ов и
дедов, а  точными  знаниями  и великолепными приборами,  выйдут  шахдаринцы,
горанцы  и  ишкашимцы  из  родных  кишлаков  на  гигантские  горные  хребты,
высящиеся над их цветущими ныне долинами...
     И  переберут   пожелтевшие  листки  научных  отчетов   и  дневников  их
предшественников. И найдут в них полузабытые путеводные указания.
     Перечитают отчет  русского  путешественника, побывавшего  в 1928 году в
Бадахшане, и найдут там такие строки:
     "По сведениям от жителей Западного Памира, лазурит, хотя и очень редко,
встречался  ими в выносах речки Дарай-Зарев, северо-восточнее поста Ишкашим.
Мои поиски лазурита в долине  этой речки оказались безрезультатными, но если
провести линию от копей лазурита в Бадахшане (афганском.--П. Л.} параллельно
хр. Гиндукуш к СВ, то нахождение лазурита в районе Ишкашима  вполне вероятно
и  соответствует общей  схеме  распределения пород и минералов в Бадахшане и
Западном Памире..."
     А в трудах Клунникова найдут и другие строки:
     "Помимо  Ляджвар-даринской  (шах-даринской)  группы  выходов  лазурита,
новых  месторождений  его  обнаружить  не  удалось,  но,  по словам  местных
жителей, в сае, впадающем в  р.  Пяндж,  у  кишлака Рын, имеется  лазурит. У
одного  таджика  был  куплен  кусок  лазурита  якобы оттуда. Ввиду того  что
лазурит этот  резко  отличается как от афганского, так и от  шах-даринского,
является  правдоподобным,  что здесь  мы действительно имеем  дело  с  новым
месторождением. Проверить это, однако, не удалось из-за раннего снегопада".
     Не  сомневаюсь:  много есть  на  Памире еще  неизвестных  месторождений
синего камня, кроме того, что открыто нами.
     "А что еще  скрыто в недоступных нам горных  хребтах Памира?"--вопрошал
лучший знаток камней, академик А. Е. Ферсман, в своей книге "Воспоминания -о
камне",  в  которой  есть глава  и об открытии в 1930  году  нами памирского
месторождения лазурита.
     И если те молодые люди, памирцы, о которых я говорю, окажутся такими же
неутомимыми, любознательными  и любящими самоцветные камни, как учитель всех
советских  минералогов  академик  А.   Е.  Ферсман,  то  они  захотят  вновь
исследовать засыпанные древние "рубиновые  копи"  Куги-Ляля, ущелья Ямчина и
Ямга в поисках благородной шпинели,  захотят изучить те граниты, от  которых
даже  отмели  по  Шах-Даре  становятся  красноватыми, и  малахиты  у кишлака
Сендив,  и халцедон  неподалеку от Шаргина,  и  множество других минеральных
образований, встречающихся  в  гнейсах и мраморах, в обрывах  и  на отвесных
скатах  грандиозных  западнопамирских  круч.  И  уже  не  возникнут   теперь
опасения, что стоимость вывоза окажется слишком высокой,--вдоль всех главных
рек  Памира  теперь  ходят  автомобили,  и  лишь  восемьдесят   минут  летит
пассажирский самолет в столицу Таджикской республики из Хорога.
     Нет  сомнения, не  одни  только фрукты,  пшеница  и коконы  шелковичных
червей принесут богатство Шугнану и Ишкашиму. Синий памирский камень и много
других ценнейших камней ждут энергичных советских людей, чтобы обогатить  их
искусство и поднять славу его выше памирских гор!
     А таджикские писатели и поэты создадут реалистические романы и  поэмы о
легендарном  синем  памирском  камне  и  о  молодых  таджиках-петрографах  и
минералогах!
21
     "Вот лазурит--то  ярко-синий,  горящий тем синим огнем, который... жжет
глаза, то  бледно-голубоватый камень, с нежностью  тона, почти доходящей  до
бирюзы, то сплошной однородной синей окраски, то с красивым узором сизых или
белых, пятен, переплетающихся и мягко сплетающихся в пестрый и разнообразный
узор. Мы знаем  камни из Афганистана, из  почти недоступных заоблачных высот
Памира то с многочисленными точками золотистого колчедана, которые рассеяны,
подобно звездам на темном фоне южного неба, то с белым узором пятен и жилок;
мы  знаем в  камнях  с  отрогов  Саян близ берегов  Байкала все  окраски  от
темно-зеленого до густо-малинового, и еще со времени  арабов  нам  известно,
что  путем  нагревания  на  огне  эти  цвета можно перевести  в темно-синий.
