враз вспотели камни, к которым
невольно прижались путники.
     Казалось, надвигающимся  чудовищем  управляет какая-то могущественная и
неотразимая сила. В  холодном  дыхании тучи  чувствовалась неземная ярость и
злоба,
     --  Видишь,  духи  гневаются!  --  крикнул  Улукиткан,  весь во  власти
суеверного страха.
     Еще  несколько  секунд... И  мгновенный,  нестерпимо голубой мертвенный
свет. Ужасающий удар грома. Тяжкий вздох земли.  И  снова зловещая тишина. В
эту   минуту   и  Дубков  готов   был   поверить  в  существование  какой-то
сверхъестественной силы.
     Туча,  как  будто  подобрав  крылья,  еще  больше  напряглась  и  вдруг
разорвалась  вся,  от  края и  до края. В  ее  глубоком  темном чреве кишели
молнии. Земля вокруг содрогалась от беспорядочной пальбы.  Слева,  справа от
путников рвались грозовые снаряды. Казалось, весь мир потонул в хаосе света,
тьмы и грохота...
     Потом,  как бы растратив  свой  гнев, туча  обмякла,  округлые  ее бока
провисли, она с каждым мгновением теряла свой грозный облик. Пошел дождь. Он
с  успокоительным шорохом падал  на  россыпь,  на  спины  оленей, на  одежду
путников. Прояснились вершины.  Налетевший откуда-то  ветер  угонял  в  горы
жалкие остатки тучи.
     Улукиткан,  с лица  которого  еще не сошел страх,  ошеломленно  смотрел
вслед удаляющейся туче, молча прислушивался к отдаленному рокоту грома.
     -- Вот это гроза! --  заговорил первым Дубков, стаскивая с  себя мокрую
телогрейку и выкручивая ее.
     -- Этим  бы кончилось  -- хорошо, -- ответил эвенк, видно, все  еще  не
веря,  что  остался жив.  Он  тоже  разделся,  отжал воду из  одежды. Затем,
прикрикнув на оленей, решительно двинулся к спуску.
     Долина начиналась узкой лощиной. Дальше она широко раздвигалась, краями
уходила  в  далекие туманы.  С  двух  сторон над  нею возвышались  скалистые
вершины  --  недремлющие  стражи   кладов  земных.  С  их   склонов  сбегали
бесчисленные ручейки.  Покидая  высоту,  они весело  перекликались, унося  в
низины  хрустальный  перебор  да  чистоту  своих  струй  И  так велика  была
притягательная сила этой сказочно  чудесной долины, что теперь уже  ничто не
заставило бы путников повернуть назад, отступить.
     Спуск  становился  все  круче.  Вьюки  сползали  на  шеи оленей.  Камни
срывались  из-под  ног.  Гул   тревожил   первозданную  тишину.  Караван  то
пробирался  среди обломков, то продирался сквозь густые заросли  стланика, и
тогда проводнику приходилось прорубать проход своей пальмой.
     Ложе долины было залито розовым  цветом багульника: точно вешним теплым
дыханием, были разбужены обычно уже спящие в это  время  почки  кустарников.
Такого позднего  цветения багульника еще не видел Улукиткан. Да и под ногами
такая свежая,  сегодняшняя зелень,  что казалось,  вокруг не  осень, а весна
буйствует.  И  теперь  Улукиткан  был  уверен,  что эта  долина  населена  и
оберегается не злыми, а добрыми духами.
     Караван остановился под темными  колоннами елей,  на бережку  шумливого
ручейка, день и ночь  без отдыха подтачивающего скалу и уносящего  в далекие
низины плоды своей работы -- песок и гальку.  В воздухе слышался далекий гул
перекатов  других  потоков.  Стрекозы,   кузнечики,  бабочки  на  все   лады
прославляли отходящий день  и свой чудесный мир. Может быть, впервые за свой
бесконечный век скалы  и  эта заповедная долина услышали сейчас человеческие
голоса.
     Дубкову  не  терпелось приняться за разведку, и  он, вытащив из поклажи
свой геологический молоток, сказал:
     -- Ты,  Улукиткан,  готовь ночлег, вари  ужин,  а  я схожу  по ключику,
взгляну на выходы пластов... Без этого мне ни за что не уснуть.
