вместе?"  Да,  она  была
очень упрямой, Роджер. Так велика ее любовь к вам.
   Мак-Кей что-то пробормотал и умолк, глядя на звезды невидящими глазами.
   - А после этого, после того, как я  уступил  ее  упрямству,  она  стала
строить планы, как мы - она и я - поселимся вблизи того места,  где  будет
ваша тюрьма, и как каждый день вы будете получать от нее весточку - о  ней
и о вашем сыне...
   - Сыне, отец Джон?
   - Таковы были ее мечты, Роджер.
   С придушенным криком Роджер закрыл лицо руками.
   Миссионер на мгновение умолк, а потом продолжал почти шепотом:
   - Я много лет прожил в лесной глуши, Роджер, и мне  открывались  сердца
многих людей. Но любовь Нейды -  самое  большое  чудо,  какое  только  мне
довелось увидеть за всю мою жизнь. А ведь мне уже  скоро  будет  семьдесят
лет. Понимаешь ли ты это, сын мой? И разве не черпаешь ты в этом радость и
бесстрашие?
   Миссионер не стал  дожидаться  ответа,  а  медленно  побрел  к  хижине,
оставив Роджера наедине со звездами. И как прежде их сияние  озаряло  лицо
отца Джона, так  теперь  оно  озарило  черты  Мак-Кея,  дышавшие  глубокой
решимостью. Ради Нейды, ради их будущего сына он  не  хотел  приносить  ту
жертву, о  которой  говорил  отец  Джон.  Но  теперь,  после  разговора  с
миссионером, она уже не казалась такой страшной, как  раньше.  Теперь  это
была уже не трагедия, а только недолгая разлука -  ведь  они  будут  ждать
его, Нейда и их сын... Вдруг  он  услышал  шорох  и,  оглянувшись,  увидел
Нейду,  которая  в  свете  звезд  показалась  ему  еще  более  стройной  и
прекрасной.
   - Я сказал ему, - шепнул Нейде отец Джон, возвратившись в хижину.  -  И
теперь мысль о тюрьме не будет его пугать - и из-за него  самого  и  из-за
вас.
   И Нейда вышла к нему тихая и  серьезная,  а  в  ее  улыбке,  когда  она
протянула к нему руки, была новая  зрелая  мудрость  и  почти  материнская
нежность.
   Роджер решился заговорить, только когда Нейда прильнула к его  плечу  и
он совсем близко увидел ее глаза под длинными ресницами.
   - То, что сказал мне отец Джон... это правда? - спросил он.
   - Правда, - прошептала она.
   Ее пальцы прокрались к его  щеке,  а  Роджер,  которому  было  довольно
одного этого слова, прижался губами к ее пушистым волосам, и в этой полной
гармонии душ они слушали тихие шепоты ночи.
   - Роджер... - сказала наконец Нейда.
   - Что, моя Неева?
   - А что это слово значит, Роджер?
   - Оно значит "возлюбленная", "жена".
   - Тогда оно мне нравится.  Но  больше  всего  мне  нравится,  когда  ты
говоришь...
   - Моя жена.
   - Да... Я чувствую себя такой счастливой,  Роджер!  Твоя...  жена.  Это
лучшие в мире слова. Это... и еще...
   Она спрятала лицо у него на груди.
   - И еще слово "мать", - докончил он.
   - Да, - сказала Нейда дрожащим голосом. - Моя мама, Роджер... я  ее  не
помню. Но она мне часто  снилась.  И  я  всегда  тосковала  по  ней.  Как,
наверное, чудесно, когда у тебя есть мать!
   - Но, наверное, еще чудеснее быть матерью, Нейда.
   - Послушай! - перебила его Нейда.
   - Это поет Усимиска.
   - Любовную песню?
   - Да, на языке индейцев кри.
   Нейда подняла голову и посмотрела на него.
   - С тех пор как мы поселились здесь,  весь  этот  чудесный  мир  вокруг
обещал мне песню, Роджер. И когда ты вернулся, он запел и теперь все время
поет - каждый час дня и ночи. Ты когда-нибудь думал, Роджер, расстаться со
всем этим,  уйти  в  один  из  больших  городов,  о  которых  мне  столько
рассказывал отец Джон?
   - А тебе этого хотелось бы, Нейда?
   - Побывать там - да, но не жить. Я хочу всегда жить  в  лесах,  Роджер,
где мы познакомились с тобой.
