ул в ответ Илюшка. - В обед мы будем в тундре.
     Тетя Мэнева  была не менее гостеприимна и щедра на угощения,  чем
Вера Андреевна.  На столе у нее тоже были и  оленина,  и  пельмени,  и
голец,  и камбала,  и холодец,  и пироги.  И опять,  конечно,  искусно
приготовленные оленьи языки.
     - Что же ты,  Наташенька,  плохо кушаешь?  - улыбалась Мэнева.  -
Мало кушаешь,  плохо кушаешь.  Надо много, надо хорошо кушать, как мой
Ефим.  Он  сырое  мясо,  мороженую  оленину любит.  Строгает и кушает,
строгает и кушает. Наверно, пол-оленя может скушать.
     От спирта,  предложенного  Мэневой,  Степан  Егорович  решительно
отказался, а сама хозяйка выпила одну за другой три рюмки.
     - Ты ведь знаешь,  Мэнева, я не употребляю, - отводя руку хозяйки
с рюмкой,  сказал Степан Егорович.  - В молодости  немного  баловался,
когда плавал.  И покуривал. А потом отказал всей этой гадости. Вот ты,
Мэнева, о мороженой оленине вспомнила. Этого я бы не против. Давненько
не пробовал.
     - Ах ты,  - всполошилась тетя Мэнева.  -  Что  же  это  я,  и  не
предложила.  А ведь раньше видела,  ты,  Егорыч, помню, тоже строгал и
кушал. Сейчас до ямы дойду.
     Вскоре Мэнева  принесла  огромный кусок розовой мороженой оленьей
мякоти.  Она вытащила из деревянных ножен,  висящих у нее  на  широком
матросском ремне, большой охотничий нож и подала Поморцеву.
     - Скушаешь все - сыт будешь, - сказала Мэнева. улыбаясь.
     Сказочник взял  нож и попробовал его на ноготь.  Потом он легко и
ловко отстрогнул от куска длинную,  вмиг изогнувшуюся в маленькую дугу
ровную полоску мяса. Было видно, что нож остер, как бритва.
     С чувством затаенного любопытства и страха  наблюдала  Наташа  за
Степаном  Егоровичем,  а  он  один  конец мясной полоски взял в зубы и
быстрым взмахом ножа снизу вверх отсек его у самых  губ.  Наташа  даже
вскрикнула от испуга. А губы? А нос? Нет, ничего, крови нету, и Степан
Егорович улыбается и жует.
     Наташа стояла перепуганная, а тетя Мэнева и Илюшка, глядя на нее,
хохотали.
     Пока сказочник  пережевывал кусок,  тетя Мзнева взяла у него нож,
так же быстро и сноровисто отстрогнула от куска длинную  полоску,  так
же  ухватила один конец ее зубами,  а потом тоже снизу вверх,  к носу,
отсекла его резким ударом ножа.
     От Алексея  Кирилловича  Осипова  Наташа слышала,  что ненцы едят
сырое мороженое и горячее,  от только что зарезанного оленя мясо. Но о
таком употреблении ножа она не знала и потому перепугалась.
     - И ты так умеешь? - спросила она у Илюши.
     - А чего тут уметь. Просто. О, уже восемь часов. Сейчас поедем.
     - На оленях?
     - Понятно, на оленях. Я скоро приду. Собирайтесь.
     Наташа моментально забыла  о  своем  испуге  и,  тормоша  Степана
Егоровича, закричала:
     - На оленях! На оленях! Степан Егорович, поедем на оленях!
     Спустя полчаса в комнату вбежал Илюша.
     - Упряжка здесь. Поехали.
     Тетя Мэнева принесла для Наташи свою малицу.
     - Надень,  - сказала она.  - В  тундре  мокро,  болото,  на  ходу
брызгать будет. Надень!
     Илюша тоже надел малицу,  подпоясался ремнем.  На его ремне висел
нож  в  деревянных  ножнах,  как  у  тети  Мэневы,  но только размером
поменьше.