     Он взял ружье, пустую котомку и поспешно ушел  вверх  по  ключу. Ушел и
как растаял.
     Улукиткан сложил  горкой  груз,  накрыл  палаткой. Приготовил  постели.
Натаскал большой ворох дров. На душе у  него такая благодать, что хоть песни
пой,-- не ожидал он, что так удачно закончится этот необычайно трудный путь.
"Придет Дубков, у него в потке есть спирт, будем хорошо отдыхать", -- мечтал
он, навешивая котел с варевом на огонь.
     Долго-долго потухала заря за зубчатым горизонтом. Над долиной неуловимо
сгущался сумрак. Стихали звуки  живой  природы. Но из щелей скал, из зеленых
чащ доносилась мягкая, как  бы беззвучная и,  однако,  отчетливо ощутимая  в
глубокой тишине, никогда ранее не слышанная эвенком музыка,  рождающая в его
голове удивительно светлые мысли. И Улукиткан сейчас чувствовал себя как  бы
в ином, впервые ему открывшемся мире -- без  вражды, без жертв, без насилия,
в мире, одновременно и живом и сказочном. Улукиткан устало присел у костра.
     Дубков не приходил.
     Наступила ночь.  Уже  не  видно  стало ни скал,  ни  глубины долины, ни
розового  багульника.  Все  поглотила  темень. И  тревога  закралась в  душу
эвенка. Малейший звук настораживал его. С нетерпением ждал  он шороха гальки
под торопливыми шагами геолога.
     Он  напился чаю, а ужинать не стал. И тут,  помимо воли, вспомнился ему
зловещий крик  ворона в начале  пути,  затем  представились останки людей  и
животных на  перевале. Долина с ее  роскошной зеленью, с чудесной музыкой, с
живописными  отрогами  -- все  это лишь  западня для  них.  Как  он  не  мог
догадаться  сразу! Как он  отпустил  неопытного, не знающего  законов  тайги
человека одного, да еще в ночь! -- "Злые духи затемнили мой рассудок".
     А  ночь  шла. И  никакие  могущественные духи не  повелевали  ею, ни на
минуту не могли укоротить или продлить  ее. Надо бы идти на  поиски геолога,
но  куда?!  Куда Дубков  потемну  утянул свою тропу?  "Дождусь рассвета", --
решил эвенк.
     Улукиткан  отошел от костра,  всмотрелся в  синий мрак  ночи.  Небо над
стоянкой было  темное, заметно  отделялось  от  еще более темных  гребней  у
горизонта.  Эвенку чудился геолог,  блуждающий  по  каменистым  оврагам,  по
стланиковым  крепям,  без надежды когда-нибудь  выпутаться  из расставленных
духами ловушек.  Иногда сквозь  гул водопада доносился крик  совы, как будто
зовущий на помощь...
     Теперь он был убежден, что стряслась непоправимая беда.

     Глаза  эвенка  придирчиво всматривались  в  каждый  камешек,  в  каждую
былинку.  Он  видел на выступах  скал следы молотка геолога,  оставленные на
плитах  осколки пород,  кучи мелкой  гальки. Шел дальше и дальше  в  глубину
ущелья. Следы  Дубкова  привели проводника  к  широкой  осыпи,  начинающейся
где-то высоко в скалах.
     Улукиткан, не раздумывая, свернул с ручья на эту осыпь. Его не покидало
какое-то  странное состояние тревоги и неуверенности,  казалось,  что кто-то
тайно  крадется  следом  за ним.  Порой он  физически ощущал на себе  чей-то
тяжелый взгляд, и  тогда малейший шорох  приводил  эвенка  в содрогание.  Он
тотчас  поворачивался  в  эту  сторону  и,  вскинув  бердану,  ждал.  В  его
воображении мгновенно  возникал  образ горного  духа  со  страшной пастью  и
когтистыми лапами, каким  он его  представлял по  сказкам и  легендам. Стоял
подолгу.  Но  никого  поблизости  не обнаруживалось. Только  мошка беззвучно
роилась перед глазами да шумно ликовал живой мир, приветствуя восход солнца.
     И чем  выше поднимался эвенк, тем шире раскрывались перед ним горы. Они
разворачивались безбрежным зеленовато-серым каменным морем.
