о  затишье,
ознаменовавшее начало второго дня Черного бурана.
   Взвесив все их шансы на спасение, Мак-Кей негромко засмеялся.
   - Вьюга скоро опять запляшет, Хромуля, - сказал он. - Лучше  всего  нам
будет свернуть на юг, к лесу, благо до него здесь миль двенадцать.
   Он  обогнул  сугроб  и  зашагал  вперед  по  прямой  линии  от  первого
отверстия,  которое  он  выкопал  в  сугробе.  А  из  комнаты,  выкопанной
разбойником, который спас им жизнь, Джозефина Тэвиш смотрела  вслед  серым
силуэтам человека и собаки, пока они не  слились  с  серо-белой  землей  и
серо-белым небом зимней тундры.



15

   Пробиваясь на юг сквозь метель, Мак-Кей прошел миль двадцать на  юг  от
большого сугроба в сердце тундры. Сутки он пережидал буран  в  низкорослом
ельнике, который окаймляет безлесные равнины, простирающиеся до Ледовитого
океана. Он был уверен, что тут ему ничто не грозит: ветер и снег сразу  же
заметали его следы. На второй день он отправился к своей  хижине,  выбирая
кратчайшее направление. Буран по-прежнему свирепствовал  над  тундрой,  но
среди деревьев его сила уменьшалась.  Мак-Кей  не  сомневался,  что  стоит
метели утихнуть, и полицейский патруль легко разыщет его хижину. Портер  и
Тэвиш его не беспокоили. Но он знал, что от Брео  ему  не  уйти.  Уж  Брео
учует его хижину! А поэтому он  хотел  побывать  в  ней  раньше,  опередив
полицейских.
   На вторую ночь он никак не мог уснуть. Его рассудком овладело  какое-то
лихорадочное  безумие:  мысли  беспорядочно  метались,  словно   сказочный
волк-оборотень, рыщущий в поисках добычи. Они не слушались его и не давали
ему спать, хотя он изнемогал от усталости.  Он  вспоминал  последние  годы
своей жизни, вспоминал, сколько раз ему удавалось спастись  от  полиции  и
как теперь он едва не попал к ней в руки. Воображение, точно  безжалостный
следователь, показывало ему,  что  сеть  стягивается  все  туже  и  что  в
следующий раз ему уже не спастись. А потом, точно смягчившись,  оно  вдруг
перенесло его на зеленый луг под синим небом у Гребня Крэгга - к Нейде.
   Теперь это казалось сном. Неужели все это действительно было? Спокойные
месяцы на границе населенных мест, где он встретил Нейду  и  она  полюбила
его, а когда он признался ей, что он разбойник и  скрывается  от  полиции,
захотела разделить с  ним  его  жизнь.  Он  закрыл  глаза  и  перенесся  в
последний грозовой вечер, который провел у Гребня Крэгга. Он вновь  был  в
хижине старичка миссионера, за окном сверкали молнии, грохотал гром, а  он
обнимал Нейду, чувствовал прикосновение ее губ, смотрел  в  глаза,  полные
отчаяния и мольбы. Потом он увидел,  что  она,  скорчившись,  лежит  возле
стула и спутанные волосы скрывают от него ее побелевшее лицо  -  такой  он
увидел ее в ту последнюю минуту, когда в нерешительности оглянулся,  перед
тем как распахнуть дверь и скрыться в бурном мраке ночи.
   Мак-Кей со  стоном  вскочил  на  ноги,  отгоняя  видения,  и  подбросил
хвороста в костер. Он крикнул Питеру то, что уже столько раз говорил и ему
и себе:
   - Если бы мы взяли ее с собой, Хромуля,  это  было  бы  убийство!  Хуже
убийства!
   Он  оглянулся  на  вихри  снега,  крутящиеся  в  свете  его  костра,  и
прислушался к плачу ветра среди деревьев. За кругом света во  все  стороны
уходила пелена снега. Мороз достигал сорока градусов. И  Мак-Кей  тоскливо
обрадовался, что сейчас с ним нет Нейды.
