иться с уважением и почтением.
   - Да,  - сказал король примиряющим тоном. - Все мы дети солнца, я и ты,
мой принц.
   - Значит, я должен стать таким же ученым, сильным и храбрым, как лучшие
люди моего народа.  Отец, мне надоело бегать по женским комнатам, слушать,
что говорит моя мать, как поют танцовщицы; а они всегда пристают ко мне со
своими поцелуями.  Пусти меня в Аджмер,  отец.  В эту королевскую школу. А
через год,  уже через год - так сказал мне Равут из Буннаула - я смогу сам
командовать своей гвардией, как и подобает королю. Ты обещаешь мне, отец?
   - Когда ты поправишься,  - отвечал махараджа, - мы поговорим с тобой об
этом - не как отец с сыном, а как мужчина с мужчиной.
   В глазах маха раджи Кунвара засияла радость.
   - Замечательно, - сказал он, - как мужчина с мужчиной.
   Приласкав   сына,  махараджа  рассказал  ему  разные  мелкие  дворцовые
новости,  которые  всегда  могут  заинтересовать мальчишку, затем, смеясь,
спросил:
   - Ну, теперь вы позволите мне удалиться?
   - О,  отец!  -  принц уткнулся лицом в  бороду махараджи и крепко обнял
его. Махараджа мягко освободился из его объятий и, так же осторожно, мягко
ступая,  вышел на веранду.  И прежде чем Кейт вернулась, он исчез в облаке
пыли под звуки труб.  В  ту  минуту,  когда он  отъезжал,  к  дому подошел
посыльный с  большой корзиной,  доверху наполненной бананами,  гранатами и
другими  фруктами  -   ярко-зелеными,  золотистыми  и  темно-красными.  Он
поставил корзину к ногам Кейт и сказал:
   - Это подарок королевы.
   Маленький принц, услышав эти слова, закричал радостно:
   - Кейт, это моя мать прислала вам. Смотрите, какие крупные, правда? Ой,
дайте мне гранат, - попросил он, когда она вернулась к нему в комнату. - Я
их не ел с прошлой зимы.
   Кейт  поставила  корзину  на  стол,  но  принц  передумал.  Теперь  ему
захотелось  гранатового шербета,  и  Кейт  должна  была  смешать  сахар  с
молоком,  сиропом и  мясистыми красными зернами.  Кейт на секунду вышла из
комнаты,  чтобы  принести стакан,  а  тем  временем Моти,  который  тщетно
пытался стянуть изумруды принца и  прятался все  это  время под  кроватью,
вылез оттуда и схватил спелый банан. Отлично понимая, что махараджа Кунвар
не  сможет поймать его,  Моти,  не  обращая ни  малейшего внимания на  его
слова,  преспокойно сел  на  корточки,  очистил  банан  маленькими черными
пальчиками, состроил рожицу принцу и начал есть.
   - Очень хорошо, Моти, - сказал махараджа Кунвар на родном языке, - Кейт
говорит, что ты вовсе не бог, а просто маленькая серая обезьяна, и я с ней
согласен. Когда она придет, она тебе всыплет, Хануман.
   Моти уже успел съесть полбанана,  когда вернулась Кейт, но почему-то он
не попытался скрыться от нее. Кейт шлепнула маленького мародера, и он упал
набок.
   - Посмотрите, Лальи, что случилось с Моти? - спросила она, с удивлением
глядя на обезьяну.
   - Он здесь без вас стащил банан,  а  сейчас,  должно быть,  притворился
покойником. Стукните его!
   Кейт склонилась над  безжизненным маленьким тельцем;  Моти уже не  надо
было наказывать: он был мертв.
   Кейт  побледнела.  Она  быстро  поднесла корзину  к  лицу  и  осторожно
понюхала ее содержимое. Роскошные плоды отдавали чем-то приторно-сладким и
опьяняющим.  Она поставила корзинку на стол и  поднесла руку к голове.  От
запаха у нее кружилась голова.
   - Ну же,  -  сказал принц,  который не видел с  кровати своего умершего
любимца, - где же мой шербет?
   -  Боюсь,  что  фрукты  не  очень  хороши, Лальи, - сказала Кейт, делая
усилие  над собой. С этими словами она выбросила через открытое окно в сад
тот  недоеденный  банан,  который злоумышленник Моти так крепко прижимал к
груди. В тот же момент с ветвей слетел попугай и унес этот кусочек с собой
на  дерево,  а секунду спустя маленький комочек зеленых перьев упал вниз -
попугай лежал на земле мертвый.