     Невдалеке от  дома  стояли  две  нарты.  Запряженные  в них олени
прилегли  на  землю.  Нарты  были  покрыты  шкурами.   Пожилой   ненец
приветствовал Поморцева:
     - Здорово, Юре! Когда приехал? Садись!
     - Здорово,  Василий!  -  весело  ответствовал  сказочник.  -  Как
поживаешь?
     По окрику Василия олени вскочили. Илюша взял с нарт длинный шест,
который,  как знала Наташа,  назывался хореем и служил для  управления
оленьей упряжкой.
     - Садись!
     Едва веря  своему счастью,  Наташа осторожно села на нарту позади
Илюши. Степан Егорович поместился на нарте у Василия.
     - О-гхэй! - крикнул Василий и приподнял хорей.
     Олени стронули нарты,  побежали сначала тихонько, потом быстрее и
быстрее.
     - О-гхэй! - покрикивал Василий.
     - О-гхэй!  -  вторил  ему Илюшка.  Он лихо управлял упряжкой,  на
спусках  энергично  притормаживал  нарты  хореем,  а   когда   упряжка
отставала  от  упряжки Василия,  залихватски кричал:  "О-гхэй!  Пошел!
Пошел!"
     Бескрайняя тундра пестрела мелкотравьем, тусклыми мелкими цветами
и мхом-ягелем.  Нарты то скользили по  ровной  травянистой  глади,  то
вдруг проваливались в болото,  и тогда стремительные струи воды высоко
вырывались из-под полозьев.  Хорошо,  что тетя Мэнева заставила Наташу
надеть малицу.
     На пути  изредка  встречались  высотки,  густо  поросшие   мелкой
ромашкой  и  лютиком,  совсем  крошечной  незабудкой  и  морошечником.
Небольшие высотки объезжали,  на растянувшиеся - оленей гнали, сойдя с
нарт.  На высотках было сухо,  а главное - интересно с них осматривать
тундру.  От берега отъехали так далеко,  что  уже  не  было  видно  ни
колхозного  поселка,  ни метеорологической станции.  Казалось,  что на
дальних подступах тундра,  как и океан,  дышит  и,  как  океан,  несет
запахи  соленых полярных ветров.  А вот цветы в Заполярье почти совсем
не пахнут.  Наташа набрала небольшой букетик,  поднесла к  лицу  -  по
запаху  цветы  удивительно  безжизненны,  а для глаза живут,  как и на
Большой земле.
     Но вот  на  пути  встретилась  речка,  не очень широкая,  но и не
ручеек.  Она тянулась далеко-далеко,  и Василии направил упряжку вдоль
ее берега.
     - Дальше не проехать? - спросила Наташа
     - Почему  не проехать?  Проедем,  где будет помельче,  - спокойно
ответил Илюшка.
     - А олени умеют плавать?
     - Еще  как!  Они  могут  губу  переплыть  и  переплывают.  Только
сейчас-то зачем? Мы-то на нартах не поплывем.
     Наташа плавала мастерски и даже имела третий  спортивный  разряд,
чем гордилась. Она спросила.
     - А ты?
     - Что я?
     - Ты плавать умеешь?
     - Я немного умею.  Дядя Осипов научил. А у нас на острове плавать
умеют  только  русские.  Они  на  Большой  земле  купались,  научились
плавать.  У нас купаться плохо,  холодно.  Потому все ненцы плавать не
умеют.  А дядя Осипов купается и в  Медвежьей  губе.  И  я  купался  и
научился плавать.
     Наташа удивилась. Жить на острове, среди воды, океана, и не уметь
плавать!
     - Мы с тобой тоже будем здесь купаться  и  плавать.  Я  не  боюсь
холодной воды.
     Илюша недоверчиво посмотрел на девочку, но промолчал.
     В это время Василии резко повернул упряжку на реку.