   Он плотнее закутался в одеяло, уставился на огонь  и  начал  мечтать  о
несбыточном. Среди языков пламени возникало лицо Нейды - призрачное, очень
юное, почти детское лицо, но в ее глазах  светилась  вся  сила  ее  любви.
Веселый Роджер завороженно смотрел на огонь, и ему уже чудилось,  что  его
мечты претворяются в действительность: Нейда была рядом с  ним,  ее  глаза
говорили о любви, мужестве и верности. Он обнимал ее, чувствовал  ласковое
прикосновение ее волос и губ, тепло ее рук, обвивающих его  шею.  Он  даже
слышал, как бьется ее сердце, но тут посреди костра  вдруг  возникло  лицо
Желтой Птицы. Он увидел большие глаза индианки, она что-то  говорила  ему.
Пламя вилось у ее  кос,  ее  губы  двигались,  а  потом  она  исчезла,  но
медленно, словно вознеслась вместе с дымом костра к черному небу.
   Питер услышал крик своего  хозяина.  Веселый  Роджер  вскочил,  сбросил
одеяла и принялся расхаживать взад и вперед, пока  не  протоптал  в  снегу
глубокую тропинку. Он понимал, что это сонный бред, что было бы безумием в
него поверить - и все-таки верил, потому  что  хотел  верить.  Потому  что
неизбывное отчаяние вновь сменилось исчезнувшей было надеждой. Черный хаос
в его душе рассеялся. В конце концов он  присел  на  корточки  и  зажал  в
ладонях колючую морду Питера.
   - Хромуля, ведь она говорила, что все кончится хорошо! - воскликнул  он
совсем другим голосом. -  Желтая  Птица  это  говорила,  верно?  В  старые
времена ее сожгли бы, как колдунью, потому что она  говорит,  будто  может
послать свой дух куда захочет и видеть то,  чего  другие  люди  не  видят.
Пусть это не так, а мы с  тобой  все  равно  будем  в  это  верить.  -  Он
рассмеялся. -  Будем  верить,  что  они  обе  побывали  здесь  сегодня,  -
продолжал он. - И Нейда, и Желтая Птица. Я верю, потому что во  всем  этом
есть свой смысл!
   Веселый Роджер выпрямился, и Питер увидел  на  губах  хозяина  знакомую
улыбку, когда тот, запрокинув голову,  стал  смотреть  на  снежные  вихри,
проносящиеся над темным пологом  еловых  ветвей.  Завывание  бури  уже  не
казалось Мак-Кею зловещим и  насмешливым  -  теперь  ему  чудились  в  нем
ободряющие голоса, которые требовали, чтобы он не  отступал  от  принятого
решения.
   И он сказал, широко раскинув руки:
   - Питер, мы пойдем назад, к Нейде!
   Наступил рассвет, но вокруг  ничего  не  переменилось.  Только  темнота
стала не такой густой. Глаз теперь различал закутанные в иней стволы, а  в
смутной сумятице в вышине вырисовывались острые верхушки елей.
   Когда Веселый Роджер отправился дальше к своей  хижине,  в  нем  кипело
волнение, согревавшее его и разгонявшее усталость  после  бессонной  ночи.
Ему казалось, что вьюга начинает стихать и в воздухе потеплело, однако над
безжизненной равниной ветер по-прежнему с ревом  гнал  снежные  смерчи,  а
термометр показывал сорок один  градус  ниже  нуля.  Но  Веселому  Роджеру
чудилось, что полный колючей ледяной пыли воздух уже не обжигает так,  как
прежде, и  там,  где  вчера  он  видел  только  кривые  приземистые  елки,
засыпанные снегом, теперь в  белесом  свете  дня  вновь  возникал  пейзаж,
исполненный дикой сумрачной красоты, и не хватало только солнца, чтобы все
вокруг  оделось  невообразимым  великолепием.  Однако  солнце  так  и   не
показалось. Впрочем, Мак-Кей этого  не  заметил:  его  мысли  были  заняты
Нейдой и планами возвращения к ней, домой.
