дешь
отсюда, когда выйдешь замуж... в один прекрасный день.
   - Я не выйду замуж! - с жаром возразила она. - Я ненавижу всех  мужчин.
Всех, кроме вас, мистер Веселый Роджер. А если вы уедете...
   - Так что же будет, если я уеду?
   - Я убью Джеда Хокинса!
   И  Нейда  невольным  движением  протянула  маленькую  руку  к  большому
пистолету, забытому на углу стола.
   - Я убью его, если вы уедете, - повторила она угрожающе. -  Он  замучил
свою жену, искалечил ее... Если бы не  она,  я  бы  давно  убежала.  Но  я
обещала ей, и я останусь... пока что-нибудь  не  переменится.  А  если  вы
уедете... теперь...
   Она всхлипнула, уголки ее губ опустились, и  Веселый  Роджер,  вскочив,
пошел за кофейником, хотя его чашка была еще наполовину полна.
   - Я не уеду, Нейда, - сказал он с  притворным  смехом.  -  Я  обещаю...
честное слово, провалиться мне на этом месте! Я не уеду, пока  ты  мне  не
позволишь.
   И тут Питер, почувствовав что-то неладное, затявкал со своего  ложа,  а
когда Веселый Роджер вернулся с кофейником, глаза Нейды поблагодарили  его
за обещание радостным взглядом.  Стоя  позади  нее,  он  сделал  вид,  что
подливает ей кофе, хотя она даже еще не притронулась к своей чашке, и  тут
вновь заметил, как влажны ее волосы.
   - Так что же случилось, когда ты переходила ручей, Нейда? - спросил он.
   Она начала  рассказывать,  и,  услышав  свое  имя,  Питер  настороженно
приподнял щетинистую мордочку. Ему было видно лицо  Веселого  Роджера,  на
котором недоумение сменилось испугом, а потом быстрой  улыбкой.  Когда  же
Нейда умолкла, Роджер наклонился к  ней  в  светлом  круге,  отбрасываемом
лампой, и сказал:
   - Я хочу, чтобы ты мне кое-что обещала, Нейда. Если Джед Хокинс еще раз
поднимет на тебя руку,  или  схватит  тебя  за  волосы,  или  даже  просто
пригрозит тебе, непременно скажи мне об этом, хорошо?
   Нейда молчала в нерешительности.
   - А не то я возьму назад свое слово и не останусь здесь, - добавил он.
   - Ну, раз так... то обещаю, - сказала она. - Если он меня ударит, я вам
скажу. Но я боюся... то есть боюсь... не за себя, а только за Питера. Джед
Хокинс наверняка его убьет, если я возьму его домой, мистер Роджер. Можно,
он останется у вас? И... ах, если бы и мне можно было остаться...
   Последние слова она пробормотала еле слышно, и тут же краска  бросилась
ей в лицо. Однако Веселый Роджер уже опять отошел к плите, так, словно  не
видел, как она покраснела, и словно не расслышал последней фразы,  поэтому
смущение Нейды быстро рассеялось.
   - Конечно, пусть Питер остается здесь, - ответил он через плечо,  но  в
сердце у него другой, неслышный ей голос стонал: "Я бы отдал все на свете,
лишь бы и ты могла тут остаться!"
   Полчаса спустя, доедая  свою  порцию  куропатки,  Питер  уголком  глаза
следил за Веселым Роджером и Нейдой, которая собралась уходить.  Было  уже
темно, и Роджер спустил только сетку от  комаров,  а  дверь  закрывать  не
стал; Питер слышал, как постепенно затихали их шаги в густом лесном мраке.
Луна еще не взошла, и под сводом сосен и елей все было черно, как  в  аду.
Кругом царила мертвая тишина,  и  безмолвие  этого  первого  ночного  часа
нарушал лишь звук их собственных шагов да шум воды в ручье. Душа  Веселого
Роджера ликовала - теплая маленькая рука  Нейды  лежала  в  его  руке,  ее
пальчики крепко держались за его  большой  палец,  и  так  он  вел  ее  по
невидимой тропе. Когда он остановился, отыскивая путь, Нейда оказалась так
близко  от  него,  что  ее  щека  прижалась  к  его  плечу,   и,   немного
наклонившись, он слегка коснулся губами ее волос. Но в темноте ему не было
видно ее лица, всю дорогу до брода его сердце отчаянно билось.
   Потом он рассмеялся странным негромким смехом,  совсем  не  похожим  на
обычный смех Веселого Роджера.
   - Я постараюсь не дать тебе вымокнуть во второй раз,  Нейда,  -  сказал
он.
