гарантировать уплату  долгов  короля  в  время  от  времени
посылающее ему на синей бархатной подушечке усыпанные бриллиантами ордена,
призванные подсластить увещевания политического резидента.
   - Я надеюсь,  вы знаете,  как заставить короля платить за это, - сказал
Тарвин.
   - То есть как?
   - Ну,  у  нас,  в  Америке,  когда клиент ведет себя  подобным образом,
обещая кредитору встретиться с  ним в  гостинице и  не являясь туда,  а на
следующий день  обещает прийти  в  лавку  и  опять  не  платит,  приказчик
говорит:  "Отлично!  Если вам угодно заплатить по счету за еду,  за вино и
другие напитки,  за сигары, выкуренные мной, покуда я ждал вашего прихода,
то я  ничего не имею против.  Пожалуйста!  Я сумею скоротать время".  И на
третий день он выставляет счет, в котором указан даже размер его проигрыша
в покер.
   - А, это очень интересно. Но как ему удается включить все эти расходы в
счет?
   - Он  вносит их  в  следующий счет за  те  товары,  что  продает своему
клиенту. Цена на них в таком случае сильно возрастает.
   - Мы и так можем назначить какую угодно цену.  Трудность состоит лишь в
том, чтобы получить деньги.
   - Понять не могу, откуда вы, ребята, в таком случае время берете, чтобы
транжирить  его  здесь  попусту,   -   твердил  Тарвин,   заинтересованный
услышанным.   -  Там,  откуда  я  приехал,  люди  путешествуют  строго  по
расписанию,  и  если коммивояжер опаздывает на день против договоренности,
он телеграфирует своему клиенту, чтобы тот пришел прямо на станцию, и пока
поезд стоит,  он продает ему все свои товары.  Да он весь земной шар успел
бы  продать за то время,  пока у  вас здесь мимо проезжает телега.  Что же
касается того,  чтобы  получить с  короля  деньги,  то  почему бы  вам  не
наложить арест  на  имущество старого греховодника?  На  вашем месте я  бы
наложил арест на все его государство,  на дворец,  даже на корону. Да я бы
по  суду признал его должником и  привел бы приговор в  исполнение -  если
нужно, то и самолично. Я бы запер старика и сам управлял бы Раджпутаной за
него, если бы понадобилось. Но деньги с него я бы получил.
   Улыбка сочувствия появилась на лицах присутствующих.
   - Это потому,  что вы просто не разбираетесь в здешних делах, - сказали
сразу несколько человек.  И они принялись объяснять ему суть происходящего
во всех подробностях. Вся их былая вялость и лень вдруг пропали, и все они
заговорили хором, перебивая друг друга.
   Чуть  позже  Тарвин  понял,  что  сидевшие  на  веранде  люди,  хотя  и
показались ему  сначала ленивыми,  вовсе не  были дураками.  Тихо лежать у
врат величия,  наподобие нищих,  и ждать своего часа - таков был их метод.
Времени уходило при  этом  много,  но  в  конце  концов  им  что-нибудь да
платили,  особенно в  том случае,  как объяснил человек в  желтом одеянии,
если  удавалось склонить на  свою  сторону премьер-министра и  через  него
пробудить интерес и у королевских жен.
   Мимолетное воспоминание о  миссис Матри заставило Тарвина едва  заметно
улыбнуться.
   Человек в  желтом продолжал свой рассказ,  и Тарвин узнал,  что главная
жена  короля  -  убийца,  отравившая своего  бывшего мужа.  Она  лежала  в
железной клетке  в  ожидании казни,  когда  король  впервые  увидел  ее  и
спросил,  отравит ли она его,  если он женится на ней -  во всяком случае,
так гласит молва.  Конечно,  отвечала она,  если он будет обращаться с ней
так же,  как ее первый муж.  В результате чего король женился на ней -  во
многом ради прихоти,  но главным образом потому,  что пришел в  восторг от
грубого ответа.
   Эта  безродная  цыганка  меньше  чем  за  год  повергла и короля, в его
государство  к своим ногам - ногам, о которых злые языки говорили, что они
огрубели от долгих путешествий по извилистым тропам позора и скандала. Она
родила  королю  сына,  который  был ее гордостью и утехой ее честолюбия, и
после  его  рождения  с  новой  силой  стала  добиваться власти. Верховная
власть,  находившаяся  за  тысячу  миль  отсюда, чувствовала в ней силу, с
которой   необходимо   считаться,   и  недолюбливала  ее  за  это.  Седому
сладкоречивому  резиденту,  полковнику  Нолану,  жившему в розовом доме на
расстоянии  полета стрелы от городских ворот, часто приходилось терпеть ее
дерзости.  Ее последняя победа была особенно унизительной для него: узнав,
что  канал,  предназначенный  для летнего снабжения города питьевой водой,
должен пройти по апельсиновому саду под ее окнами, она употребила все свое
влияние  на  махараджу,  чтобы разрушить этот план. В результате махараджа
велел проложить канал в другом месте, что стоило ему четверти его годового
дохода и было сделано вопреки слезным увещеваниям резидента.