   - Вот именно домой! - сказал он Питеру, который трусил за ним по лыжне.
- Отсюда до Гребня Крэгга тысяча миль - тысяча  миль  снега,  льда  и  бог
знает чего еще. Но мы доберемся туда.
   Теперь Веселый Роджер твердо знал, что он будет делать.  Ему  казалось,
что он выздоровел от тяжелой болезни. Он  натворил  глупостей.  Ему  давно
следовало спокойно обдумать свое положение. Да, конечно, у Гребня  Крэгга,
на границе цивилизованных мест, его может ждать  петля,  но  ведь  мрачная
тень виселицы всюду следует за ним по пятам. Он всегда убегает от кого-то,
будь то Кассиди, Брео, Тэвиш или  еще  кто-нибудь,  облаченный  в  красный
мундир королевской северо-западной конной полиции. И так будет  до  самого
конца. А когда этот конец настанет, когда они  все-таки  схватят  его,  то
будет лучше, если это случится у Гребня Крэгга, а не здесь, у  края  Голых
Земель.
   А кроме того, оставалась безотчетная, нелепая  надежда,  что  вместе  с
Нейдой  он  все-таки  сумеет  отыскать  тот  таинственный,  безопасный   и
счастливый приют, тот Далекий  Край,  о  котором  говорила  Желтая  Птица,
обещая, что там  "все  кончится  хорошо".  Мак-Кей  не  был  по-настоящему
суеверен и в глубине души  относился  к  колдовству  Желтой  Птицы  весьма
скептически, но сейчас он цеплялся за ее слова, как утопающий цепляется за
соломинку. Он черпал энергию в этой надежде  и  наперекор  рассудку  верил
Желтой Птице. Он убеждал себя, что многие  ее  предсказания  уже  сбылись.
Разве не Желтая Птица предупредила его в  ту  душную  ночь  о  приближении
Кассиди? И, наверное,  ее  добрым  духам  он  обязан  тем  чудом,  которое
произошло у ручья Хромого Лося! И они же предсказали то, что  случилось  в
тундре. Ну, а в  таком  случае  почему  бы  не  предположить,  что  и  все
остальное тоже сбудется?
   Впрочем, Мак-Кей предпочитал меньше  думать  на  эти  темы.  Его  гнало
вперед одно желание, заслоняющее все остальное, - он хотел  вновь  увидеть
Нейду наяву, а не во сне, вновь обнять ее, поцеловать, как  в  былые  дни,
почувствовать легкое прикосновение ее волос к лицу и вновь услышать от нее
клятву в вечной любви, которую она дала ему в тот далекий вечер  в  хижине
миссионера. Ну, а потом... его не очень тревожило, что будет потом.  Пусть
приходит Хорек-Брео, или Портер, или  кто-нибудь  еще  в  красном  мундире
конной полиции, которая неумолимо преследует его. Если игра кончится  так,
он будет доволен.
   Когда Веселый Роджер сделал  привал,  чтобы  вскипятить  чаю  и  съесть
чего-нибудь горячего, он попытался  растолковать  Питеру  эту  новую  цель
своей жизни.
   - Самое главное - благополучно добраться туда... - начал он, а в голове
у него роились планы.
   И Мак-Кей, завтракая разогретой  лепешкой  с  куском  жирной  грудинки,
продолжал объяснять Питеру, на что он теперь надеется. Веселый и уверенный
тон хозяина пробуждал в Питере радостное волнение. Этот тон  сулил  всякие
приключения, и баки Питера грозно топорщились,  глаза  блестели,  а  хвост
бодро стучал по снегу.
   Веселый Роджер даже тихонько засмеялся.
