. Вы  вольны  идти  куда  угодно,  смотреть  что  пожелаете,
беседовать, с кем сочтете нужным. Рад видеть вас здесь, Джоан. Вместе мы
создадим историю.
   Омар повернулся и вышел из комнаты, оставив ее одну.
   Джоан  окинула  взглядом  богато  убранный  покой.  Это  была   самая
роскошная камера, о какой только могла мечтать женщина. Она ощущала себя
узницей, но больше всего ее напугали последние слова  Омара.  Ему  нужно
было не только ее тело; ему требовался  человек,  способный  запечатлеть
его версию истории, которая отнюдь не была правдивой. Теперь  она  знала
наверняка, что ей не дадут написать истину. Джоан  должна  была  создать
легенду об Омаре, сделать из него героя, бога.
   Джоан подбежала к двери  и  открыла  ее.  Пять  телохранителей  Омара
вытянулись в струнку. Их оружие ярко сверкало, отчего казалось непомерно
большим и устрашающим.  Закрыв  дверь,  он  подумала,  что  все  это  ей
привиделось.
   Джоан подошла к столу и впервые заметила с  десяток  или  около  того
фотографий в рамках, висевших на стене. На всех  был  изображен  Омар  в
разные периоды своей  жизни.  В  раннем  детстве  он  был  несимпатичным
ребенком; чуть постарше он напоминал маленького мальчика,  которого  она
видела сегодня на площади: был очень худ и одет  почти  в  лохмотья.  Ее
поразила третья фотография, на которой ему было лет пять. Тогда  впервые
стала заметна его необыкновенная красота, хотя нос  был  широковат,  что
было видно и на последних снимках, где он был  запечатлен  подростком  и
юношей. "Неужели ринопластика?"  -  удивилась  Джоан.  Изменили  же  нос
Майклу Джексону, сделав его уже. Но внимание Джоан  привлек  не  столько
нос Омара, сколько  его  глаза.  В  них  светились  желание,  решимость,
которые уловила даже фотопленка. Такой же огонь в глазах она  видела  на
фотографиях Корнелиуса  Вандербильта,  молодого  Говарда  Хьюза  и  Поля
Гетти. По снимкам, она поняла, что Омар  родился  в  бедной  семье  и  с
детства мечтал разбогатеть. Все правильно, если не считать того, что  он
избрал очень опасный путь к деньгам и власти.
   В  следующий  момент  комната  наполнилась   нежной,   завораживающей
мелодией.  Древняя  арабская  флейта  звучала  очень  печально,  и   это
заставило Джоан подойти к окну. Она выглянула во двор,  надеясь  увидеть
музыканта, но там не было никого, кроме садовника,  обрывавшего  увядшие
листья с гераней. Он выпрямился  и  серьезно  посмотрел  на  нее,  затем
прошел к дальней стене, взял шланг и начал поливать растения.
   А мелодия все лилась. Джоан высунулась из окна, опершись  подбородком
на руки. Она поняла, что музыка доносилась из  башни,  расположенной  на
противоположной стороне. На самом ее верху, сбоку, виднелось  квадратное
оконце с вертикальными прутьями. Окно не было застеклено, поэтому  ничто
не заглушало инструмент.
   Печальная мелодия нагнала на нее еще большую тоску. Она посмотрела на
компьютер, обдумывая, как писать историю Омара. Он оказался  умнее,  чем
она предполагала. Он сыграл на ее тщеславии и минутной слабости, надеясь
заставить  написать  еще  один  роман,  а  не  проводить   журналистское
расследование. Если она напишет правду, она не выберется отсюда живой; а
какой будет ее судьба, если  она  выполнит  заказ?  Об  этом  оставалось
только гадать.
   Джоан не могла не думать о Джеке и "Анджелине". Слава Богу, что он не
поехал с ней. Достаточно того, что она позволила втянуть в эту  авантюру
себя. Она никогда не простила бы себе, если бы Джек из-за нее  подвергся
опасности.
   Она думала,  что  он,  должно  быть,  уже  отплыл  из  Монте-Карло  и
направлялся в Грецию. Ей следовало бы послушать его  и  остаться,  но  в
любом случае это не спасло бы их отношений. Он дал ясно понять,  что  не
нуждается в ней. Он, должно быть, посмеивался над ней всякий раз, когда,
увидя его, она, как дурочка, замирала и чуть не  падала  в  обморок.  Он
имел над Джоан огромную власть - власть любви. Она с радостью дарила ему
свое чувство, а он не знал, что с ним делать.  Его  интересовали  только
незнакомые порты, а относительно нее не было никаких серьезных намерений
и никаких планов на будущее. Он тратил больше времени  на  свое  любимое
пиво "Хайнекен", чем на нее.