     - Э-гхэй!  Илюха,  держись!  - крикнул он и что есть духу  погнал
упряжку через реку.
     - Э-гхэй! - крикнул Илюшка и взмахнул хореем. - Наташа, держись.
     Олени смело  ворвались в воду и в несколько минут вброд пересекли
реку. Василий и Илюшка тоже бежали вброд. Сказочник и девочка плыли на
нартах, защищаясь от воды шкурами.
     - Водный рубеж преодолен победно, - торжественно сказал Поморцев,
отряхиваясь от воды.
     Островная тундра была полна птиц. Куропатки взлетели из-под копыт
оленей  передней упряжки.  Птичий гомон царил над маленькими озерками,
мимо которых мчались олени.  Маленькие пичуги стригли воздух,  кружили
над упряжками,  взмывали в небо и там,  в высоте,  исчезали.  Кажется,
Наташа еще никогда не видела столько птиц,  не слышала такого птичьего
разноголосья.  Как  все  это  было  далеко от того,  что описывалось в
книгах,  от "белого безмолвия",  от айсбергов и  ледяных  пустынь,  от
снежной пурги и морозных штормов.
     - Илюша, ты читал Джека Лондона?
     - Читал.
     - Здесь тоже Заполярье, Арктика, а все не так, как у него.
     Илюша усмехнулся.
     - Ты останься здесь на зиму,  - сказал  он.  -  Тогда  увидишь  и
побольше,  чем у Джека Лондона. Другой раз из дому не выйдешь. Ветер с
ног сшибает.  Темень. Люди ходят - за канаты держатся, а то и ползком.
Снегу  до  крыш  наметает.  В  такую пору одному в тундре или в море -
верная гибель.
     - И погибали?
     - У-У,  еще сколько!  Теперь меньше,  все-таки радио,  вертолеты,
самолеты,  спасательные  отряды.  А раньше много погибало - терялись в
тундре,  замерзали,  разбивались, тонули. А моего дедушку так на охоте
морж погубил - бивнем лодку раздробил.
     Передняя упряжка повернула на запад, потом на юг.
     - Теперь домой, - сказал Илюшка. - Накаталась? Хорошо?
     - Саво!  - с  улыбкой  ответила  Наташа.  Она  вчера  узнала  это
ненецкое слово "саво" - хорошо.
     Не доезжая поселка, Василий остановил оленей.
     - В этом месте наши всегда останавливаются,  - тихо сказал Илюша.
- Здесь молила Ивана Хатанзея, первого председателя островного Совета.
Его убили враги.
     Он соскочил с нарт и пошел к передней упряжке.  Наташа  поспешила
за ним.
     На прибрежной  сопке  стоял  невысокий  памятник,  вытесанный  из
камня.
     Степан Егорович снял шляпу.  Откинули  савы-капюшоны.  Василий  и
Илюша. На памятнике Наташа прочитала:
     "Иван Хатанзей. Погиб от рук врагов Советской власти".
     А вечером дома Степан Егорович рассказал историю Хатанзея.

10. "ЦЕРКВИ НАМ НЕ НУЖНО"

     Слово "революция"  на далеком заполярном острове впервые произнес
не  кто-нибудь  другой,   а   царский   чиновник,   грозный   посланец
архангельского  губернатора.  Впрочем,  новое  для  ненцев слово он не
произнес, а почти прорычал:
     - Бунт! Р-р-революция!.. Я тебе покажу, смутьяну! Сошлю!
     Ссылать человека с этого острова, пожалуй, было уже некуда, разве
только на Северный полюс или на тот свет.
     Угроза относилась к молодому ненцу-охотнику  Ивану  Хатанзею.  Но
Иван  Хатанзей  Северного полюса не боялся,  хотя там в те времена еще
никто не бывал.  А на тот свет ему,  двадцатилетнему,  было рановато и
совсем не хотелось. Вообще ни о ссылке, ни о смерти он не думал, когда
по наивности спокойно и прямо в глаза заявил чиновнику:
     - Твоей церкви нам не нужно!