   - Сейчас февраль, - сказал он. - К концу марта мы будем там.  У  Гребня
Крэгга, Хромуля!
   И они пошли дальше, торопясь добраться до хижины прежде, чем  в  четыре
часа дня ночной мрак окутает их толстым одеялом.  Веселым  Роджером  вдруг
овладело странное ощущение: он по-новому осознал, как бесконечно  пустынен
окружающий мир. Словно повязка спала с его глаз, и он постиг  истину:  все
утратило для него значение, кроме Нейды. Только для нее он жил. Ведь  там,
далеко-далеко, она простирала к нему  руки  и  умоляла  его  беречь  себя.
Единственный человек в мире, которому он нужен! Ему  вспомнилась  одна  из
потрепанных  книжечек,  лежавших  в  его  заплечном   мешке,   -   в   ней
рассказывалось о Жанне д'Арк. И он  подумал,  что  в  синеглазой  девушке,
которую  он  оставил  у  Гребня  Крэгга,  живет  тот  же  великий  дух   и
несокрушимая верность, которые вели французскую героиню.
   - И я иду к ней. Иду!
   Это последнее слово он произнес вслух, почти прокричал в знак того, что
их ничто не остановит. И Питер залаял в ответ.
   Но как они ни торопились, темнота застигла их еще в пути. Когда  начало
смеркаться, метель заметно утихла - по-видимому, буран истощил свои  силы.
Веселый Роджер  понимал,  что  это  означает.  Утром  небо  прояснится,  и
Хорек-Брео вместе с Портером и Тэвишем покинет гостеприимный сугроб.
   Весь его опыт и знание  лесной  жизни  Севера  подгоняли  его.  Как  ни
странно, он всем сердцем желал, чтобы вьюга продолжала бушевать. Ему  надо
было успеть кое-что сделать, пока она еще  длится.  И  каждый  раз,  когда
затишье кончалось и над  тундрой  снова  принимался  свистеть  и  завывать
ветер,  а  вершины  елок  -  скрипеть  и  гнуться,  его  это  радовало.  В
сгущающемся мраке они вышли к невысокому длинному холму,  который  тянулся
наискось через открытую тундру к лесу, где стояла их хижина. Они добрались
до нее через час. Веселый Роджер открыл дверь и,  пошатываясь,  перешагнул
порог. На мгновение он прислонился  к  стене,  вдыхая  чуть  более  теплый
воздух. Дышал он с присвистом и вдруг с  удивлением  заметил,  что  совсем
измучен. Он услышал, как Питер тяжело упал на пол.
   - Устал, Хромуля?
   Он с трудом заставил разомкнуться свои потрескавшиеся губы.
   Питер в ответ постучал хвостом по половицам. Этот стук совпал  с  одним
из тех затиший, которые внушали Веселому Роджеру такую тревогу.
   - Еще бы два часа метели, - пробормотал он,  облизывая  губы.  -  А  не
то...
   Он стянул рукавицы и нащупал спички, думая о  Брео.  Он  боялся  только
его. Если буран уже кончился, Хорек конечно, отыщет хижину и его след.
   Мак-Кей зажег жестяную лампу на столе и,  вспомнив,  что  экономия  ему
больше ни к чему, поставил в дальних углах хижины по свече  из  медвежьего
сала. Небольшая комнатушка была теперь ярко освещена. Но  свет  не  озарил
ничего особенно интересного - стол, сколоченный  им  самим,  стул,  старую
железную печурку да одеяло на нарах,  которым  он  накрыл  остальное  свое
имущество. За печкой лежали сухие дрова, и через пять минут рев пламени  в
жестяной трубе присоединился к вою ветра, опять поднявшегося снаружи.
   Не обращая внимания на усталость, Веселый Роджер  хлопотал  у  стола  и
печки. Едва в  комнате  потеплело,  он  сбросил  верхнюю  одежду  и  начал
готовить настоящий пир.