   Она привстала на цыпочки и поцеловала его.
   - Я хочу жить возле Желтой Птицы и Солнечной Тучки...  Ну,  пожалуйста,
мистер Веселый Роджер! И отец Джон поедет с нами. И мы будем так счастливы
там все вместе: Желтая Птица, Солнечная Тучка, Жизель и я... Ай!
   Роджер внезапно обнял ее так крепко, что она невольно вскрикнула.
   -  Но  прежде  нам,  наверное,  придется  расстаться,  Нейда.   Правда,
ненадолго. Что такое пять лет, когда перед нами вся жизнь? Ничего... И они
пройдут быстро...
   - Да, они пройдут быстро, - повторила Нейда так тихо, что он  с  трудом
расслышал ее слова.
   Но он ясно расслышал рыдание, которого она не сумела сдержать.  Правда,
она тотчас же попробовала улыбнуться, и Роджер, зная,  что  так  ей  будет
легче, сделал вид, будто ничего не заметил.
   Вот так, пока в хижине их терпеливо ждали отец Джон и  Питер,  Нейда  с
Роджером под звездным небом обдумывали свое будущее.



20

   Воскресенье  выдалось  удивительно  ясное  и  тихое.   Над   Бернтвудом
поднялось золотое теплое солнце, звонко распевали птицы, и когда отец Джон
вышел на заре из хижины, воздух показался  ему  необыкновенно  душистым  и
свежим. Он очень любил эти ранние часы пробуждения природы, сонные  шорохи
еще  сумрачного  леса  и  особую  тишину,  в  которой   звуки   разносятся
удивительно далеко.
   В это утро он услышал собачий лай, хотя собака была по крайней  мере  в
миле от него, и Питер, который его сопровождал,  немедленно  поставил  уши
торчком. Миссионер не в первый раз замечал эту  вечную  готовность  Питера
встретить опасность, настороженность, с которой он то и дело нюхал воздух,
и постоянную бдительность его глаз и ушей. Мак-Кей  объяснил  ему,  почему
Питер стал таким. Но теперь, пока они с Питером спускались к заводи,  отец
Джон как-то по-новому воспринял все это. Ночь напролет миссионер, забыв  о
словах  надежды  и  утешения,  которые  сам  же  произносил  так  недавно,
раздумывал  об  угрозе,  нависшей  над  Мак-Кеем,  -  угрозе  страшной   и
неотвратимой.
   И все же... пять лет - это такой короткий  срок!  Любое  пятилетие  его
собственной жизни теперь, когда он вспоминал их, казалось не длиннее  пяти
минут. Восемь пятилетий назад он впервые увидел ту девушку с милым  лицом,
которая стала для него всем миром, как Нейда для Роджера,  и  хотя  с  тех
пор, как он ее потерял, прошло тридцать лет, время пронеслось так  быстро,
что ему порой чудилось, будто всего несколько часов назад он держал  ее  в
объятиях и слышал  ее  голос.  Однако  будущие  пять  лет,  в  отличие  от
прошедших, были вечностью, и отец Джон думал  о  них  с  тоской,  глядя  в
зеркало заводи, в  котором  отражалось  небо,  розовевшее  над  верхушками
сосен.
   Пять лет! А ведь он уже старик.  Для  него  это  время  ожидания  будет
невыносимо долгим и тягостным. Но Роджер и Нейда так молоды!  И  эти  пять
лет, когда они  будут  вспоминать  про  них  потом,  покажутся  им  совсем
коротенькими. Отец Джон продолжал размышлять о долгой  жизни,  которую  он
прожил, и о том недолгом сроке, который ему еще осталось прожить, и им все
сильнее овладевало яростное желание оградить эти пять лет от оскверняющего
вторжения закона - и не только ради Нейды и Роджера Мак-Кея, но ради себя.
На закате своей печальной жизни он обрел радость и утешение в их любви,  и
мысль о том, как безжалостное и заблуждающееся  правосудие  расправится  с
этой  любовью,  пробуждала  в  нем   гнев   и   протест,   которые   более
приличествовали бойцу, чем смиренному служителю божьему.
   Миссионер тщетно боролся с этим, как он считал, греховным  чувством.  А
когда позднее за завтраком он смотрел на счастливые лица Нейды и  Роджера,
его томил стыд, словно он обманул их. И он не мог  избавиться  от  тайного
страха и тревоги, которые грызли его сердце.