     С Большой земли на остров привезли часовню, вот почему так сказал
молодой Хатанзей.  Со своими старыми деревянными идолами-божками ненцы
обращались очень вольно. В добром настроении они угощали божков салом,
а   рассердившись,  могли  их  и  побить,  особенно,  если  перепадала
сярка-другая -  стаканчик  водки,  которую  привозили  русские  купцы.
Потому  и  к  христианскому  богу  многие  ненцы  особого  уважения не
испытывали.
     А Иван  Хатанзей знал,  что никакого бога нет.  Об этом ему еще в
прошлые годы часто говорил Степан Егорович Поморцев.  Да  и  сам  Иван
Хатанзей  не  раз  убеждался,  что в молитвах толку ни на грош.  После
молитв никаких особых удач ни на охоте, ни на рыбном промысле не было.
Зато  бывало  и так:  и не помолится Иван,  а в чум вернется с богатой
добычей.
     С губернским  чиновником тогда на пароходе приехал священник.  Он
должен был крестить последних некрещеных ненцев и малышей.
     - Не гневай бога, Иван, - увещевал молодого охотника православный
батюшка. - Грех большой на душу принимаешь!
     Но бог  почему-то не гневался на Ивана Хатанзея.  Вот и на другой
день после неприятного разговора о часовне  охотник  привез  на  своих
нартах из тундры кучу песцов.
     Зато продолжал гневаться чиновник.  Вечером в салоне за ужином, в
компании попа и капитана парохода, он все еще грозился:
     - Сошлю сукина сына!
     - Накажи, накажи еретика! - подстрекал батюшка.
     - Да куда вы его сошлете? - посмеивался капитан парохода. - Тут и
так ссылка не лучше Сибири.
     - Вот в Сибирь и сошлю!  На каторгу, на рудники, в кандалы! Увезу
к губернатору, на суд его превосходительства...
     После нескольких  рюмок  коньяку  чиновник   пришел   в   хорошее
расположение  духа  и стал вспоминать анекдоты.  Неумело подстраиваясь
под разговор ненцев, он рассказывал:
     - Собрался  самоедин на охоту на морского зверя,  а он,  надо вам
сказать,   уже   крещеный   был.   Собрался,   значит,    и    молится
Николаю-угоднику: "Николуск-а-угод-ницек, помоги больсого зверя убить!
Свецку с мацту поставлю".  Высотой,  значит,  с  мачту  свечку  обещал
поставить.  Помолился и поехал к морю.  А там видит - большущий тюлень
плывет.  Прицелился самоедин и бах-бах!  Тюлень перевернулся  на  воде
кверху брюхом.  Обрадовался наш самоедин и смеется над угодником: "Вот
как вашего брата надувают!"  Не  будет,  мол,  тебе,  Никола,  никакой
свечки. И только он эти слова выговорил, тюлень обратно перевернулся и
нырнул в глубину.  Поник головой  наш  горе-охотник  и  говорит:  "Ох,
Николуска-угодницек, с тобой и посутить-то нельзя".
     Чиновник хохотал. Батюшка осуждающе качал головой:
     - Вот так богохульников и наказывают.  Господь бог все видит, все
слышит.
     - Да ведь это же анекдот, господа, - улыбнулся капитан.
     - А вот и не анекдот,  а притча  правдивая,  -  упорствовал  поп,
подливая в рюмки вино. - Наказать, и сие суть наказание божие!
     - Увезу самоедина на  суд  губернаторский!  -  опять  загорячился
чиновник,  вспомнив Хатанзея. - В трюм посадим и увезем в город, а там
- на каторгу!
     Утром капитан  парохода,  бывалый мореход,  сам в прошлом простой
помор-зверобой, тихонько предупредил Ивана Хатанзея о коварном замысле
чиновника. А когда чиновник строго-настрого запретил Ивану до отплытия
парохода покидать чум,  охотник поверил словам капитана,  почувствовал
недоброе. Запрет русского начальника насторожил его.