   А  цыганка Ситабхаи,  спрятавшись за  шелковыми занавесками,  слышала и
видела спор между раджой и резидентом и ликовала.
   Тарвин жадно внимал рассказу.  Все  услышанное было ему на  руку,  лило
воду на его мельницу,  пусть даже и опрокидывало его первоначальные планы.
Перед ним открывался новый мир, в котором он плохо ориентировался, и, надо
было сказать себе честно,  -  мог действовать лишь по  наитию,  находясь в
постоянной зависимости от сиюминутного вдохновения. До того, как он ступил
на  путь,  ведущий к  Наулаке,  он и  не мог ничего знать об этом мире,  и
сейчас  охотно  выслушивал  все,   о   чем  рассказывали  ему  эти  лениво
развалившиеся в шезлонгах люди.  У него возникло чувство, что, может быть,
ему надо вернуться домой и снова приняться за азбуку.  Что нравилось этому
странному существу,  которое они называли королем? Что привлекало его? Чем
ему можно было угодить? И главное, чего он боялся?
   Мысль  Тарвина  работала напряженно и  быстро.  Но  вслух  он  произнес
другое:
   - Неудивительно,   что  ваш  король  -  банкрот.  Ведь  ему  приходится
содержать такой двор.
   - Он один из самых богатых князей в Индии,  - ответил человек в желтом.
- Он сам не знает, чем владеет.
   - Тогда почему же  он не заплатит вам,  а  держит вас здесь в  какой-то
сонной полудреме?
   - Потому что он туземец. Он потратит сто тысяч фунтов на свадебный пир,
но задержит выплату двухсот рупий по счету на целых четыре года.
   - Надо излечить его от  этой болезни,  -  настаивал Тарвин.  -  Пошлите
шерифа -  пусть наложит арест на  те  драгоценные камни,  что украшают его
корону.
   - Вы  не  знаете индийских князей.  Они  скорее оплатят ваш  счет,  чем
расстанутся  с  этими  камнями.   Эти  камни  священны.   Они  принадлежат
государству.
   -  Ах, как бы мне хотелось взглянуть на "Счастье Державы"! - воскликнул
один  из  присутствующих,  о котором впоследствии Тарвин узнал, что он был
агентом калькуттской ювелирной фирмы.
   - А что это? - спросил Тарвин небрежно, потягивая виски с содовой.
   - Это Наулака. А разве вы не знаете?
   Человек в желтом одеянии избавил Тарвина от необходимости отвечать.
   - Да ладно вам! Все эти небылицы о Наулаке придумали жрецы.
   - Не думаю,  - рассудительно ответил агент ювелирной фирмы. - Когда я в
последний раз был здесь,  король говорил мне,  что однажды показал Наулаку
наместнику.  Но он был единственным иностранцем, которому довелось увидеть
это чудо. Король уверил меня, что теперь и сам не знает, где ожерелье.
   - Тьфу ты!  Вы  что,  верите,  что  существуют изумруды в  два  дюйма в
разрезе? - спросил другой.
   - Да,  но это главный камень ожерелья,  -  сказал ювелир,  -  и я держу
пари,  что  это настоящий изумруд.  Но  поражает меня вовсе не  это.  Меня
удивляет,  как эти парни,  которые ничего не  смыслят в  таких вещах,  как
алмаз  чистой воды,  сумели собрать в  одно  целое  полдюжины превосходных
драгоценных камней, а всего их там около пятидесяти. Говорят, что собирать
камни на это ожерелье начали во времена Вильгельма Завоевателя.
   - А,  ну тогда у них есть еще в запасе годик-другой, - сказал Тарвин. -
Если бы мне дали восемь столетий,  я  бы и  сам кое-что предпринял,  чтобы
собрать вместе несколько драгоценных камушков.
   Он  полулежал  в  кресле, чуть отвернувшись в сторону от всей компании.