"Настоящий драгоценный лазурит  только  тот, который 10 дней может пробыть в
огне,  не  теряя  своего  цвета", --  говорят  нам  армянские  рукописи XVII
века..."
     В таких поэтических выражениях--перед витриной музея--способен говорить
о камне  геолог,  географ,  геохимик  Александр  Евгеньевич Ферсман. У  него
следует нам учиться находить истинное наслаждение в красоте камней.
     ...Над мирной,  спокойной Невой--величественное  здание Эрмитажа. Среди
залов,  наполненных  мировыми  сокровищами, нас  привлекает  тот, вся  стена
которого занята огромной картой СССР, сделанной из самоцветных камней.
     Эта мозаичная, драгоценная карта побывала  на выставке в Париже,  потом
совершила путь через океан, была выставлена в Нью-Йорке, а когда вернулась в
Советский Союз, то ей было отведено почетное место в Эрмитаже.
     После  Великой  Отечественной  войны,  когда линия границ  нашей страны
изменилась,  эту карту необходимо было  переделать.  Карта  была  разобрана.
Нужно  было  установить  новые  границы  СССР; нужно  было  переставить  все
рубиновые  красные  звезды,  обозначавшие  прежде   промышленные  объекты  и
стройки,  а отныне  призванные обозначать города (так  как  раньше  это была
"карта индустриализации СССР", а теперь она становилась административной).
     Камнерезчики--ученики   24-го  ремесленного   училища,   расположенного
неподалеку от Эрмитажа, эту трудную и искусную работу проделали превосходно.
Карта была выставлена в. Эрмитаже на постоянное обозрение.
     Снова  вернувшись  из  путешествия  на Памир,  я смотрю на эту карту  с
волнением.  Все моря, озера и  реки--синие и голубые, сделаны из того синего
памирского камня, из лазурита,  из ляджуара, который был вывезен с открытого
нами месторождения.
     Скоро, очень скоро карту придется опять переделывать, понадобятся новые
куски драгоценного ляджуара:
     Волго-Дон  уже  выстроен, в близком будущем  будут закончены все другие
великие стройки; синие полосы  гигантских каналов нужно будет протянуть и на
этой карте.
     И  я мечтаю  о  том, чтоб  одна из  новых  московских или ленинградских
станций метро была облицована памирской ляпис-лазурью, так же как некогда по
замыслу знаменитого архитектора Камерона был облицован сибирским и афганским
лазуритом   Лионский   зал   "Саркосельского"   дворца.   Это   великолепное
произведение  искусства,  варварски  уничтоженное разгромившими город Пушкин
фашистскими   захватчиками,   может   быть   превзойдено   только  в   нашей
социалистической  стране,  в  которой  советский народ  щедрой и талантливою
рукой создает для себя невиданные художественные ценности.
     Синий памирский камень достоин того, чтобы украшать им великие творения
нашего искусства.  Горы  сурового  Памира  склонят  свои  седые главы  перед
великим советским народом, даря ему свои необычайные богатства!
     1931--1953
     Павел Лукницкий

РАССКАЗЫ


ТУМОР ГРИШИ

     Прежде всего, -- что такое "тумор"?
     В  наши дни  на советском Памире увидеть тумор уже  очень трудно,  но в
1930 году, когда я впервые путешествовал по Памиру, тумор был явлением столь
же  распространенным,  как,  скажем,  в  Ленинграде  грипп.  или  трамвайный
билетик.   Тумор    мне   представлялся   трудно   излечиваемой    болезнью,
первоначальным назначением которой  было спасать от бед  людей  и  животных,
излечивать их от всяких  болезней. Парадоксы здесь ни при чем, это все очень
просто и ясно.
     Когда впервые, в 1930 году, мне захотелось иметь тумор, я не мог добыть
его  у памирских жителей,  потому  что  на кобыле,  нанятой  в  Ишкашиме,  я
проезжал глухими исмаилитскими кишлаками  по  Пянджу, вдоль  самой афганской
границы. Легче было  сделать золото  из  железной подковы,  чем  у исмаилита
купить  тумор.  За  кобылой  моей  бежал паршивенький  жеребенок  с  голубым
превосходным  тумором на шее. Когда на узкой тропе шедший впереди ишкашимец,
владелец  кобылы,  на  минуту скрылся  за поворотом,  я мгновенно  спешился,
поймал жеребенка за хвост, воровским  движением отвязал  жеребячий  тумор и,
вскочив в седло, с  тумором  в кармане и с независимым  видом поехал дальше.