     На  изломе он  решил передохнуть.  Дальше до вершины отрога  были видны
скалы, слегка  затянутые стланиками,  и кое-где  лежали  полосы снежников --
остатки зимних надувов. Эвенк  не  мог  понять,  зачем  Дубкову понадобилось
взбираться на такую  высоту, да еще  на  ночь глядя? Ведь скальных  развалин
много и внизу.
     На гребне эвенк задержался. Внимательно осмотрел склон отрога, россыпи,
зеленые полосы рододендрона  и,  ничего не обнаружив, спустился в котловину.
Там  Улукиткан увидел  свежий  помет  баранов, их  лежки на  зеленой  траве,
примятый  копытами  ягель. Видимо, стада после утренней кормежки отдыхало на
зеленой лужайке и кем-то было внезапно вспугнуто.
     -- Ку-у-у... -- крикнул изо  всех сил Улукиткан,  полагая,  что  Дубков
где-то близко.
     В ответ донесся еле слышный, какой-то загадочный звук.
     Тревога  за  Дубкова  с  еще  большей  силой охватила  эвенка.  Оглядел
снежник. Отчетливо  виднелись вмятины от медвежьих  лап, красные пятна крови
на лежке.
     -- Э-э-эй... Дубко-о-ов!.. -- крикнул Улукиткан.
     Никто ему не ответил.  Внизу в зарослях галдела  кедровка, да под узкой
россыпушкой в камнях плескался говорливый ручеек.
     Улукиткан нашел на снежнике входной след  медведя и, не выпуская его из
поля зрения, пошел по нему в обратном направлении. Дошел до гребня.  Постоял
передохнул.  Тени редких облаков, точно парусные корабли, бесшумно скользили
по склону. Беззвучно качались стланики.
     От  места схватки с  человеком  раненый зверь уходил осторожно, ощупью,
ища просветы в  зарослях,  натыкаясь на  выступы, на валежник и оставляя  по
пути на камнях и листьях брызги  крови. След привел Улукиткана к россыпушке.
За  ней открывался весь  склон отрога, изрезанный промоинами и  обставленный
полуразвалившимися скалами. "Тут где-то Дубков, дальше  уйти у него вчера не
хватило бы времени", -- размышлял Улукиткан.
     У края россыпушки эвенк нашел отпечатки тяжелых сапог геолога. Пошел по
этому  следу. Увидел взбитый  ягель,  развороченные камни, кровь, лоскуты от
одежды,  притоптанные  медвежьими  лапами. Из-за  кустарника ударил  в  лицо
резкий  запах  бараньей требухи. Улукиткан свернул на него  и  в  нескольких
шагах от себя увидел задранного рогача. Все сразу прояснилось: баран отдыхал
на каменном  прилавке,  разнеженный вечерним теплым  солнцем, медведь близко
подобрался к нему, один-два прыжка -- и бездыханная жертва лежала у его ног.
Голодный зверь сразу начал свой пир.
     У  своей  добычи он не терпит посторонних и  бывает  нещадно  свирепым.
Именно в этот момент и появился  поблизости  Дубков. Заметив человека, зверь
мгновенно отскочил от барана  и вздыбил. А Дубков не отступил, не побежал от
зверя,  остался  стоять,  упираясь  большущими  сапогами  в россыпь  и успев
приложить к плечу ружье. Все это заняло какие-то секунды. Медведь ринулся на
геолога.  Раздался  выстрел.  Но  зверь  успел  схватить  человека,  и  они,
сцепившись, покатились по камням вниз.
     Улукиткан, скинув с плеча ружье,  разрядил его  в воздух. Запели  горы,
камни,  расползся гулкий  звук по  всем закоулкам отрога. Далеко в горы ушло
эхо.
     Он припал ухом к россыпи. И услышал человеческий стон.
     Кинулся  в ту  сторону.  Дубков  лежал  сразу  за кустарником,  ничком,
распластавшись  на  плитняке,  под  горячим  солнцем.  Он  показался  звенку
необыкновенно  большим  и  тяжелым.  Правая   нога  Дубкова  была  несколько
отброшена в сторону. Это сразу заметил эвенк и решил, что нога переломлена.
     Он сбросил с плеч бердану, котомку, дошку. Положил свою руку на широкую
спину геолога, стал похлопывать по ней, как бы будя  геолога ото сна. Дубков
не пошевелился. Дышал тяжело, редко, с тихим стоном.