   - Будем считать, что сейчас рождество, Хромуля, и поставим на стол все,
что у нас есть. И съедим всю банку маринованных слив,  вместо  того  чтобы
взять всего шесть штучек. Сегодня мы можем ни в чем себе не отказывать!
   Даже Питер был поражен бездумной расточительностью хозяина.  Через  час
они пообедали, и Мак-Кей завершил трапезу двумя кружками горячего кофе. Он
почувствовал себя отдохнувшим и откинулся  на  стуле,  позволял  себе  еще
несколько минут покурить трубку. Питер, объевшийся мяса карибу, растянулся
на полу, думая вздремнуть. Но ему не спалось. Он никак не мог понять,  что
происходит с его хозяином. Тот вдруг встал, надел тяжелую доху и шапку,  а
трубку сунул в карман. Потом всунул руки в ремни заплечного мешка, вскинул
его на спину и, к вящему недоумению Питера, вылил  полбутыли  керосина  на
сухие дрова позади раскаленной печки и  поднес  к  ним  зажженную  спичку.
Питер растерянно тявкнул: одним пинком хозяин опрокинул печурку на пол!
   Полчаса спустя, когда Питер и Веселый Роджер у вершины холма оглянулись
назад,  над  угрюмым  хаосом  северной  пустыни,  которую  они   покидали,
поднимался огненный столб. Со стороны тундры налетал бешеный ветер, бросая
им в глаза колючую снежную  пыль.  И  все-таки  Веселый  Роджер  продолжал
смотреть.
   - Хорошо горит! - пробормотал он в меховой воротник.  -  Через  полчаса
все выгорит дотла. И если ветер продержится еще два часа, Брео тут  ничего
не найдет - ни хижины, ни следов, одни сугробы.
   Мак-Кей зашагал вниз по склону холма. Он шел прямо на юг, придерживаясь
открытой тундры, где снежные вихри сразу же заносили след его лыж.  Теперь
темнота его не тревожила. Перед ним простирались просторы тундры, но  чуть
западнее начинался лес. Два раза Мак-Кей  сбивался  с  пути  и  выходил  к
опушке ельника, но тут же возвращался в тундру, следя за тем, чтобы  ветер
дул ему точно в спину. Он не знал, сколько времени шел так. Потом принялся
отсчитывать шаги, отмеряя полмили, милю... И опять начинал  считать,  пока
наконец ему не стало казаться, что на какие-нибудь пятьсот шагов он тратит
неимоверно много времени и усилий. В  ноге  словно  заныл  зуб:  это  было
предвестие лыжной судороги.  Мак-Кей  ухмыльнулся  окружающему  мраку.  Он
знал, что это означает -  предупреждение  такое  же  грозное,  как  первая
судорога, сводящая ногу пловца. Если он попробует идти  дальше,  то  скоро
ему придется ползти на четвереньках.
   Он быстро повернул к лесу. По его расчетам,  с  той  минуты,  когда  он
поджег  хижину,  прошло  около  трех  часов.  Через  полчаса  (теперь   он
продвигался медленнее, стараясь шагать не столь размашисто) он добрался до
опушки. Удача и здесь его не покинула, о чем он немедленно сообщил Питеру:
они оказались в густом ельнике. Мак-Кей снял лыжи,  которые  здесь  только
мешали, и углубился в чащу. Там было гораздо теплее, а ветер  не  проникал
туда вовсе.
   Веселый Роджер  развязал  заплечный  мешок  и  вытащил  из  него  сухой
смолистый сук, который  захватил  из  хижины.  От  первой  же  спички  сук
запылал, как факел, и осветил их убежище на десяток шагов. Мак-Кей  набрал
валежника и срубил елку - брошенная в костер, она  будет  тлеть  до  утра.
Когда факел догорел, костер уже был разведен. Веселый Роджер разгреб  снег
и, завернувшись в одеяло, залез вместе с Питером в  глубину  большой  кучи
лапника, которую он навалил на толстый ковер опавшей хвои.