   Пальцы девушки по-прежнему не выпускали его большого пальца, точно  она
боялась потеряться в чернильной тьме, окутывавшей их со всех  сторон.  Она
опять прильнула к нему, и Веселый Роджер должен был напрячь всю свою волю,
чтобы тут же не сжать ее в объятиях и не признаться в своей любви.
   - Я не боюся... то есть не боюсь вымокнуть, - услышал он ее шепот. - Вы
такой большой и сильный, мистер Роджер...
   Он осторожно высвободил свой палец и подхватил Нейду на руки так, чтобы
даже в самом глубоком месте вода до нее не достала. Сперва руки Нейды  еле
касались его плеч,  но  когда  Роджер  дошел  до  глубокого  места  и  она
почувствовала, как он борется с течением, девушка теснее сжала руки, и они
обвили шею Роджера теплым милым кольцом. Наконец он  благополучно  опустил
ее на землю на другом берегу, и  она  глубоко,  с  облегчением  вздохнула.
Потом она нащупала в темноте его руку, и снова ее пальчики  обхватили  его
большой палец, и Веселый Роджер, мокрый насквозь, повел ее к  расселине  в
Гребне Крэгга, а из-за вершин восточного леса показался верхний край луны.



4

   Для Питера,  оставшегося  в  пустой  хижине,  время  ожидания  тянулось
бесконечно. Веселый Роджер, уходя, задул лампу, а когда  взошла  луна,  ее
свет не проник в темную комнату,  так  как  дверь  выходила  на  запад,  а
занавески на обоих окнах были  плотно  задернуты.  Однако  через  открытую
дверь щенок видел, как ночной мрак сначала побледнел и как  потом  повсюду
внезапно разлилось нежное сияние, рассеявшее тьму и населившее мир  вокруг
таинственными тенями, которые казались живыми, хотя и  были  беззвучны.  В
эту ночь светила великолепная полная луна, а Питер любил такую луну,  хотя
за свою трехмесячную жизнь он видел  ее  всего  лишь  несколько  раз.  Она
завораживала его куда больше солнца, потому что солнце всходило всегда при
свете и ему никогда не доводилось видеть, чтобы солнце пожирало тьму,  как
это делает луна. Эта тайна преисполняла его благоговением, но нисколько не
пугала. Правда, ему были  не  совсем  понятны  странные  безмолвные  тени,
которые  переставали  существовать,  едва  он  принимался  их  обнюхивать;
несколько сбивало его с толку и еще одно наблюдение - птицы  почему-то  не
летали и не пели при лунном свете, хотя при дневном свете они и  летали  и
пели. Но едва это непонятное нечто, пожирающее тьму,  выплывало  на  небо,
как в самой глубине его существа просыпалось что-то древнее, полученное  в
наследство от предков, и кровь быстрее бежала по жилам, а неверные бледные
лучи манили к себе, звали тихо и незаметно красться все вперед  и  вперед,
напрягая зрение и слух, чтобы увидеть и услышать то, чего он  еще  никогда
не видел и не слышал.
   Теперь Питера окружал  мрак  хижины,  но  его  взгляд  был  прикован  к
открытой двери, и долгое время он прислушивался,  не  раздадутся  ли  шаги
возвращающихся Роджера и Нейды. Он дважды пробовал подползти к  краю  нар,
но при каждом движении его тело пронзала  такая  острая  боль,  что  после
второй попытки он отказался от своего намерения. Вскоре он услышал, как за
стенами хижины просыпается Ночной народ. Они  были  очень  осторожны,  эти
ночные  создания,  не  то  что  веселые  существа,   приветствующие   зарю
счастливой песней, - ведь большинство из них обладало  острыми  клыками  и
длинными когтями, и были это  разбойники  лесных  дебрей,  всегда  готовые
наброситься на добычу. Питер знал и это, потому что в нем жил опыт  многих
поколений северных собак, от которых он происходил. Где-то  вдалеке  завыл
волк, и что-то сказало  Питеру,  что  это  воет  не  собака.  Затем  ближе
протрубил лось, и тот же  инстинкт  объяснил  ему,  что  он  слышит  голос
великана медведя, хотя он никогда в жизни не  видел  ни  единого  медведя.