   Джоан больше не могла  сдерживать  слезы.  Она  стукнула  кулаком  по
подоконнику, надеясь, что поселившаяся в ней боль  выйдет  наружу.  Нет,
так быстро это не пройдет.
   - Будь ты проклят, Джек Коултон!

Глава 8

   Серебристый "Боинг-727" компании "Пан Америкой"  совершал  посадку  в
международном  аэропорту  Судана.  Служащий  наземной  команды  направил
огромный авиалайнер на отведенное ему место рядом с одноэтажным  зданием
вокзала. Человек в синей ветровке, оранжевой шапочке и  наушниках  сидел
за рулем машины, тянувшей трейлер с переносным  трапом  для  пассажиров.
Последними из самолета вышли Ральф, Тарак и Джек.
   Терминал был переполнен чернокожими мужчинами и женщинами, одетыми  в
национальные костюмы и несшими дорогие кожаные чемоданы.  Джек  осмотрел
сравнительно современный аэропорт. Скорее всего, он появился лет  восемь
назад и был возведен меньше  чем  за  неделю  какой-нибудь  американской
нефтяной  компанией  для  своих  рабочих  и  служащих.  Стены  аэропорта
светились  плакатами  фирмы  "Херц  и  Авис",  рекламировавшими   "Хоуст
интернэшнл" и "Макдональдс". Джек увидел американский кондитерский бар и
автоматы, продающие сигареты, а также кафе, где были в  избытке  горячие
сосиски с булочками. Все это больше напоминало Аризону, чем Африку.
   Джек вышел на улицу, где такси, автобусы и лимузины ждали пассажиров.
Темнокожие старики в фесках наблюдали, как местные  жители  и  пассажиры
проходили через терминал. Водитель автобуса, суданец  в  красной  феске,
держал табличку, на которой было написано "Г-н Тортелли". По  мере  того
как пассажиры проходили мимо, лицо его становилось все более озабоченным
и встревоженным, и Джек решил, что господин Тортелли не прилетел.
   Джек, Тарак и Ральф пробирались сквозь шумную толпу.
   Ральф расстегнул пуговицу на вороте рубашки.
   - Жарко. Почему в этих дырах "третьего мира" всегда так жарко?
   Услышав английскую речь, к ним подбежал водитель автобуса.
   - Господин  Тортелли?  -  справился  он  у  Ральфа.  Ральф  оттолкнул
табличку.
   - Пошел к черту, болван! Джек повернулся к Тараку.
   - Где ваши братья?
   - Должны быть здесь, - обнадежил его араб. Тарак встал как вкопанный,
закинул голову и издал высокий, пронзительный крик дервишей. Джек закрыл
уши руками, чтобы  не  лопнули  барабанные  перепонки.  На  крик  Тарака
откликнулось несколько голосов.
   Группа пустынных дервишей, одетых в традиционные халаты, бросилась  к
Тараку. Их лица светились от радости, когда они кинулись  обнимать  друг
друга, задевая лицо Ральфа разноцветными накидками.
   - О, Коултон, - фыркнул Ральф, -  вижу,  мы  поставили  себе  высокую
цель.
   - Мы направляемся к Омару, - неожиданно объявил полный энергии Тарак,
позабыв о раненом плече. Дервиши заспешили. Ральф посмотрел на Джека.
   - Хорошо бы этот камень стоил целое состояние. Когда пассажиры заняли
места в  автобусах  и  такси,  погрузив  свой  багаж,  и  многочисленные
африканцы разъехались, Джек заметил, что водитель-суданец нашел  наконец
своего Тортелли. Автомобили последних моделей, припаркованные на  крытой
стоянке  возле  аэропорта,   тоже   разъезжались,   увозя   американских
бизнесменов, наслаждавшихся кондиционированным воздухом.
   - Представляю, как эти психи водят машины, - сказал Ральф, гадая, где
же Тарах оставил свою.
   Дервиши миновали последний автобус. Джек сошел с дороги, услышав, как
водитель запустил чихающий двигатель. Ветхая  колымага  пофырчала  и  со
скрежещущим звуком тронулась.
   Увидев, как дервиши пересекли парковочную площадку и подошли к группе
ожидавших верблюдов, Джек положил руку на плечо Ральфа.