Сердце  его  билось  учащенно.  В его жизни бывало разное: в свое время он
торговал  рудой,  покупал  и перепродавал земельные участки и скот. Бывали
минуты,  когда  он  был  на  волосок  от  разорения и для этого нужно было
кому-то  лишь  глазом моргнуть или пальцем пошевельнуть. Но в его жизни не
было  еще  таких  моментов,  в которых, как сейчас, сосредоточилось восемь
столетий.
   В  глазах  у  всех,  кто  смотрел  на  него  сейчас,  мелькнуло  что-то
напоминающее жалость.
   - По  пять  превосходных экземпляров девяти  разных  видов  драгоценных
камней,  -  начал перечислять ювелир, - рубин, изумруд, сапфир, бриллиант,
опал, кошачий глаз, бирюза, аметист и...
   - Топаз? - спросил Тарвин уверенно, словно он был владельцем ожерелья.
   - Нет, черный алмаз - черный, как ночь.
   - Но  откуда вы  знаете все это?  От  кого вы это услышали?  -  спросил
Тарвин с любопытством.
   - Из разговоров -  интересных,  но малодостоверных. Таким образом здесь
узнается все. Но сейчас остается лишь гадать, где находится ожерелье.
   - Возможно,  оно спрятано под полом в  каком-нибудь городском храме,  -
высказал предположение человек в желтом.
   Тарвин,  несмотря на  все свое самообладание,  не  справился с  собой и
вспыхнул: он уже видел, как перерывает весь город.
   - А где... этот город? - спросил он.
   Кто-то  кивнул  в  ту  сторону,  где  палило солнце, и он увидел скалу,
окруженную  тремя  рядами  стен. Она ничем не отличалась от многочисленных
мертвых  городов, мимо которых он проезжал в телеге. Над скалой возвышался
унылый темно-красный утес. К самому подножию скалы подступали желтые пески
пустыни,  в  которой  нельзя  было  найти  ни деревца, ни кустика и жить в
которой  могли  лишь дикие ослы да где-то в самом центре, говорят, и дикие
верблюды.
   Тарвин долго  разглядывал город  сквозь трепещущее знойное марево и  не
заметил там  никаких признаков жизни,  никакого движения.  Было чуть позже
полудня,  и все подданные Его Величества спали.  И вот эта каменная глыба,
одиноко  стоящая  посреди  пустыни,   и  являла  собой  видимую  цель  его
путешествия - тот Иерихон, штурмовать который он явился из Топаза.
   Безрадостные мысли бродили в его голове.  Интересно,  думал он, если бы
кто-то  приехал из  Нью-Йорка в  телеге,  запряженной буйволами,  лишь для
того,  чтобы насвистывать веселый мотивчик у подножия Саугваш Рендж, каким
бы дураком я его считал!..
   Он поднялся и размял уставшие, покрытые пылью ноги.
   - Когда  здесь  становится  достаточно  прохладно,   чтобы  можно  было
осмотреть город?
   - Что-что    вы    собираетесь    делать    в    городе?    Осматривать
достопримечательности?  Будьте осторожны.  У вас могут быть неприятности с
резидентом, - дружески предупредил его один из англичан.
   Тарвин никак не  мог понять,  почему прогулка по самому заброшенному из
всех виденных им городов могла сулить какие-то неприятности.  Тем не менее
он промолчал,  потому что находился в  чужой,  незнакомой стране,  где все
было  непривычно,  за  исключением,  пожалуй,  лишь  некоторого стремления
женщин к власти над мужчинами. Он обязательно осмотрит этот город, и самым
тщательным образом.  В противном случае,  величественная лень,  царившая в
городе (в нем так и не появилось никаких признаков жизни),  поглотит и его
или превратит в сонного калькуттского коммивояжера. Тарвин начинал бояться
за себя.
   Что-то   надо  сделать  немедленно,   пока  голова  еще  работает.   Он
расспросил,  как пройти на телеграф, хотя, несмотря на наличие телеграфных
проводов, сильно сомневался в том, что в Раторе есть телеграф.
   - Кстати, - крикнул ему вдогонку один из новых знакомых, - не забывайте
о  том,  что любую телеграмму,  которую вы отправляете отсюда,  показывают
королю.
   Тарвин  поблагодарил  и,  увязая  в  песке,  потащился  к  оскверненной
мусульманской мечети,  стоящей на обочине дороги, ведущей к городу. Теперь
здесь находился телеграф.  Он шел и  думал о том,  что совет,  который ему
дали напоследок,  был  весьма стоящим.  Ему  попался на  глаза спешившийся
конный  полицейский,  крепко  спавший на  пороге мечети.  Его  лошадь была
привязана к длинной бамбуковой пике,  воткнутой в землю.  Других признаков
жизни он не встретил,  если не считать голубей, сонно воркующих под темным
сводом арки.