Через  пять минут на  неверном  прутяном  мостике, который я  объехал низом,
вброд через  речку,  жеребенок  провалился  и  повредил себе ногу. Это  было
глупое совпадение, но  если бы ишкашимец  знал, что тумор украден
мною,   получился  бы,  конечно,  грандиозный  скандал  с  участием  жителей
ближайшего  встречного  кишлака  и  были  бы все  основания  упрекать меня в
неосторожном отношении к предрассудкам местного населения.
     Другой  раз это было в дарвазском  кишлаке Паткан-Об, ниже Калай-Хумба,
по  Пянджу, тоже на афганской границе. По ледопадам Кашал-Аяка мы только что
спустились с ледника Федченко в верховья Ванча и  теперь  направлялись через
перевал  Кафтармоль  в  Муминабад и в  Куляб. Нас было  несколько  человек в
гостях  у  Гасана  Самидова--  председателя  одного  из  таджикских трестов.
Самидов  приехал  в  Паткан-Об  вместе с нами  после  двухлетней  разлуки  с
родными.  Маленький  глухой кишлачок Паткан-Об был его  родиной,  и  поэтому
дехкане--все родственники  нашего  спутника толпились на  плоской крыше  его
глинобитного дома  и  всеми  способами старались  выказать нам  лучшие знаки
гостеприимства. Наши лошади  после долгой голодовки за. время пути по Пянджу
были накормлены так, что у них чуть не лопались животы. Мы  чувствовали себя
примерно  так  же,  как  наши  лошади, а в данный  момент,  развалившись  на
одеялах,  поедали,  вкусную  шукана--  кушанье,  состоящее из  многих  слоев
пощечины (ибо так переводится на  русский  язык слово "шапоты", обозначающее
тонкие  мучные  лепешки, насквозь  пропитанные жирным  бараньим  бульоном  с
мелкими кусочками жареного мяса).
     Вот тут-то  Кашин--советский  работник,  сопровождавший  нас от  самого
Ванча,--и вытащил из кармана  большую, отпечатанную в бомбейской типографии,
конечно,  не без помощи  англичан, индульгенцию.  На листке газетной  бумаги
было   напечатано   пять   одинаковых  текстов,   каждый   в   две   полосы.
Предполагалось, что лист будет  разрезан ишаном  ножницами на  пять частей и
принесет ишану не меньше пяти быков. Если  б Кашин вздумал стать ишаном, он,
конечно,  мгновенно разбогател бы, обладая таким  листом.  На каждой  полосе
красовались неискусные  типографские изображенья распяленной ладони и что-то
еще.  Когда  Кашин  развернул  тот  лист,  внимание  дехкан  стало острым  и
напряженным. Они теснее столпились вокруг, и никто не знает, то думал каждый
из  них  об обладателе священной души  тумора шиитов--Кашине. Я назвал  этот
лист  не  тумором,  а  душою тумора потому,  что  только зашитый в свернутую
треугольником   тряпочку  или   в  сложенный  так   же   кусочек  кожи,  сей
заклинательный  лист  мог  считаться  обретшим плоть,--становился  настоящим
тумором. И тогда такой амулет,  украшенный бусами, верующие  вешали  себе на
грудь, либо  пристраивали  под  мышкой,  либо  закладывали  за ухо,  --  как
великолепное средство от всяческих бед и болезней.
     Но не все русские люди знают, кто  такие шииты и сунниты. Поэтому нужно
сразу   объяснить,   что   и   те  и  другие--представители   разных  толков
мусульманской   религии,   враждующих    между   собой.   Секта   "исмалия",
представители   которой   (мюриды,   "пасомые")   называются    исмаилитами,
принадлежит к шиитскому толку. Эти люди, а их на Востоке--десятки миллионов,
верят в "живого бога"--Ага-хана, и поклоняются  ему по законам, доносимым до
них священнослужителями -- пирами.
     Загорелый до черноты, голубоглазый, веселый  наш  спутник Кашин отлично
знал таджикский  язык и за многие годы своей партийной работы в Таджикистане
глубоко  проник  в  тайны   враждебных  друг  другу   религий--  суннизма  и
исмаилизма. Кашин начал читать тумор вслух.
     -- "Носящий меня никогда не узнает страха..."-- так начинался тумор. --
"...не знает чумы и не  знает смерти..."--так  продолжался  тумор, и дехкане
слушали в строгом молчании.
     Самидов не выдержал и прервал Кашина:
     --  Вот  сволочи! Такой тумор  продают  за быка,  корову  или барана. И
сколько дехкан обирают такими туморами!..