   - Нет,   фрукты  несвежие,   -   повторила  она  машинально.  Глаза  ее
расширились от  ужаса,  а  лицо  побледнело.  Ее  мысли  снова вернулись к
Тарвину.  Она не вняла его предостережениям и мольбам!  Он говорил, что ей
грозит опасность.  Разве он ошибался? Откуда ей ждать следующего удара? Из
какой засады он  может обрушиться на нее?  Сам воздух может быть отравлен.
Она боялась даже дышать.
   Смелость и  наглость нанесенного удара пугали ее  не  меньше,  чем  сам
замысел.  Если  такое  могло  быть  сделано  среди  бела  дня,  под  видом
дружеского подарка,  сразу  после  визита  самого  короля,  что  же  может
удержать цыганку в  следующий раз?  Сейчас Кейт  жила  под  одной крышей с
махараджей Кунваром,  и  если Тарвин был прав,  предполагая,  что Ситабхаи
желает ей зла,  значит,  фрукты предназначались им обоим. Она содрогнулась
при  мысли о  том,  что сама,  своей собственной рукой,  могла дать фрукты
махарадже Кунвару, ни о чем не подозревая.
   Принц повернулся в постели и долго смотрел на Кейт.
   - Вам нездоровится?  -  спросил он ее вежливо и  серьезно.  -  Тогда не
утруждайте себя приготовлением шербета. Дайте мне Моти - я хочу поиграть с
ним.
   - Ах,  Лальи! Лальи! - вскричала Кейт и неверной походкой направилась к
постели принца.  Она  бросилась на  кровать рядом с  малышом,  обняла его,
словно защищая от кого-то, и залилась слезами.
   - Вы  сегодня во второй раз плачете,  -  сказал принц,  с  любопытством
глядя на  ее  плечи,  вздрагивавшие от рыданий.  -  Я  все расскажу сахибу
Тарвину.
   Эти  слова  поразили Кейт  в  самое  сердце и  наполнили его  горьким и
бесплодным сожалением.  О,  если  бы  хоть  на  секунду  опереться на  его
твердую,  сильную руку,  предложившую ей  спасение,  -  руку,  которую она
только что оттолкнула!  Где он сейчас?  - спрашивала она себя в раскаянии.
Что  случилось с  человеком,  которого она  прогнала и  который ежеминутно
рискует жизнью в этой ужасной стране?
   А  в  это мгновение Тарвин сидел в  своем номере в  гостинице и,  чтобы
следить за всяким, кто приближается к нему, открыл обе двери душному ветру
пустыни;  его револьвер лежал перед ним на столе,  а Наулака в кармане. Он
всей душой жаждал уехать отсюда и  в  то  же  время ненавидел свою победу,
которая не имела никакого отношения к Кейт.



XVIII

   После  того,  как  Кейт  надежно спрятала отравленные фрукты, чтобы они
больше  не  могли никому принести вреда, и. несмотря на собственные слезы,
утешила  махараджу Кунвара, огорченного таинственной смертью Моти, - после
этого  Кейт  весь  вечер и всю длинную ночь размышляла о том, как ей быть.
Назавтра,  когда  она  встала  утром,  не  отдохнувшая за ночь, с глазами,
красными  от вчерашних слез, она твердо знала одно: пока она жива, ей надо
быть  вместе  с  индийскими  женщинами и трудиться для них, и единственное
прибежище  в ее нынешнем тревожном состоянии - ее работа, ее дело, которое
было  рядом  - стоило лишь руку протянуть. А тем временем человек, который
любил  ее,  оставался  в Гокрал Ситаруне, подвергая свою жизнь смертельной
опасности,  -  и  все это лишь для того, чтобы оказаться рядом с нею, если
понадобится его помощь. Но позвать его она не могла, потому что обратиться
к нему за помощью означало для нее уступить ему, а это было выше ее сил.
   Кейт отправилась в больницу. Страх перед невидимым врагом, покушавшимся
вчера на  жизнь ее и  маленького махараджи,  превратился в  ужас,  который
мешал ей жить и думать.
   Женщина пустыни,  как всегда,  поджидала ее, сидя на ступенях больницы.
Ее  лицо было закрыто покрывалом,  а  руки сложены на коленях.  Позади нее
стоял  Дхунпат  Раи,  которому  следовало  сейчас  находиться  у  постелей
больных.  Она  сразу  увидела,  что  в  больничном дворе  толпится народ -
какие-то  незнакомые люди и  посетители,  которые по  новым правилам могли
навещать своих родственников и друзей только раз в неделю.  Но сегодняшний
день не был днем посещений,  и Кейт,  измученная всем тем, что перехила со
вчерашнего дня,  почувствовала раздражение и желание научить их уму-разуму
и сердито спросила у Дхунпат Раи, слезая с лошади:
   - Что все это значит?