Питер еще ни разу не  встречал  ни  бесшумно  ступающих,  зорких  и  ночью
хищников - лисиц, рысей, куниц, норок  и  горностаев,  -  ни  круглоглазых
крылатых убийц, кружащих  среди  древесных  ветвей,  однако  тот  же  опыт
предков предупреждал его, что они бродят  сейчас  там,  за  дверью,  среди
теней, в этом смутном  серебристом  мерцании.  И  вдруг  наглядный  пример
доказал ему, что все это - правда. На поляну перед дверью хижины выпрыгнул
крольчонок, еще совсем маленький, и  принялся  щипать  траву,  но  тут  по
воздуху промчался  когтистый,  кривоклювый  метательный  снаряд,  и  Питер
услышал предсмертный вопль крольчонка, которого  сова  унесла  на  вершину
высокой ели. Но все равно Питера неудержимо тянуло выйти на лунный свет  -
он ничего не боялся.
   Но вот его ожидание пришло к  концу.  Он  услышал  шаги,  и  вскоре  из
желтоватой  лунной  дымки  возник  Веселый  Роджер.  На  пороге  он  молча
остановился и посмотрел на запад, туда, где небо  над  вершинами  деревьев
сверкало звездами. Питер готов был уже радостно тявкнуть, но  не  тявкнул.
Веселый Роджер молчал как-то странно, шагов Нейды не было слышно, и  Питер
принюхался, проглотил вставший в горле  комок  и  почувствовал  в  воздухе
предвестие чего-то важного. Затем Веселый Роджер вошел в хижину, сел возле
стола, не зажигая лампы, и Питер долго-долго смотрел на  смутное  пятно  в
темноте, прислушиваясь к звуку дыхания, а потом не выдержал и заскулил.
   Веселый  Роджер  очнулся  от  своей  задумчивости.  Он  встал,  чиркнул
спичкой, но тут же задул огонек, подошел к  Питеру,  сел  рядом  с  ним  и
принялся тихонько его гладить.
   - Питер, - сказал он вполголоса, - пожалуй, нам с тобой предстоит  одно
дело. Ты сегодня его начал... а  я  должен  буду  довести  до  конца.  Нам
придется убить Джеда Хокинса!
   Питер прильнул к ласковой ладони.
   - Может быть, я и  преступник,  может  быть,  мое  место  в  тюрьме,  -
продолжал в темноте Веселый Роджер, - да только до этого вечера  я  никого
не убивал и убивать не хотел. А вот теперь - хочу.  Если  Джед  Хокинс  ее
хоть пальцем тронет, мы его убьем! Понимаешь, Хромуля?
   Он встал, и Питер услышал,  что  он  начал  раздеваться.  Затем  Роджер
уложил Питера на одеяле на полу, а сам растянулся на нарах,  и  на  долгое
время в хижине воцарилось что-то более тягостное, чем ночной мрак, -  так,
по крайней мере, казалось щенку, который ждал,  прислушивался,  по-своему,
по-собачьи, мечтая о возвращении Нейды, и не мог понять, почему она: вдруг
забыла о нем. А в желтоватых лучах  луны  бесчинствовал  Ночной  народ,  и
смутный светлый сумрак был полон  стремительного  бега,  ужаса  смерти,  а
Веселый Роджер спал, а волк завыл совсем  близко,  а  ручей,  не  смолкая,
журчал свою вечную песню. В конце концов веки Питера сомкнулись,  и  через
порог  в  безмолвие  хижины,  где  пахло  человеком  и  собакой,  заглянул
красноглазый горностай.
   После этой первой ночи миновало много  дней,  прежде  чем  Питер  снова
увидел Нейду. Прошли проливные дожди, ручей разлился, и каждый раз,  когда
Веселый Роджер переправлялся через бурный поток, чтобы добраться до Гребня
Крэгга, он рисковал жизнью. Все это время Питер  не  видел  никого,  кроме
Роджера. К концу второй недели кость срослась, и щенок  начал  бегать,  но
хромота осталась, и его след всегда можно было отличить от любого  другого
по своеобразному отпечатку правой задней ноги.
   За эти две недели болезни Питер очень повзрослел.  Теперь  он  научился
понимать Веселого Роджера не только с помощью глаз и ушей, но и с  помощью
особого инстинкта, развитию которого способствовала  его  смышленость.  За
две недели вынужденной неподвижности этот  инстинкт  приобрел  необычайную
остроту, и под конец Питер уже умел  догадываться  о  настроении  Веселого
Роджера по одному звуку его приближающихся шагов. Все это время щенок  изо
всех сил старался постигнуть смысл таинственной перемены в  своей  судьбе.
Он знал, что Нейда исчезла, и чувствовал, что каждый новый день все больше
отдаляет ее от него, но он чувствовал также, что Веселый Роджер видится  с
ней, и когда тот возвращался в хижину, в Питере  каждый  раз  пробуждалась
тоскливая надежда, что с ним возвращается и Нейда.