   Миссионеру казалось, что весь этот день любое  произнесенное  им  слово
было ложью  -  например,  когда  он  читал  проповедь  окрестным  жителям,
собравшимся в молельне,  которую  они  помогли  ему  построить.  Миссионер
говорил на языке кри и по-английски; он говорил о  благости  надежды  и  о
том, что в каждом несчастье можно  найти  свою  светлую  сторону.  Мак-Кей
слушал его, сжимая руку Нейды, и был преисполнен умиротворения. Если бы  в
эту минуту в открытую  дверь  вошел  Брео,  он  встретил  бы  полицейского
спокойно, потому что отец Джон убедил его в необходимости такой жертвы.
   Позднее, когда прихожане разошлись и  они  опять  остались  одни,  отцу
Джону пришлось вновь выслушать историю Желтой Птицы, потому что  Нейда  не
уставала расспрашивать про индианку. Однако миссионер впервые узнал, какую
нравственную поддержку черпал Веселый Роджер в ее пророчествах.
   - Конечно, это было глупо, - с виноватым видом признался Мак-Кей,  хотя
и видел по глазам Нейды, что она свято уверовала в колдовские  способности
Желтой Птицы. - Я знал, что обманываю себя, но мне  от  этого  становилось
легче.
   - Нет, вовсе не глупо! - заспорила Нейда. - Желтая Птица  приходила  ко
мне, теперь я это знаю. И ей все было известно наперед.
   - Веру никогда не следует называть глупостью, - мягко сказал отец Джон.
- Желтая Птица верила, и это главное. Она ни в  чем  не  сомневалась,  она
верила, а это, возможно, придает мысли особую силу. Я верую  в  могущество
мысли, дети мои. Я верую, что наступит день, когда она  откроет  нам  даже
тайну самой жизни. За сорок с лишним лет, прожитых мною в лесных дебрях, я
видел немало странных вещей, и  среди  них  не  последнее  место  занимают
замечательные способности людей, еще сохраняющих единство с природой.  Мне
кажется, Роджер, что Желтая Птица дала тебе  много  полезных  советов.  Не
приходило ли тебе в голову...
   Миссионер умолк, понимая, что говорит все это под влиянием все  той  же
безотчетной тревоги, почти страха.
   - Что вы хотели спросить, отец Джон?  -  сказала  Нейда,  наклоняясь  к
нему.
   - Это только праздное любопытство, моя дорогая, и  вы  лишь  посмеетесь
надо мной. Я подумал, не приходило ли в голову Роджеру,  что  таинственный
Далекий Край, который пригрезился Желтой Птице, - это просто  какая-нибудь
страна за пределами Канады. Ну, например, Соединенные Штаты.
   Он говорил почти против воли и сразу  же  заметил,  что  Нейда  уловила
скрытый смысл его слов. Ее глаза широко раскрылись. Их синева потемнела, и
Роджер, когда она повернулась к  нему,  увидел,  что  ее  пальцы  стиснули
оборку платья.
   - Или, скажем, Китай, Африка, Южные Моря, - засмеялся он, вспомнив свои
мечты. - Да любая страна подальше отсюда!
   Губы  Нейды  полураскрылись,  она  словно  хотела  что-то  сказать,  но
промолчала, сжимая руки на коленях, а когда все-таки заговорила, миссионер
понял, что она не решилась произнести вслух то,  о  чем  думала  на  самом
деле.
   - Я очень люблю Желтую Птицу и когда-нибудь скажу ей об этом, - сказала
Нейда.
   Следует упомянуть, что  с  тех  пор  как  Питер  пришел  с  хозяином  к
Бернтвуду, ему все время казалось, будто он потерял что-то  очень  важное:
занятый своим счастьем Мак-Кей почти не обращал на  него  внимания,  да  и
Нейда теперь не возилась и не играла с ним, как в прошлые дни. Он лежал  в
стороне, изнывая от одиночества, но тут Нейда вдруг  подбежала  к  нему  и
позвала за собой в частый ельник. Питер затявкал от восторга, как щенок, а
Нейда даже не взглянула ни на мужа, ни на отца Джона. Однако миссионер все
же успел заметить выражение ее лица.
   - Я был неосторожен,  -  сказал  он,  тяжело  вздохнув.  -  Я  поступил
нехорошо, ибо теперь ей по моей вине захочется бежать с  вами  туда...  на
юг. Она поверила  Желтой  Птице,  потому  что  Желтая  Птица  помогла  вам
вернуться к ней. Она верит...