   - Народ пришел в волнение, а виной всему - фанатизм, - ответил он. - Но
все это ерунда. Такое бывало и раньше. Только прошу вас, не ходите туда.
   Она,  не сказав ни слова, отстранила его и уже хотела войти, но увидела
одного из  своих  тяжелых пациентов,  больного тифом;  с  полдюжины громко
кричащих друзей выносили его из  больницы и,  увидев Кейт,  с  угрожающими
жестами двинулись к ней. В то же мгновение женщина пустыни очутилась подле
нее и  подняла смуглую руку,  в  которой блеснуло широкое лезвие огромного
ножа.
   -  Молчать,  собаки!  -  закричала  она на языке своей родины. - Только
посмейте поднять руку на эту пери*, которая столько сделала для вас!
   - Она убивает наших людей, - вскричал один из крестьян.
   -  Может  быть, и так, - сказала женщина, блеснув улыбкой, - но я знаю,
кто  будет лежать здесь мертвым, если вы не пропустите ее. Вы раджпуты или
вы  бхилы*,  живущие  в  горах,  что ловят рыбу и роются в земле в поисках
съедобных  личинок?  Что  вы бегаете, точно обезумевшее стадо, из-за того,
что  явившийся  неизвестно  откуда  жрец солгал вам и смутил ваши глиняные
головы? Вы говорите, что она убивает ваших людей? А намного ли вы продлите
жизнь  этого  человека  своим колдовством и пением мантр?* - спросила она,
указывая  на  немощное тело, распростертое на носилках. - Вон отсюда! Вон!
Разве  эта  больница - ваша грязная деревня, что вы позволяете себе гадить
здесь?  Разве  вы  заплатили  хоть  одно пенни за крышу над головой или за
лекарства  в вашем брюхе? Убирайтесь прочь, покуда я не плюнула в вас! - и
она отмахнулась от них царственным жестом.
   - Лучше все-таки не ходить туда, - прошептал Дхуппат Раи на ухо Кейт. -
Там во дворе один местный святой мутит народ.  А кроме того,  мне и самому
что-то не очень хочется идти туда.
   - Но что же все это значит? - снова спросила Кейт.
   Вопрос был  вполне оправдан:  больница находилась в  руках  волнующейся
толпы.  Народ тащил постели,  кастрюли, лампы и белье; бегая взад и вперед
по  лестницам,  люди  негромко переговаривались друг с  другом и  спускали
больных с  верхних этажей на  носилках,  точно муравьи,  выносящие яйца из
разоренного муравейника -  человек по  шесть-восемь  на  каждого пациента.
Кое-кто  из  них держал в  руках букеты бессмертников.  Спуская носилки по
лестнице,  одни то и  дело останавливались и  бормотали молитвы,  другие с
опаской рылись в  аптеке,  третьи доставали воду из колодца и  поливали ею
пол вокруг кроватей.
   Посредине двора,  совершенно голый,  как тот сумасшедший, что хил здесь
до  приезда  Кейт,  сидел  вымазанный пеплом,  длинноволосый,  с  когтями,
длинными,  как у орла,  полусумасшедший бродячий священник.  Он размахивал
над головой посохом с оленьим рогом на конце,  острым, как копье, и громко
распевал  какую-то  однообразную  мелодию,  побуждающую  всех  действовать
намного проворнее.
   Когда Кейт,  побелев от гнева и  блестя глазами,  подошла к  нему,  его
песня превратилась в исполненный свирепой ненависти вопль.
   Она  быстро прошла к  женщинам -  к  своим женщинам,  которые,  как  ей
казалось,  успели полюбить ее.  Но  они  были  окружены родственниками,  и
какой-то  обнаженный до пояса громкоголосый житель одного из селений,  что
расположены в самом сердце пустыни,  толкнул Кейт. Он не хотел обидеть или
ударить ее,  но женщина пустыни полоснула его ножом по лицу, и он отскочил
в сторону с громким ревом.
   -  Я  хочу  поговорить  с ними, - сказала Кейт, и ее спутница заставила
толпу  притихнуть,  высоко подняв руки над головой. И только бродячий жрец
продолжал  свою  песню. Кейт, дрожа всем телом, подошла к нему решительным
шагом с высоко поднятой головой и закричала на местном наречии:
   - Замолчи немедленно, или я найду способ заткнуть тебе глотку!