     Вечером Иван посоветовался с отцом,  старым  Хатанзеем,  а  ночью
запряг оленей,  погрузил на нарты кое-какую поклажу, прихватил собак и
тайком покинул стойбище.
     Он уехал на северо-восток,  на Карскую сторону, зная, что там его
никто не разыщет.
     И снова   гневался   чиновник,   взбешенный  исчезновением  Ивана
Хатанзея.  Снова он угрожал,  теперь уже другим ненцам, требуя найти и
вернуть беглеца. И снова упрашивал и увещевал поп, грозя судом божьим.
Но под разными предлогами островитяне отговаривались: где его найдешь,
остров велик, напрасно время терять.
     Вскоре пароход ушел и увез чиновника.  На этот раз,  опять-таки в
салоне,  вспомнил капитан парохода Ивана Хатанзея и слова из анекдота.
Сказал чиновнику:  "Вот как вашего брата надувают!" Чиновник и батюшка
молчали, хмурились, но от коньяка не отказывались.
     С другим пароходом  на  остров  привезли  приказ  губернатора  "О
поимке  самоедина  Ивана  Хатанзея".  Но  никто из ненцев и не подумал
выполнить волю начальства.
     Пять лет  был  в  действии  строгий приказ губернатора.  Пять раз
поднималось над заполярным островом  солнце.  И  пять  лет  прожил  на
северо-восточной   оконечности   острова  в  полном  одиночестве,  как
Робинзон,  охотник Иван Хатанзей.  Изредка он виделся лишь с отцом, но
старый Хатанзей никому и никогда не говорил об этих встречах.
     В летнее время к острову дважды подходил пароход, и появляться на
глазах у русских было опасно. Опасно было встречаться и в зимнее время
с богачом-многооленщиком Теняко,  которому было приказано о  появлении
Хатанзея  сообщить  при первой возможности.  Хотя многие считали,  что
охотник давно погиб,  Теняко не терял  надежды  на  вознаграждение  за
донос.
     На шестой год,  как всегда,  когда солнце полные сутки без захода
кружило  над  островом,  а  Медвежья губа очистилась ото льда,  пришел
пароход.  Приехал на пароходе сказочник Степан Егорович  Поморцев.  Он
давно не бывал у своих друзей-островитян.
     Приехал на остров еще один русский,  не молодой,  но и не старый,
гладко бритый, тепло одетый. Он купил у одного из ненцев совик, пимы и
нож в деревянных ножнах и неожиданно исчез.  О нем  в  стойбище  скоро
забыли.
     А Степан Егорович,  узнав  о  печальной  судьбе  своего  друга  и
ученика Ивана Хатанзея, сказал ненцам:
     - Его надо разыскать! Теперь губернатора нет, и приказ его больше
не имеет никакой силы. И чиновников больше нет, и богачей нет.
     - А куда же они пропали? - спрашивали удивленные островитяне. Они
привыкли верить Степану Егоровичу.
     - Прогнали, - коротко ответил Поморцев. - В России революция!
     Так во  второй  раз  прозвучало  на  острове  Новый  пока все еще
непонятное для ненцев слово.  В большом чуме старого Хатанзея Поморцев
рассказывал  им о событиях,  которые происходили на Большой Земле.  Он
говорил о Ленине, о большевиках, о Советской власти.
     - Теперь и к вам новая жизнь придет!
     - Это что  же,  наш  Ваули  Ненянг  вернется?  -  спросил  старый
Хатанзей,  от  которого  еще  в давние годы Поморцев слышал легенды об
отважном вожде ненцев,  поднявшем в тундре  восстание  против  царских
воевод.