   - Я ведь тоже верил, - ответил Роджер, глядя на стену зеленых елок.
   -  Да...  и  все  же  вам  лучше  остаться.  Счастье  не  приходит  без
искупления. Такова воля божья.
   Веселый Роджер встал и посмотрел на юг.
   - Это большое искушение, отец Джон. Я не знаю, хватит  ли  у  меня  сил
расстаться с ней.  Если  бы  Брео  подождал  хоть  несколько  месяцев!  Но
теперь...
   Он медленно пошел туда, где за завесой из еловых ветвей скрылись  Нейда
и Питер. Отец Джон смотрел ему вслед, и на его  губах  дрожала  улыбка.  В
глубине души он понимал, что он трус и что эти молодые  люди  сильнее  его
духом. Они были счастливы, потому что он ложными доводами внушил им веру в
будущее, и они смирились с неизбежным,  и  вот  теперь  он  сам  в  минуту
слабости подверг их искушению. Он глядел им вслед;  он  не  раскаивался  в
этом - наоборот, с его души спала большая тяжесть.
   Несколько минут в сердце миссионера длилась борьба простых человеческих
чувств и того отречения  от  себя,  которого  требовала  проповедуемая  им
религия. Он никогда  еще  не  испытывал  такого  состояния.  В  нем  вдруг
проснулась надежда. Пять лет были долгим сроком для него. Он снова и снова
возвращался к этой мысли, а  она  привела  за  собой  и  другую:  инстинкт
самосохранения - это первый закон существования и, следовательно, не может
быть греховным. Так отец Джон про  себя  отрекся  от  всего,  что  говорил
раньше, хотя его спокойное улыбающееся лицо не  выдало  этого,  когда  час
спустя Нейда и Роджер вернулись в хижину с охапками первых цветов.
   Щеки Нейды разрумянились,  а  глаза  были  синими,  как  пучок  фиалок,
который она приколола у себя на груди.
   Отец  Джон  почувствовал,  что  Веселого  Роджера  больше  не  угнетает
сознание своей беспомощности перед лицом неотвратимой опасности  -  в  его
глазах, когда он смотрел на Нейду, светилась неколебимая уверенность.
   Когда наступил вечер, Питер  оказался  единственным  свидетелем  весьма
таинственного события. Он сидел у Нейды в комнате.  И  Нейда  была  совсем
такой, как раньше: она сжимала в ладонях его курчавую морду  и  болтала  с
ним. Но тут вдруг Питеру вспомнился некий узел,  потому  что  Нейда  очень
тихо, словно боясь, что ее подслушивают невидимые уши,  сложила  на  столе
всякие вещи и связала их в узел, но уже другой. Этот узел она  спрятала  у
себя под кроватью, как тот, первый, - под кустом  шиповника  на  маленькой
прогалине среди густого ельника под Гребнем Крэгга.
   Отец Джон лег в этот  вечер  рано.  Его  мысли  были  заняты  Брео:  до
ближайшей фактории Компании Гудзонова  залива  всего  двенадцать  миль,  а
полицейский, разумеется, сначала побывает там и  уж  потом  отправится  от
хижины к хижине в поисках своей жертвы.
   И вот вскоре после полуночи миссионер тихонько встал и при свете  свечи
написал записку Нейде о том, что ему нужно побывать на фактории  и  он  не
стал их будить, так как решил уйти  еще  до  рассвета.  Нейда  прочла  эту
записку Мак-Кею, когда они сели завтракать.
   - Он так часто делает, - объяснила Нейда. - Ему нравится ночной  лес  в
лунном свете.
   - Но ведь сейчас новолуние, - заметил Роджер.
   - Правда...
   - И когда отец Джон уходил, небо затянули тучи и было темно, хоть  глаз
выколи.
   - Ты слышал, как он уходил?
   - Да. И видел его лицо,  когда  он  зажег  свечу,  чтобы  написать  эту
записку. Вид у него был встревоженный.
   - Роджер, о чем ты?
   Мак-Кей подошел  к  ней  сзади  и,  перегнувшись  через  спинку  стула,
поцеловал мягкие волосы и недоумевающие глаза своей жены.