   Удрученный  увиденным,   Тарвин  оглядывался  в  поисках  бело-голубого
символа Западного Союза или чего-то  иного,  что служило бы  ему заменой в
этой  чуднОй  стране.  Он  заметил,  что  телеграфные провода  тянулись  к
отверстию в  куполе мечети.  Под аркой он  разглядел две или три низенькие
деревянные двери.  Наудачу отворив одну из  них,  он  чуть не  наступил на
что-то  теплое  и  мохнатое,  вскочившее тут  же  на  ноги  с  недовольным
мычанием.   Тарвин  едва  успел  отступить  в  сторону,  чтобы  пропустить
буйволенка.  Нисколько не  смущаясь,  он  открыл  другую  дверь  и  увидел
лестничный пролет шириной в  восемнадцать дюймов.  Он  поднялся по нему не
без труда, прислушиваясь, не раздастся ли стук телеграфного аппарата. Но в
здании царила тишина,  как в  усыпальнице,  которой оно когда-то  служило.
Тарвин открыл еще одну дверь и оказался в комнате,  куполообразный потолок
которой был украшен богатой ажурной резьбой, выкрашенной в варварски-яркие
цвета,  и  усеян  мириадами крошечных зеркал.  После  кромешной темноты на
лестнице это  пиршество красок  и  ослепительное сияние  белоснежного пола
заставили его зажмуриться.  И  тем не  менее тут,  несомненно,  находилась
телеграфная станция - на дешевом туалетном столике размещался аппарат явно
устаревшей конструкции.  Солнечный свет проникал в комнату через отверстие
в куполе, сделанное для проводов и потом не заложенное.
   Тарвин стоял,  освещенный солнцем,  и оглядывался по сторонам.  Он снял
свою мягкую широкополую шляпу,  слишком теплую для этого климата,  и вытер
вспотевший  лоб.  Если  бы  некий  недоброжелатель,  спрятавшийся  в  этой
таинственной и  прекрасной комнате и  лелеющий злые замыслы по отношению к
Тарвину,  увидел бы сейчас этого стройного и сильного человека,  у него бы
пропала всякая охота  нападать на  него.  Ник  покрутил свои  длинные усы,
спускавшиеся по  углам рта и  давно уже принявшие своеобразную форму из-за
привычки дергать их в раздумье, и произнес вполголоса несколько колоритных
замечаний,  употребив слова,  к  которым стены этой  комнаты не  привыкли.
Разве был  у  него шанс связаться с  Соединенными Штатами Америки из  этой
пропасти забвения?  Даже проклятие, сорвавшееся с его уст и возвратившееся
из глубины купола, показалось ему чужим и невыразительным.
   На полу лежала какая-то фигура, укрытая простыней.
   - Да,  здесь  нужен  мертвец,  чтобы  вести дела  в  этом  местечке!  -
воскликнул Тарвин, обнаружив тело. - Эй, привет! Вставай-ка, дружище!
   Человек ворча поднялся на  ноги,  сбросил с  себя  покрывало,  и  перед
Тарвином предстал заспанный туземец в костюме из серого атласа.
   - Ой! - воскликнул он.
   - Да-да, - ответил Тарвин невозмутимо.
   - Вы хотите меня видеть?
   - Нет,  я  хочу отправить телеграмму,  если только в этой гробнице есть
электрический ток.
   - Сэр,  -  ответил туземец приветливо,  -  вы пришли в нужное место.  Я
оператор телеграфной связи и главный почтмейстер этого государства.
   Он уселся на полуразвалившийся стул,  выдвинул ящик письменного стола и
начал там что-то искать.
   - Что  вы  ищете,  молодой человек?  Потеряли связь с  Калькуттой и  не
можете найти, да?
   - Большинство джентльменов приносят свои собственные бланки,  - отвечал
он,  и  в  его  мягкой и  вежливой интонации прозвучало что-то  похожее на
упрек. - Вот он, бланк. Карандаш у вас есть?
   - Послушайте,  я не хочу,  чтобы вы утруждали себя из-за меня. Не лучше
ли вам пойти и снова лечь спать?  Я сам отобью телеграмму. Какой у вас код
для связи с Калькуттой?
   - Вы не знаете, как пользоваться аппаратом, сэр.
   - Это я-то не знаю?  Посмотрели бы вы,  как я  перехватываю телеграфные
сообщения во время выборов.