     - Нет, - ответил Степан Егорович, - Ваули уже не вернется. Он жил
давно,  больше ста лет назад.  Но то, что хотел сделать для вас Ваули,
теперь сделают большевикн,  сделает Ленин.  Не  вернется  Ваули,  зато
вернется в стойбище твои Иван. Теперь ему некого бояться.
     - Если ты говоришь правду,  Степан,  - сказал Хатанзей,  - то это
дух Ваули вьется над тундрой.
     - Пусть пока будет по-твоему,  - согласился Поморцев.  - А сейчас
нужно ехать за Иваном.
     Отец Ивана старый Хатанзей молчал.  Хотя он втихомолку  и  сказал
Степану  Егоровичу о стоянке молодого охотника,  но все еще побаивался
за сына.  Однако ненцы скоро убедили его поехать за молодым Хатанзеем,
потому  что  они  верили  Степану  Егоровичу.  И  олений аргиш из трех
упряжек двинулся на северо-восток. С ненцами поехал и Поморцев
     На четвертый день они разыскали чум Ивана Хатанзея. И велико было
удивление Поморцева и ненцев,  когда в чуме у Ивана они встретили того
русского,  который несколько дней назад приехал на остров, купил совик
и пимы и неожиданно исчез.
     - Решил   поохотиться,  страсть  такая,  -  объяснил  неизвестный
Поморцеву и назвал себя: - Отчаров
     - Но ведь сегодня Иван уедет,  - сказал Степан Егорович. - Как вы
останетесь? Наверное, непривычно?
     - Ничего,  немного поживу. Мне, охотнику, привычно. Попрошу Ивана
чум и собак оставить.
     Иван Хатанзей  несказанно  обрадовался приезду сказочника и отца.
Выслушав Поморцева,  он быстро собрался. Отчарову он оставил свой чум,
всю провизию и двух собак и обещал к нему наведываться.
     Вернулся Иван  Хатанзей  в  родное  стойбище,  в  родную   семью.
Отпраздновали  радостную  встречу.  И  снова  стал  Иван  охотиться на
морского и тундрового зверя и кормить семью.  Со  следующим  пароходом
уехал на Большую землю Поморцев.

11. ПРЕЗИДЕНТ ОСТРОВА

     Проходили годы. На Новом давно хозяйствовал и правил всеми делами
островной Совет,  а председателем Совета оленеводы и зверобои  избрали
Ивана Хатанзея.
     У кулака Теняко большую  часть  оленей  отобрали  и  распределили
среди тех,  кто у него раньше батрачил.  Бедняки получили свое, ими за
многие годы заработанное и ранее неоплаченное.  Сам  Теняко  уехал  из
стойбища, пригрозив председателю Ивану Хатанзею за отобранных оленей.
     Но Хатанзей не боялся угроз кулака.  Дважды  приезжал  на  остров
Степан Егорович Поморцев и многому еще научил молодого председателя.
     - Ты теперь - президент острова!  - говорил Поморцев.  - Во  всем
советуйся с народом, учись, побольше читай и никого не бойся!
     - Председатель!  Президент! - улыбались ненцы, повторяя новые для
них слова.  А значение слова "революция" они уже давно знали. Они сами
совершали на своем острове революцию.
     Два раза побывал Иван Хатанзей на Большой земле, в большом городе
он встречался с большевиками и сам вступил в партию. Многое уже познал
Иван, но не знал он, кто такой Отчаров, который все еще жил на острове
и которого в первые дни его приезда молодой охотник  приютил  в  своем
чуме.  Не  знал  председатель  и  о  том,  как часто стали встречаться
бежавший из стойбища кулак  Теняко  с  Отчаровым.  Не  знал  президент
острова,  как не знали и другие ненцы,  что Отчаров совсем не Отчаров,
а...

x x x

     В феврале двадцатого года из  Архангельска  на  ледоколе  "Минин"
бежал  за  границу  белогвардейский генерал Миллер.  Он бежал со своим
штабом,  спасаясь от возмездия  народа.  За  ним  увязались  и  многие
арханг