   - Держись. Путешествие обещает быть не из легких.
   Под палящим солнцем, заливавшим Сук, Джоан  пробиралась  от  лавки  к
лавке. Она рассматривала отрез синего китайского шелка с золотой  каймой
и подумала, что Элейн он очень понравится и подойдет к  ее  глазам.  Она
попробовала торговаться с продавцом, но тот не знал языка.  Заплатив  за
покупку, она по выражению его лица поняла, что могла бы купить  материал
значительно дешевле. В  следующей  лавке  торговали  красивыми  зелеными
нефритовыми и  жадеитовыми  бусами.  Женщина,  продававшая  их,  жестами
объяснила Джоан, что она может сама придумать рисунок ожерелья и выбрать
понравившиеся ей камни, а женщина нанижет их и приделает застежку. Джоан
потратила немало времени, тщательно  отбирая  камни.  Для  застежки  она
выбрала самоцвет, который напомнил ей тот  изумруд.  Протягивая  камень,
она подумала о Джеке.
   Ей хотелось, чтобы он сейчас был с ней. Ему бы здесь понравилось. Сук
привел бы его в восторг, поскольку он обожал  экзотику.  Она  не  верила
своим глазам,  не  верила,  что  находилась  здесь,  покупала  сувениры,
предаваясь его любимому занятию, которое считала  банальным  и  таким..,
сентиментальным.
   Кафе на Суке располагались в зданиях  без  окон,  и  монотонность  их
сплошных стен нарушалась лишь дверным проемом, над  которым  красовалась
надпись, выполненная вязью.  Рано  утром  владелец  выставлял  на  улицу
два-три небольших круглых стола и стулья. На них усаживались  старики  в
ярких халатах и пили кофе. Это  был  крепкий,  густой  напиток,  который
официант наливал из  медного  длиниогорлого  кофейника  с  высоты  почти
четырех футов. Все его действия смотрелись как представление.
   Бродя по рынку, она видела  заклинателя  змей,  мастера  по  плетению
корзин, гравера, наносившего рисунок на стекло, и повсюду ей бросались в
глаза подозрительные, настороженные лица. Она не знала,  объяснялось  ли
это недоверием к американке, или тем, что ее  видели  вместе  с  Омаром.
Люди просто шарахались  в  сторону,  если  только  она  не  подходила  к
продавцу с явным намерением купить что-то. Некоторые даже поворачивались
спиной, чтобы не разговаривать. Никогда в жизни она не чувствовала  себя
таким изгоем.
   В толпе не было других американцев или белых, но  она  была  уверена,
что национальная принадлежность ни при чем. Повернувшись, Джоан увидела,
что  местные  жители  со  страхом  смотрят  на  пятерых  телохранителей,
сопровождающих ее.
   Она не могла шагу ступить без них. Однажды она встала  среди  ночи  в
надежде найти кухню во дворце, чтобы поесть. Когда она подошла к  двери,
один из охранников предложил принести ей все, что надо.
   Она объяснила, что хотела бы заглянуть в холодильник, но он не понял.
Не понял и того, что она голодна, но не  знает,  что  именно  хотела  бы
съесть, что она не собирается стоять  перед  раскрытым  холодильником  и
созерцать его содержимое, словно это ее любимое занятие. В конце концов,
голодная и разочарованная, она вернулась в постель.
   Утром она решила пройтись по двору - они последовали за ней; она села
завтракать в полном  одиночестве  и  молчании  -  они  наблюдали  за  ее
трапезой.
   Джоан повернулась к охранникам. Зачем им в таком количестве ходить за
ней? Неужели одного недостаточно?
   - Вы не возражаете, если я пройдусь по рынку одна? Один из охранников
махнул рукой, показывая, что она может идти, и радушно улыбнулся.
   - Спасибо, - сказала Джоан, тоже улыбнувшись и вздохнув с облегчением
от того, что вся эта свора не будет висеть у нее на хвосте.
   Она подошла  к  лавке,  где  торговали  медными  изделиями,  и  стала
рассматривать  их,  позабыв  о  времени.  Джоан  взяла  масляную   лампу
необычной формы и  подняла  ее  к  солнцу,  отчего  та  напомнила  лампу
Аладдина. Вдруг она поняла, что охранники все-таки не  оставили  ее  без
присмотра, положила лампу и пошла дальше.
   Джоан свернула за угол - телохранители не отставали от нее ни на шаг.