   Однако постепенно мысли о Нейде  начали  сменяться  мыслями  о  Веселом
Роджере, и вскоре этот человек стал для него самым главным и самым любимым
на свете. А Веселый Роджер за эти дни научился находить в обществе  Питера
и в их растущей взаимной привязанности утешение и  отвлечение  от  тяжелых
мыслей. Питер был свидетелем и тех часов, когда хижина светлела от  голоса
и смеха Веселого Роджера, и тех часов, когда его лицо становилось угрюмым,
а в глазах появлялся суровый рассеянный взгляд, смысла которого  Питер  не
мог разгадать. И вот в эти-то часы,  когда  сердце  щенка  разрывалось  от
великой любви к Веселому Роджеру,  тот  рассказывал  Питеру  то,  чего  не
открывал еще ни одному человеку.
   Как-то в сумерках, вернувшись весь мокрый после переправы через  ручей,
он сообщил Питеру:
   - Нам бы следовало уйти отсюда, Питер. Нам бы следовало сложить сегодня
же все пожитки и ночью убраться подальше. Видишь ли... иногда я  сам  себя
боюсь, Хромуля. Ради нее я могу и убить. Ради нее я готов  умереть.  Я  бы
бросил все на свете и пошел бы в тюрьму, если бы там со мной была  она.  А
это опасное желание, Питер, потому  что  ей  быть  с  нами  нельзя.  Никак
нельзя, дружок. Она ведь не знает, почему я поселился  тут.  Она  ведь  не
знает, что меня давно уже разыскивает полиция - им, конечно, и в голову не
придет, что Веселый Роджер Мак-Кей прячется так близко от населенных мест.
Если же я ей признаюсь, она решит, будто я даже  хуже  Джеда  Хокинса,  и,
конечно, не поверит, что действовал я смекалкой, а не пистолетом и что я в
жизни не убил и не ранил ни одного человека.  Нет,  она  мне  не  поверит,
Питер. А хуже всего то, Хромуля, что она... она меня  любит.  Во  всем  на
меня полагается и хоть завтра пошла бы со мной к отцу Джону. Я  знаю  это.
Вижу, чувствую, и я...
   Его пальцы стиснули загривок щенка.
   - Питер, - прошептал он в сгущающейся мгле, - я не верю в того бога,  в
которого верят многие люди, мне хватает цветов,  птиц,  деревьев,  неба  -
всего, что вокруг, и всем этим я клянусь, что  не  сделаю  ее  несчастной,
Питер. Клянусь, понимаешь?
   И всю ночь Питер слышал, что Роджер не спит и беспокойно ворочается  на
нарах.
   Однако утром он принялся петь, пока готовил завтрак, и  голос  его  был
таким же веселым, как солнечные лучи, разлившиеся по лесу. Для Питера  эта
смена настроений была неразрешимой загадкой. Сколько  раз  он  видел,  как
угрюмый и унылый Роджер вдруг вскакивал и  принимался  бодро  насвистывать
или петь, а однажды он объяснил Питеру:
   - Я беру пример с солнца, Хромуля. Оно  ведь  светит,  даже  когда  его
заслоняют от нас тучи и мы его не видим. А  смех  еще  никогда  не  вредил
человеку.
   В этот день Веселый Роджер не ходил за ручей.



5

   Только когда пошла третья неделя, Питер наконец увидел Нейду.  К  этому
времени он уже провожал Роджера до брода и ждал там - иногда по  нескольку
часов, - пока его товарищ и хозяин не  возвращался  с  Гребня  Крэгга.  Но
часто Веселый Роджер оставался с Питером у брода и, растянувшись  на  краю
лужайки, которую они нашли там, принимался читать  какую-нибудь  из  своих
старинных книжечек в красных переплетах - как  было  известно  Питеру,  он
очень дорожил этими книгами. Щенок часто пытался понять,  что  интересного
могло прятаться между выцветшими крышками переплета, и умей он читать,  то
прочел бы следующие заглавия: "Маргарита Анжуйская", "История  Наполеона",
"История Петра Великого", "Цезарь", "Колумб -  великий  путешественник"  и
так далее, - всего двадцать  томиков,  которые  Веселый  Роджер  раздобыл,
ограбив почту за два года до описываемых событий, и которые  он  ценил  не
меньше собственной жизни.
   В этот день, когда они лежали на полянке в дремотной  июньской  тишине.
Веселый Роджер решил  наконец  удовлетворить  любопытство,  написанное  на
мордочке Питера и блестевшее в его глазах.