   Елка всю ночь потихоньку горела. В тундре еще долго завывал  ветер.  Но
потом он утих, и мир охватило великое безмолвие. Ни одно живое существо не
осмелилось выбраться из своего убежища в  первые  часы  после  прекращения
бурана. Небо  постепенно  прояснялось.  Между  тучами  кое-где  замелькали
звезды. Но Веселый Роджер и Питер, спавшие мертвым сном, ничего  не  знали
об этих переменах.



16

   Прошло много часов, и наконец  Питер  разбудил  Роджера  -  сначала  он
обнюхал еще тлеющие угли костра, а потом встревожился и потыкался носом  в
лицо хозяина. Мак-Кей сел, сбросив с себя лапник, и увидел,  что  верхушки
елей освещены солнцем. Он протер глаза и посмотрел еще раз.  Потом  достал
часы - было десять часов утра. Он взглянул в сторону тундры и увидел,  что
она ослепительно сверкает в солнечных лучах. Веселый Роджер уже  давно  не
видел настоящего солнца, и они  с  Питером  побежали  к  краю  тундры,  до
которого было шагов сто.  Веселому  Роджеру  захотелось  кричать  во  весь
голос. Белая равнина перед  ним  до  самого  горизонта  сияла  нестерпимым
блеском, а небо над ней было таким же чистым  и  синим,  как  над  Гребнем
Крэгга.
   Мак-Кей вернулся к костру, распевая. И Питер вдруг вспомнил то  далекое
время, когда его хозяин часто так распевал.  Это  было  в  хижине  индейца
Тома, где за ручьем виднелся Гребень Крэгга, - до того, как Теренс Кассиди
вынудил их искать другое  убежище,  в  те  счастливые  дни,  когда  к  ним
приходила Нейда и они отправлялись на свидания с ней у Гребня, когда серая
мышка-мать счастливо жила со своими мышатами в коробке на их полке.  Питер
совсем забыл то время, но теперь вдруг все вспомнил. Его хозяин опять стал
прежним Веселым Роджером.
   В это тихое ясное утро песня Мак-Кея разносилась на милю вокруг. Но  он
больше ничего не  боялся.  Как  вьюга  словно  обновила  мир,  так  солнце
рассеяло уныние в его  душе.  Оно  обещало  счастье.  Удача  была  на  его
стороне. Жизнь была на его стороне. Природа, которую он так  любил,  снова
раскрывала ему свои объятья, и он пел, словно от Нейды его отделяла  всего
лишь миля, а не тысяча миль.
   Когда после  завтрака  они  снова  тронулись  в  путь,  Веселый  Роджер
расхохотался при мысли о том, как Брео ищет его след, уничтоженный ветром,
снегом и огнем. Это было не по силам никакому человеку, даже Хорьку.
   Весь первый день их пути на юг солнце сияло в небе с восхода до заката.
Ни единое облачко ни разу не омрачило его блеска. И  настолько  потеплело,
что Веселый Роджер отбросил меховой капюшон и поднял уши  своей  шапки.  А
ночью в небе загорелись мириады звезд.
   После этих первых суток надежды Веселого Роджера и его собаки переросли
в неколебимую уверенность. Питер знал, что они идут на юг, куда ему всегда
хотелось вернуться, и каждый вечер у костра Мак-Кей отмечал карандашом  на
листке бумаги, сколько они прошли  за  день  и  сколько  еще  им  остается
пройти. Он уже ни в чем не сомневался. Он и не думал о том, что  у  Гребня
Крэгга что-нибудь могло  перемениться:  Джед  Хокинс  был  убит,  а  Нейда
осталась у старичка миссионера, которому он ее поручил.  И  он  беззаботно
предвкушал радость их встречи. Единственной  угрозой  был  Брео  и  другие
ищейки закона. Но если он их перехитрит, то увидится с Не