Впереди она увидела мальчика лет двенадцати,  который,  разбрызгивая  из
баллона желтую  фосфоресцирующую  краску,  выводил  что-то  на  глиняной
стене. Джоан не смогла прочитать  надпись,  поскольку  никогда  не  была
сильна в арабской графике.
   Неожиданно один из охранников закричал что-то мальчику. Тот обернулся
и увидел устрашающую форму и блестевшее оружие. Мальчик  тут  же  уронил
баллон с краской и бросился бежать.
   Вопреки ожиданиям Джоан охранники не кинулись вслед за ним, а  встали
на одно колено, подняли  свои  автоматические  винтовки,  прицелились  и
открыли огонь по исписанной стене.
   В  воздухе  засвистели  пули,  от  ударов  которых   глиняная   стена
разлетелась на куски. Джоан  вздрогнула  от  неожиданности.  Она  хотела
закричать, но не смогла произнести ни звука и стояла, зажмурившись, пока
рядом трещало и грохотало оружие. Она слышала,  как  деревенские  жители
пронзительно закричали от ужаса и бросились бежать, стараясь укрыться за
столами, коробками и повозками, запряженными волами.
   Стрельба велась непосредственно вокруг Джоан, но спрятаться  ей  было
негде. Она была уверена, что  какая-нибудь  пуля  рикошетом  обязательно
попадет в нее.
   Глядя на стену, она поняла, что от той скоро ничего не останется.
   Джоан зажала уши руками.
   - Прекратите! - закричала она охране. - Что вы делаете? Остановитесь!
   Но они не слышали или не хотели слышать. Кусок  глины  ударил  ее  по
лицу. Джоан дотронулась до щеки и ощутила на пальцах кровь.
   Наконец охранники прекратили стрельбу. К этому времени вся улица была
окутана огромным облаком дыма. Не спеша люди вышли из  своих  укрытий  и
вновь занялись работой как ни в чем не бывало. Все происшедшее  казалось
Джоан невероятным: ведь это их деревня,  так  почему  же  они  позволяют
солдатам запугивать себя?
   Джоан решительно подошла к старшему из охраны. Оказавшись с ним лицом
к лицу, она не испытала страха.
   - Почему вы стреляли  по  стене?  Что  он  написал?  Что  значит  эта
надпись?
   Лицо солдата  сохраняло  жестокую  холодность  и  бесстрастность.  Не
проронив ни слова, он ушел.
   Джоан схватила за руку старую женщину, продававшую манго.
   - Почему они расстреляли надпись? Что она означает?
   Но  старуха  лишь  покачала  головой  и  вывернулась   из   ее   рук,
притворившись, что не понимает. Но Джоан видела выражение ее  лица,  она
заметила страх в глазах старой женщины.
   Джоан не собиралась сдаваться. Она схватила молодого крестьянина  лет
тридцати. Он производил впечатление человека семейного, ответственного и
основательного.
   - Что он написал? - настойчиво спрашивала у  него  Джоан.  -  Что  он
написал?
   Человек отшатнулся от нее и скрылся. Ярость в его взгляде боролась со
стыдом. Джоан чувствовала, что подбирается  к  истине.  Может  быть,  он
скажет ей потом, когда не будет охраны?
   Позади нее из гущи толпы раздался голос.
   - Требуем возвращения Алмаза!
   Джоан повернулась в тот момент, когда  голова  старика,  произнесшего
эти слова, скрылась в толпе, и она не разглядела его.
   - Алмаза? Какого Алмаза? - вопрошала она толпу и  вдруг  поняла,  что
никакого языкового барьера не существует.
   Охрана подошла к Джоан и подхватила под руки.  Они  приподняли  ее  и
понесли.
   - Эй, что вы делаете? Пустите, пустите меня! Я же гость!
   Один из охранников прокладывал дорогу сквозь толпу, орудуя прикладом,
а другие двигались сзади, неся Джоан. Чем энергичнее она отбивалась, тем
сильнее ей сжимали руки: порой казалось, что  еще  немного  -  и  у  нее
захрустят кости. Джоан стала вырываться, требуя опустить ее на землю, но
они не ослабили железной хватки.

***

   Омар не отрываясь смотрел на свое отражение в освещенном зеркале.  Он
наблюдал за работой  гримера,  который  осторожно  наложил  слой  темной
тональной  пудры  под  высокие  скулы,  а  затем  плоской  кисточкой  из
верблюжей шерсти покрыл все  лицо  бронзовым  блеском.  Омар  придирчиво
осмотрел себя: кожа сверкала, но  выглядела  естественно.  Очень  важно,
чтобы макияж не был заметен. Его народ не поймет этого:  они  вообще  не
допускают мысли, что мужчина может пользоваться косметикой. Но он хитрее
их. Омар улыбнулся, глядя на свое отражение, и остался  доволен,  решив,
что сегодня красив как никогда.