   - Видишь ли, Хромуля, - начал он виновато, -  мне  до  смерти  хотелось
почитать что-нибудь, и я прикинул, что у почтальона что-нибудь да найдется
- газета, например. Вот я и остановил почту, почтальона  связал  и  увидел
эти вот книжки. И, честное слово, больше я ничего  не  взял  -  во  всяком
случае, в тот раз. Их двадцать штук, и весят они вместе девять  фунтов,  и
за последние два года мне пришлось пройти с  ними  не  меньше  пяти  тысяч
миль. Но все равно я не сменял бы их, даже предложи мне кто-нибудь золота,
сколько я вешу - а это не так уж мало! Я назвал тебя Питером  потому,  что
так называли в юности Петра Великого. Сказать по правде, я  чуть  было  не
окрестил тебя Христофором Колумбом. Как-нибудь потом, Питер,  мы  доставим
эти книжки тому человеку, которому они были адресованы. Я дал  себе  такое
слово. Ведь украсть книги - словно душу у  кого-нибудь  украсть.  И  я  их
только взял почитать. Адрес их хозяина я записал - он живет на самом  краю
Голых Земель. Как-нибудь мы возьмем да и доставим книги по принадлежности.
   Внезапно Питер утратил интерес к этим объяснениям, и Роджер,  проследив
направление его взгляда, увидел, что на другом берегу ручья стоит Нейда  и
смотрит на них. Питер тотчас узнал  ее  и  задрожал  всем  телом,  но  тут
Веселый Роджер с радостным смехом схватил его под мышку и бросился с ним в
ручей. Потом он добрых пять минут стоял в сторонке и  смотрел  на  встречу
Питера и Нейды; он слушал восторженное повизгивание щенка, лизавшего  лицо
и руки девушки, видел следы слез на щеках Нейды, и его  собственные  глаза
подозрительно заблестели. Для Питера три недели  были  бесконечно  длинным
сроком, но в своей обожаемой маленькой хозяйке он не смог углядеть никаких
перемен. Все осталось прежним - и пышные  локоны,  в  которые  можно  было
уткнуть нос, и ласковые руки, и нежный голос, и пьянящее  тепло  ее  тела,
когда она крепко прижала его к груди. Он не понял, что на ней надеты новые
башмаки и новое платье, что ее алые губы словно поблекли, лицо побледнело,
а тоскливое выражение уже больше никогда не исчезало из глаз.
   Но Веселый Роджер видел и  этот  взгляд,  и  растущую  бледность  -  он
наблюдал их уже больше двух недель. И вечером, когда Нейда ушла за Гребень
Крэгга, а он вновь переплыл ручей, держа Питера  на  руках,  на  его  лице
застыло суровое и мрачное выражение,  которое  Питер  начал  замечать  все
чаще. И когда они сидели в  сумерках  на  пороге  хижины.  Веселый  Роджер
сказал:
   - Скоро все станет ясно, Питер. Я жду, что вот-вот что-то случится. Она
что-то скрывает от нас. И боится за меня. Это-то мне понятно. Но я  узнаю,
в чем дело, - и скоро. А тогда, Хромуля, мы, пожалуй, убьем Джеда  Хокинса
и уйдем на Север.
   Мрачные предчувствия, звучавшие  в  голосе  и  словах  Роджера,  словно
окутали хижину на долгие дни, и Питер  все  более  остро  ощущал  пугающее
приближение  чего-то  таинственного  и  неотвратимого.  Он   быстро   рос,
становился сильнее  и  сметливее,  и  в  нем  уже  начали  развиваться  те
благоразумие  и  сообразительность,  которые  впоследствии  сыграли  такую
важную роль в его жизни. Инстинкт, не менее могучий, чем  разум  (а  может
быть, это и был разум),  подсказывал  ему,  что  его  хозяин  постоянно  и
напрасно  ожидает  чего-то.  Тот  же  инстинкт  открыл  ему,   что   этого
неизвестного события следует опасаться. Теперь он уже не  бросался  очертя
голову исследовать загадки и тайны. Он выбирал окольный путь  и  заставал,
таинственное врасплох. На смену  щенячьему  любопытству  и  безрассудности
пришли умение и хитрость.  Он  легко  постигал  новое,  а  слово  Веселого
Роджера  стало  для  него  законом,  и  достаточно   ему   было   услышать
распоряжение один или два раза, как оно становилось частью его  жизненного
опыта. Но если в мозгу Питера развивались наблюдательность  и  сметка  его
отца-эрделя, то его тело складывалось по образу  и  подобию  его  могучей,
быстрой и кроткой матери-гончей. Его ноги утрачивали былую нескладность  и
неуклюжесть. Узлы на хвосте скрылись под слоем мышц. Его  крупная  голова,
щетинившаяся свирепыми бак