     Некоторые дехкане одобрительно загудели, Самидов заговорил дальше:
     --  Рафик, наш  гость, сидящий  рядом  со  мною, дал  мне лекарства: вы
видели  все,  я сейчас принимал порошок. Так болела голова, что шевельнуться
не мог. А сейчас хорошо себя чувствую. А то прицепил бы к тюбетейке тумор, и
хоть сто лет носи,--никакого бы толку не было.
     -- Это правильно,--засмеялся бородатый дехканин из сидевших в кругу.--У
меня  была малярия. Я пошел к мулле, он сказал мне:  "Пойди в ишачье стойло,
сиди там и скажи: "Малярия! Ты со  мной вошла сюда, а теперь уйдешь. Когда я
выйду отсюда, ты останешься здесь, с ишаками, и  ко  мне  не вернешься..." И
мулла дал  мне тумор, спросив за  него барана. Я привел барана, а
потом пошел  в  ишачье  стойло, сидел и сказал: "Малярия! Ты  со мной  вошла
сюда, а теперь уйдешь. Когда я выйду отсюда, ты останешься здесь с ишаками и
ко мне не вернешься". Я вышел из стойла, там была  низкая дверь,  я ударился
головой о косяк и  упал без сознанья. А когда я встал, голова была в крови и
меня трясла малярия.
     Дружный хохот раздался на крыше дома Самидова.  Скалы, встающие отвесно
над нами, отбросили  эхо  к  Пянджу.  Кашин продолжал  чтение. Одна  из фраз
кончалась именами пророков:
     -- "Абубекр, Осман, Умар..."
     Тут, раздвинув  локтями  других, молодой патканобец с  нервным лицом  и
черными большими глазами быстро и гневно крикнул:
     -- Это плохая вещь!..
     Повернулся и поспешно отошел в сторону,
     Кашин вслед ему улыбнулся:
     --  Знаете,  почему  он ушел?.. Вы думаете, он  безбожник? Ха, я  сразу
понял,  в  чем  дело:  он  исмаилит,  Исмаилиты  не  признают   первых  трех
халифов--Абу-бекра, Османа, Умара. Он думал, наверно,  что  это исмаилитский
тумор,  а   тумор-то   оказался  суннитским.  Правильно?  --обратился  он  к
дехканам.--Он исмаилит?
     Кое-кто   хихикнул  в  ладонь.  Бородатый  дехканин,  улыбаясь,  кивнул
головой. Исмаилизм -- религия, скрываемая ее последователями,  и никто более
определенно не захотел выдать тайну разгневавшегося патканобца.
     -- Давайте дальше тумор читать! -- улыбнулся Кашин.
     Через  час  мы  выезжали  верхами  из  Паткан-Оба.  Самидов  прощался с
родственниками.
     В  том  году я  собрал  на Памире большую этнографическую коллекцию для
Академии наук  и с попутным  караваном отправил  ее из Калай-Хумба в столицу
республики.  Особенности  быта,  обычаи,  нравы,  религия,  фольклор  горных
таджиков  меня  до  крайности  интересовали.  Отъехав от  кишлака  Паткан-Об
километра на  два,  там, где тропа, ненадолго расширившись, позволяла  ехать
рядом двум всадникам, я стал  расспрашивать Кашина о том, что еще знает он о
туморах.
     Кашин только  загадочно усмехнулся. Покрутив камчою над ушами коня,  он
наконец сказал:
     --  Кое-что, пожалуй,  и  знаю! С двадцать пятого года  я  в этих горах
живу... Были случаи, помогали туморы и нам!
     -- То есть как это нам, кому именно?--удивился я.
     --  Нам, советским  работникам...  Только не  по  воле аллаха, конечно.
Хотите,  расскажу  вам  одну историю? Как  раз  успеем,  пока  вон  до  того
скалистого мыса доедем, там опять тропа пойдет узкая!
     И, мерно покачиваясь в седле, Кашин начал рассказ:
     -- Да... Так вот... Не в этих местах, но, в общем, неподалеку отсюда...
Такие же ущелья, и обрывы такие же... И тропинка так же ведет. Еду я по ней,
несколько лет назад,  в одиночестве -- надо мне было по посевным делам в два
верхних кишлака  заехать... Там узкий  проход, отвесные скалы, теснина.  Оба
этих кишлака  расположены  по  двум  сторонам  реки--перед  самым  входом  в
теснину. В военном  отношении  место исключительное: эти два  кишлака  могут
целую армию сквозь теснину  не пропустить. И был уже  случай  такой--за  два
года перед тем банда басмачей, скрывавшихся  в  закоулках  ущелий Гиндукуша,
пересекла  еще  не закрытую  нами  в ту пору  границу,  подошла  к этим двум
кишлакам, пытаясь пробраться в наши тылы.."