   Он замолчал,  и Кейт,  вернувшись к женщинам, обратилась к ним с пылкой
речью:
   - О  мои  женщины,  чем  я  обидела вас?  -  воскликнула она все еще на
местном наречии.  -  Если здесь что-то и делается не так, то кто же сумеет
исправить это,  как не я,  ваш друг? Ведь вы знаете - вы можете и ночью, и
днем -  в любое время поговорить со мной.  -  Она протянула к ним руки.  -
Послушайте меня,  сестры мои!  Разве вы  сошли с  ума,  что хотите уйти из
больницы -  недолеченные,  больные,  умирающие?  Вы свободны и можете уйти
отсюда в любую минуту.  Я прошу вас об одном:  ради вас самих и ради ваших
детей -  не уходите,  пока я не вылечу вас, если так будет угодно Господу.
Сейчас в пустыне лето,  и многие из вас живут за много косов отсюда,  путь
домой будет долгим и тяжелым.
   - Верно! Она права! Она говорит правду! - сказал чей-то голос.
   - Да,  я  говорю правду!  Я  всегда была честна с  вами.  Конечно,  вам
следует объяснить мне,  в  чем  причина вашего бегства,  а  не  кидаться в
разные стороны подобно мышам.  Сестры мои,  вы немощны и  больны,  а  ваши
друзья не знают, чем можно помочь вам. Я знаю это.
   -  Арре!*  Что  же  нам  делать? - раздался слабый голос. - Это не наша
вина.  Что  до  меня,  я бы охотно осталась и спокойно умерла бы здесь, но
жрец говорит...
   Шум возобновился.
   - Там  на  пластырях  написаны  колдовские  заклинания!..   Почему  нас
насильно хотят сделать христианами?  Та  мудрая женщина,  которую прогнали
отсюда,  предупреждала нас...  Что означают красные метки на пластырях? Мы
не  хотим,  чтобы на нас наклеивали дьявольские знаки!  Они жгутся,  точно
адский огонь.  Священник пришел сюда вчера - тот святой человек, что стоит
вон там,  во дворе -  и сказал,  что ему было откровение, когда он сидел в
горах:  все это дело рук дьявола;  он хочет отвратить нас от нашей веры...
Да-да,  он хочет,  чтобы мы вышли из больницы с  метками на теле!  А дети,
которых мы родим в больнице, будут с хвостами, как у верблюдов, и с ушами,
как у мулов.  Об этом сказала нам знахарка. И святой человек говорит то же
самое.
   - Тише! Тише! - воскликнула Кейт, услышав эти выкрики из толпы. - Какие
пластыри?  Что за детские глупости вы говорите о  пластырях и  о  дьяволе!
Здесь уже родился не один ребенок, и все они были такие хорошенькие! Вы же
знаете!  Все это наговорила вам та негодная женщина,  которую я  отправила
назад, домой, потому что она мучила вас.
   - Нет, и священник говорит то же самое!..
   -  Какое  мне дело до того, что говорит священник! Разве он ухаживал за
вами?  Просиживал с вами ночи? Сидел у вашей постели, взбивал вам подушки,
держал  вашу руку в своей, когда вам было больно? Что, он брал ваших детей
и  укладывал  их  спать  и  тратил  на это драгоценные, редкие часы своего
отдыха?
   - Он святой человек.  Он не раз творил чудеса. Мы навлечем на себя гнев
богов.
   Одна женщина,  посмелее других,  крикнула:  "Посмотрите-ка сюда!"  -  и
протянула Кейт один из горчичников, совсем недавно заказанных в Калькутте,
на  обратной  стороне  которого  красными чернилами была  написана фамилия
изготовителя и название торговой фирмы.
   - Что это за дьявольская штука? - свирепо спросила женщина.
   Женщина пустыни схватила ее за плечо и заставила встать на колени.
   - Замолчи, безносая! - закричала она, и голос ее дрожал от гнева. - Она
не твоего поля ягода,  твое грязное прикосновение осквернит ее.  Знай свою
навозную кучу и разговаривай с ней вежливо и тихо.
   Кейт взяла пластырь и улыбнулась.
   - Кто сказал, что здесь видна рука дьявола? - потребовала она.
   - Святой человек, жрец. Уж он-то знает!
   - Нет,  вы сами должны это знать, - терпеливо втолковывала Кейт. Теперь
она понимала их и  могла им сострадать.  -  Тебе же их ставили.  Разве они
причинили тебе вред,  Патира?  -  она обратилась к женщине, стоявшей прямо
перед ней.  -  Ведь ты же благодарила меня,  и не раз, а много раз, потому
что  эти колдовские горчичники облегчали твои страдания.  И  если это дело
рук дьявола, почему же этот дьявольский огонь не истребил тебя?