   Гример подчеркнул рисунок бровей, затем наложил краску для век вокруг
огромных круглых глаз, после чего кисточкой из  верблюжей  шерсти  убрал
лишнее. Трудными в работе оказались густые черные ресницы.
   Он открыл глаза.
   - Достаточно. Я не Валентине.
   Гример поклонился и снял  с  Омара  полиэтиленовую  накидку,  которая
защищала его форму - очень дорогую и искусно сшитую. Второй такой  формы
не существовало во всем мире. Омар заказывал ее у Ива Сен-Лорана.
   Материал,  из  которого  были  сшиты  брюки   и   китель,   отличался
изумительной чистотой синего цвета и был изготовлен из  смеси  хлопка  и
шелка. Необычайный цвет напоминал синеву темных ночей  над  Сахарой  или
небо во время заката. В  центре  каждой  пуговицы,  сделанной  из  куска
золота, сверкал сапфир. На  талии  мундир  перечеркивал  огненно-красный
пояс, а плечи украшали золотые эполеты. Омар никогда не служил в  армии,
но был уверен, что многочисленные войны, которые он вел в юные  годы  на
улицах  родного  города,  дают  ему  право  носить  ордена   и   медали,
красовавшиеся на груди. По сей день он не уставал поражаться, что  никто
так и не спросил его, откуда эти награды и за что они получены. Но  если
бы такое произошло, он бы их - любопытствующих, а не ордена - убрал.
   Закрыв  шею  Омара   полотенцем,   гример   осмотрел   свою   работу,
пробормотал: "Так, так", - повернулся и обмакнул  тоненькую  кисточку  в
баночку с коричневыми тенями. Легкими движениями он нанес  тени,  отчего
глаза  Омара  стали  казаться  еще  более  проницательными.  Омар  снова
придирчиво осмотрел себя. Он был доволен своим видом, однако боялся, что
грим будет все же заметен.
   В следующий момент постучали, и, обернувшись, Омар увидел Джоан.
   Она  была  одета  в  свободный  комбинезон,  перехваченный  малиновым
поясом. У нее оказалась очень тонкая талия,  и  Омару  понравилось,  как
красиво лежит ткань на ее бедрах.  Белокурые  волосы  были  распущены  и
рассыпались  по  плечам.  Ему  импонировала   манера   западных   женщин
одеваться, но, в то же время, он  усматривал  угрозу  в  развитии  своей
страны по западному образцу, желая одного: чтобы его народ - и  мужчины,
и женщины - оставался тем, чем был - его собственностью.
   Джоан выглядела взволнованной, когда решительными  шагами  подошла  к
Омару. Тот почувствовал недоброе.
   -  Проходите,  Джоан,  садитесь.   Мне   накладывают   макияж   перед
выступлением по телевидению. Мой народ  желает  знать  о  моих  делах  и
мыслях. Как вам кажется, у меня не очень затемнены глаза?
   - Нет... - ответила она, посмотрев на Омара. До этого ей не приходило
в голову, что он пользуется косметикой. - Они прекрасны.
   - Отлично. Вы хорошо проводите  время?  -  спросил  он  вежливо.  Его
сверкающие глаза смотрели с заботливым участием, давая понять,  что  она
должна чувствовать себя как дома и что все ее желания будут исполнены.
   Джоан показалось, что он говорил, скорее, как управляющий  отелем,  а
не Божий избранник. Нехорошо если он заметит ее огорчение. В  жизни  она
наделала немало ошибок, но  никогда  не  была  столь  глупа.  Поддавшись
очарованию Омара,  она  позволила  заманить  себя  в  ловушку  и  теперь
подвергалась огромной опасности.. Он  сыграл  на  ее  чувствах,  как  на
музыкальном инструменте, воспользовавшись замешательством из-за книги, и
заманил сюда. Все это было так  не  похоже  на  нее:  Джоан  никогда  не
принимала скоропалительных решений. Все знали, что  она  несколько  дней
обдумывала, какой фильм посмотреть во время уик-энда, а тут  меньше  чем
за два часа приняла предложение Омара.
   Инцидент, произошедший днем, лишь подтвердил ее ночные  предчувствия.
Может быть, Шана Александер и могла бы получить  удовольствие  от  такой
работы,