     Но население  с  палками  да  с  мотыгами  поднялось,  дружно встретило
басмачей,   камнями  тропинку  завалили  сверху,  пришлось  банде  убираться
восвояси... А  надо  сказать  вам,--ни единого  отряда Красной Армии даже  и
близко не было!..
     Так  вот,  еду...  Слышу  за  поворотом тропы--шум,  гневные  голоса...
Остановился я: что за скандал, думаю?! Из-за поворота движется в мою сторону
группа  молодых дехкан, возбуждены  до крайности, ведут  с  собой! какого-то
связанного старика в одеянии муллы. Когда, подошли ближе--вижу: у старика-то
лицо  молодое--бледен,  перепуган до  полусмерти.  А у того  дехканина,  что
впереди идет, в руках борода...
     -- Как это--в руках борода?--перебил я Кашина.
     -- А вот  так! Большая белая борода со  следами клея! Вы слушайте! Этот
тип, оборванный,  грязный, выглядит весьма  непочтенно. Начинаю выяснять,  в
чем  дело.  Кричат:  "Калбаки!",  "Мулло-и-калбаки!",  "Тоджики-калбаки!"  А
калбаки   в   переводе   значит:    подложный.   Оказывается:   этот   самый
калбаки--пришелец из-за границы: "подложный таджик" и  "подложный мулла".  А
ведут его комсомольцы из тех двух кишлаков. К нему самому обращаюсь, -- куда
там, глядит волком и молчит...
     И вот объяснили мне: в одном из тех двух кишлаков живут сплошь сунниты,
в  другом--исмаилиты.  Появился  этот   тип  сначала  на  левом  берегу,   в
исмаилитском  кишлаке, выдал  себя за  ишана, посланца самого "живого бога".
Ходил  по  домам,  всучал всем исмаилитские туморы и  говорил:  "Эти негодяи
сунниты  всю  власть у вас прибрали к  рукам, сельсовет  у  вас  общий,  а в
сельсовете половина суннитов,  они контрреволюцию затевают, всех  вас  хотят
перерезать... А вы, советские люди, неужели терпеть будете?.." И таинственно
всем  сообщал:  "В  ту первую  ночь,  когда луна  кончится, вон на той  роде
загорятся костры,--это,  значит, ваши друзья приедут:  исмаилиты  с  Памира,
защитники  вашей  веры... Хотите,  чтоб  суннитов  проклятых  тут  не  было?
Подступите к  мосту, тихо перейдите  на  тот берег, к  суннитскому  кишлаку,
окружите  дома суннитов и начните их  выгонять.  Ваши друзья  сразу  с  горы
спустятся, заберут всех  суннитов отсюда, выгонят их в Афганистан... А когда
советская  власть явится, скажете: суннитский кишлак оказался басмаческим, в
Афганистан  ушел, а  мы,  мол, советские, --  вы  же  в  самом  деле  и есть
советские.  Вот все  их дома,  сады, весь их кишлак вам пойдут, вдвое богаче
станете; и религия ваша восторжествует, и бог богатством отблагодарит вас, и
советскими  вы  останетесь...  Только--ни  слова  об  этом, чтоб, не  узнали
сунниты, пока  не  свершилось  дело! А  если  кто  проболтается,  того,  как
отступника веры, ваши друзья, что придут, казнят!"
     Так разливался ишан!  А потом пошел на другой берег  реки, в суннитский
кишлак,  раздавал втихомолку суннитские  туморы и с таинственным видом  всем
говорил, как  мулла:  "Эти  негодяи исмаилиты  всю власть  у  вас прибрали к
рукам, сельсовет  у вас общий, а в сельсовете половина исмаилитов..."--и так
далее и так  далее... Вот, мол, придут ваши  друзья из Каратегина, защитники
вашей суннитской веры... Хотите, чтоб проклятых исмаилитов здесь не было?..
     В общем, в том же духе, все до конца...
     Но вот оказались в двух кишлаках два приятеля-комсомольца,  сын суннита
один, сын  исмаилита  другой, и оба безбожники  --  ничему не поверили,  все
рассказали другим  своим  приятелям-комсомольцам, собрались,  поймали  этого
достопочтенного  калбаки,  револьвер отняли,  бороду  оторвали  и  повели  в
волостной исполком. Тут и я  на дороге им встретился. Пр