     С   осторожностью  взял  Улукиткан  обеими  руками  переломленную  ногу
геолога,  придал  ей  нормальное положение,  затем  перевернул  лицом кверху
огромное неподвижное тело.
     Теперь  Дубков лежал на  спине, вытянувшись  во весь рост,  с безвольно
откинутой набок головою. Плащ и рубашка на нем разорваны в  клочья. По груди
шли глубокие  следы когтей  медведя,  залитые  кровью. Эвенк  наскреб  рукою
пригоршню мягкой  земли, тщательно засыпал ею раны. Присел  рядом.  Повернул
лицо геолога к себе. Оно было спокойно, но без признаков жизни. Веки  плотно
сомкнуты, губы белые, высохшие, лицо было похоже на гипсовую маску.
     Улукиткан  достал из котомки  чайник и, спотыкаясь  О  камни, побежал в
ложок. Воду в таких местах не  сразу найдешь,  и не всюду до нее доберешься.
Так и в этот раз. Она  журчала  где-то недоступно глубоко, в  камнях. Эвенку
пришлось  бежать выше,  к  кромке  террасы, откуда  свисали языки  белых, не
успевших за лето растаять надувов.
     Вернувшись, Улукиткан разжег костер, повесил чайник. Дубков не приходил
в  себя.  Эвенк  склонился над поврежденной ногой  геолога.  Распорол  ножом
штанину  и  легким  прикосновением  пальцев  ощупал  багрово-синюю  опухоль,
опоясывающую ногу в месте перелома -- в области бедра. Печально посмотрел на
геолога: "Куда я пойду теперь с тобою, лючи?"
     Он налил в  кружку горячей  воды,  настоянной  на  листьях брусничника.
Слегка остудил. Лил ее на  губы Дубкова тонкой струйкой, прислушиваясь, как,
проникая в рот, вода тихо хлюпала в горле.
     Улукиткан  скорее  почувствовал,  нежели увидел, как  постепенно  стало
оживать измученное тело спутника. Лицо его обмякло, покрылось  испариной. И,
наконец, чуточку приоткрылись глаза да так и замерли, уставившись на эвенка.
     Они долго смотрели в упор друг на  друга.  Никогда  за весь долгий путь
эти  два  человека не были  такими  близкими,  как  сейчас.  Эвенк  радостно
улыбнулся.
     Дубков, не отрывая от него взгляда, тяжело разжал рот.
     -- Ты пришел... Ты настоящий большевик, -- чуть слышно выговорил он.
     Ничего  не  ответив, Улукиткан думал о том, что надо найти прямослойную
сушину, чтобы  изготовить лубок и наложить  его на перелом ноги,  о том, как
спустить больного лючи отсюда на табор, и вообще что делать  с  ним дальше в
этих безлюдных горах...
     С  острой болью вспомнились дети, жена,  брошенные им где-то далеко, на
пустынном берегу Зеи.

     ...Крик ночной птицы оборвал воспоминания Улукиткана. Старик  поднялся.
И  тотчас же  исчезли  видения далекого прошлого.  Он спокойно вздохнул.  За
палаткой ритмично качалась под ветром тайга. Валил снег.
     Старик выпил остывший чай. Прилег. Но уснуть не мог. В памяти  уже само
по  себе  безудержно   плелось  продолжение,  горькая  концовка  давних,  но
незабываемых  событий.  Вспомнилось,  как долго  и  трудно  срасталась  нога
Дубкова. Много пережил эвенк, выхаживая геолога. Чего только не передумал он
за это время. Беспокойство об оставленной,  ждущей его возвращения семье  не
оставляло Улукиткана ни  на  минуту. День и ночь ему слышались голоса детей,
их жалобный  зов вернуться в чум. Тяжелые сны, щемящее  до боли предчувствие
беды, худые приметы совсем измучили эвенка.
     Глубокой  зимой,  по лютому  холоду вывез Улукиткан  своего спутника из
долины кладов.  Дубков лежал  на  вторых  нартах  хорошо укутанный и  прочно
привязанный к саням. Улукиткан правил первой упряжкой и  очень торопился, не
щадил оленей.
     Ему  уже  мерещилось,  как  из  чума,  заслышав  бег  оленей,  выскочат
навстречу  жена, дети,  как они обрадуются его возвращению и  как долго он у