   - Если честно,  эта штука сильно жглась,  -  ответила женщина с нервным
смешком.
   Кейт тоже не смогла удержаться от смеха.
   - Это правда.  Я  не  могу сделать мои лекарства приятными.  Но  вы  же
знаете,  что они вас исцеляют. А что же знают об английских лекарствах эти
люди,  ваши друзья,  сельские жители,  погонщики верблюдов, пастухи? Разве
те,  что  живут в  горах,  или этот жрец,  разве они так мудры,  что могут
судить за вас и знают,  как вы себя чувствуете, находясь за пятьдесят миль
отсюда.  Не слушайте их! Прошу, не слушайте! Скажите им, что вы останетесь
со мной,  и я вас вылечу.  Это все, что я могу сделать. Для этого я сюда и
приехала.  Я  услышала о  ваших  бедах и  несчастьях за  десять тысяч миль
отсюда,  и  они  глубоко  ранили  мою  душу.  Неужели вы  думаете,  что  я
отправилась бы в  такую даль,  чтобы делать вам зло?  Возвращайтесь в свои
палаты, сестры мои, и велите этим глупым людям уйти.
   Над толпою женщин поднялся ропот не  то сомнения,  не то одобрения.  На
какое-то время воцарилась смутная неопределенность.
   И тут человек, получивший удар по лицу, закричал:
   - Что толку продолжать разговор? Возьмем наших жен и сестер и уведем их
с собой.  Мы не хотим,  чтобы наши сыновья были похожи на дьяволов.  Скажи
свое слово, отец! - обратился он к жрецу.
   Святой человек поднялся на ноги,  и  призыв Кейт утонул в потоке брани,
проклятий и угроз; люди стали по двое, по трое отходить от Кейт, унося или
силой уводя с собой своих родственников.
   Кейт  называла  уходящих  женщин  по  именам,   уговаривала,   спорила,
увещевала -  словом,  умоляла их  остаться.  Но  все  было тщетно.  Многие
плакали,  но все отвечали одно и то же.  Им было жаль уходить,  но все они
были всего лишь слабыми женщинами и боялись гнева своих мужей.
   С  каждой минутой палаты больницы пустели,  и  жрец  снова затянул свою
песню,  а  потом  начал как-то  дико  приплясывать.  Пестрый людской поток
вылился по  ступенькам на  улицу,  и  Кейт увидела,  как  под безжалостным
солнцем уносят тех,  за кем она так заботливо ухаживала.  И только женщина
пустыни осталась с  ней.  Кейт  смотрела перед  собой  ничего  не  видящим
взглядом. Ее больница была пуста.



XIX

   -  Будут ли какие-нибудь приказания у мисс сахиб? - спросил Дхунпат Раи
с  восточной  невозмутимостью, когда Кейт повернулась к своей единственной
помощнице, женщине пустыни, и оперлась на ее сильное плечо.
   В ответ Кейт, крепко сжав губы, лишь молча покачала головой.
   - Печальный случай,  -  глубокомысленно заметил Дхунпат Раи,  как будто
речь шла о том,  что его совершенно не касалось. - Всему виной религиозный
фанатизм и  нетерпимость -  это своего рода мания в  здешних краях.  Я уже
один-два раза был свидетелем подобных инцидентов.  Один раз из-за каких-то
там порошков,  а в другой раз они говорили,  что мензурки -  это священные
сосуды,  а  цинковая мазь -  это коровий жир.  Но я  еще никогда не видел,
чтобы опустела вся больница разом.  Не думаю,  чтобы они вернулись; но моя
должность -  государственная,  - заметил он с едва заметной улыбкой, - так
что я, как и раньше, буду получать жалованье в прежнем размере.
   Кейт с изумлением взирала на него.
   - Вы хотите сказать,  что они уже никогда не вернутся?  -  спросила она
запинаясь.
   - О,  конечно...  Через какое-то время...  один-два человека...  Может,
двое-трое мужчин, если их поранит тигр или воспалятся глаза. Но женщины' -
нет, что вы! Их мужья никогда не разрешат им. Вот, спросите у нее.
   Кейт  устремила  жалобный  и  вопрошающий взгляд  на  женщину  пустыни,
которая,  нагнувшись,  взяла с  земли горсть песка,  пропустила его сквозь
пальцы,  отряхнула ладони и покачала головой.  Кейт с отчаянием следила за
этими жестами.
   -  Видите - все кончено. Бесполезно! - сказал Дхунпат Гаи без зла и все
же  не  в силах скрыть удовольствия от того, что его мрачное предсказание,
сделанное  в  день знакомства с Кейт, сбылось. - А что теперь будет делать
ваша  честь