   - Этот аппарат нуждается в о-очень умном обращении, сэр. Вы пишите свою
депешу, а я ее пошлю. Это будет настоящее разделение труда. Ха-ха-ха!
   Тарвин написал такую телеграмму:
   "Добрался до места. Помните про Три К. Тарвин".
   Он указал тот адрес в Денвере, который дала ему миссис Матри.
   - Ну же,  пускайте ее да побыстрее!  -  сказал Тарвин, передавая бумагу
через стол улыбающемуся индусу.
   - Хорошо.  Не  волнуйтесь.  Я  здесь для этого и  нахожусь,  -  ответил
туземец, понимая, что клиент спешит.
   - Дойдет  ли  она  до  места?  -  растягивая слова,  задумчиво произнес
Тарвин,  облокачиваясь о  стол и глядя в глаза индийца в атласном одеянии.
Вид  у  него  при  этом был  самый что  ни  на  есть компанейский,  словно
приглашающий  телеграфиста  посвятить  его  в  подробности  обмана,  если,
конечно, здесь был какой-то обман.
   - О,  да,  безусловно, завтра же. Денвер находится в Соединенных Штатах
Америки, - отвечал туземец, гордясь своими познаниями, как ребенок.
   - Вашу руку!  - воскликнул Тарвин, протягивая свою волосатую пятерню. -
Вы получили хорошее образование.
   Он с  полчаса дружески болтал с телеграфистом о предметах,  знакомых им
обоим,  и видел,  как тот отбил телеграмму;  при первом стуке аппарата его
сердце  понеслось на  родину,  домой.  Посреди  разговора индиец  внезапно
нырнул в  ящик  стола  и,  вытащив оттуда запыленную телеграмму,  протянул
Тарвину, который тут же подверг ее самому внимательному осмотру.
   - Не знаете ли вы какой-нибудь новый англичанин,  приезжающий в  Ратор,
по имени Терпин? - спросил он.
   Тарвин  на  секунду  остановил  свой  взгляд  на адресе, потом разорвал
конверт и обнаружил, как и ожидал, что телеграмма была адресована ему. Она
была  от  миссис  Матри,  которая  поздравляла  его с тем, что он избран в
Законодательное собрание штата Колорадо большинством в 1518 голосов против
Шериффа.
   Тарвин заревел от радости, исполнил боевой танец индейцев на белом полу
мечети и,  вытащив из-за  стола изумленного телеграфиста,  закрутил его  в
бешеном вальсе.  Затем,  отвесив низкий поклон совершенно сбитому с  толку
индийцу и  сказав на  прощанье салям,  он  вылетел из  мечети,  размахивая
телеграммой над головой, и, дурачась и шаля, вприпрыжку побежал по дороге.
   Когда Тарвин вернулся в гостиницу, он отправился принять ванну, где ему
предстояла серьезная битва с  грязью и  пылью,  въевшейся в кожу.  А в это
время на веранде коммивояжеры рассуждали о нем.  Он с наслаждением отмокал
в громадной глиняной посудине,  а темнокожий водонос обливал его с головой
из бурдюка с водой.
   Чей-то голос, раздавшийся на веранде и прозвучавший чуть громче других,
долетел до Тарвина:
   - Вероятно,  он приехал сюда искать золото или нефть, но нам об этом не
скажет.
   Сидя в ванне, Тарвин хитро подмигнул сам себе.



VII

   На  постоялом  дворе,  если  стоит  он  посреди пустыни, обыкновенно не
бывает  слишком  много  мебели  или  ковров.  Стол, два стула, вешалка для
одежды на двери и перечень услуг с расценками - вот и все, что встретишь в
номере;  постельные принадлежности путешественник привозит с собой. Тарвин
с  интересом  прочел перед сном прейскурант и обнаружил, что сие заведение
лишь  с  натяжкой  можно  было именовать отелем и что он не застрахован от
того,  что, прожив здесь день и переночевав, не получит предупреждения и в
течение  последующих  двадцати  часов  не  будет изгнан из этого неуютного
дома.
   Прежде чем лечь спать,  Тарвин попросил принести ему ручку и  чернила и
на бланке своей компании написал письмо миссис Матри.
   Этой  ночью  он  видел  во  сне,  как  махараджа  обменивал Наулаку  на
земельные участки в  Топазе,  а  сам Тарвин надевал ожерелье на шею миссис
Матри,  в  то  время как  спикер штата Колорадо объявлял,  что  с  момента
прибытия "Трех