   - Это значит, женушка, что отец  Джон  отправился  на  факторию,  чтобы
навести справки о Брео. Это значит, что в глубине души он хотел бы,  чтобы
мы до конца последовали совету Желтой  Птицы.  Ведь  он,  по  его  мнению,
разгадал, что такое Далекий Край. Это мир, лежащий  за  нашими  лесами,  -
мир, такой огромный, что, если понадобится,  мы  можем  уехать  от  конной
полиции хоть за десять тысяч миль. Вот почему он отправился на факторию  в
такую ночь.
   Нейда обхватила руками его  шею  и  тоненьким,  взволнованным  голоском
сказала:
   - Роджер, мой узелок готов. Я собрала его вчера и спрятала под кровать.
   Он обнял ее еще крепче:
   - И ты готова пойти со мной... куда угодно?
   - Да, куда угодно.
   - На край света?
   Прижатая к его груди взлохмаченная головка попыталась кивнуть.
   - И оставить отца Джона?
   - Да. Ради тебя. Но я думаю... когда-нибудь потом... он к нам приедет.
   Ее пальцы коснулись его щеки.
   - Только, Роджер, пусть там,  на  краю  света,  тоже  будут  большие  и
прекрасные леса.
   - Или пустыня, где им и в голову не придет нас искать, - засмеялся он.
   - Пустыня мне, наверное, понравится, Роджер.
   - А необитаемый остров?
   Она снова кивнула:
   - Мне всюду понравится, если мы будем вместе.
   - В таком случае... мы уедем, - сказал он, стараясь говорить  спокойно,
хотя его охватила радость, жаркая,  как  пламя.  И  почти  невозмутимо  он
продолжал: - Но это означает, Нейда, что тебе придется отказаться почти от
всего, о чем ты мечтала. От этих лесов, которые ты любишь, от отца  Джона,
от Желтой Птицы, Солнечной Тучки...
   - Я мечтаю только об одном, - перебила она нежно.
   - А ведь пять лет прошли бы очень быстро, - продолжал он. - Да и почему
меня обязательно должны приговорить к пяти годам тюрьмы, а  не  к  четырем
или даже трем? И тогда мы могли бы спокойно жить  в  стране,  которую  так
любим. Я с радостью останусь и сам сдамся полиции, если благодаря этому мы
сможем быть счастливы.
   - Я мечтаю только об одном, - повторила она,  поглаживая  его  щеку.  -
Всегда быть с тобой, Роджер. И куда бы ты меня ни увез, я все  равно  буду
самой счастливой женщиной в мире.
   - Женщиной!  -  рассмеялся  он.  -  Для  меня  ты  навсегда  останешься
маленькой девочкой, которую я встретил у Гребня Крэгга.
   И внезапно, крепко прижав ее к себе, он крикнул с гневным вызовом:
   - Мне легче лишиться жизни, чем потерять ее. Нейду, - маленькую девочку
с распущенными волосами и земляничным пятном на носу, девочку, которая так
свято верила в Лунного Человека! И я буду любить ее до конца моих дней.
   Тем не менее весь этот день, пока они  ждали  возвращения  отца  Джона,
Веселый Роджер  вновь  и  вновь  убеждался,  насколько  с  тех  пор  Нейда
переменилась. Однако эта перемена его тоже радовала и приводила в восторг.
Нейда уже не была робкой, запуганной сироткой, которая потянулась к  нему,
пожалуй, только потому, что он был большим и сильным и  мог  ее  защитить.
Нет, теперь она любила его как подруга, равная ему во всем, а  не  потому,
что чего-то боялась  и  чувствовала  себя  беспомощной.  И  с  не  меньшим
восторгом он заметил еще одно: теперь он все больше начинал полагаться  на
нее, и когда они обсуждали свои планы, ее спокойная решимость и обдуманные
суждения придавали ему новые силы и уверенность. Поглядев  на  ее  волосы,
уложенные в прическу, он сказал:
   -  Когда  ты  такая,  ты  моя  Маргарита  Анжуйская.  А  когда  ты   их
распускаешь, ты снова становишься маленькой Нейдой с Гребня Крэгга. И... и
я не понимаю, за что судьба дала мне такое счастье!
   Весь этот день и Питер пытался по-своему осмыслить, что же произошло  с
Нейдой за месяцы их разлуки. Прикосновение ее  руки  по-прежнему  радовало
его, и все-таки он замечал какую-то перемену. Когда она прижималась  щекой
к его щеке и начинала с ним разговаривать, ее голос  звучал  даже  нежнее,
чем в те дни, но все-таки чего-то не хватало - их  прежнего  товарищеского
равенства, хотя этого Питер  понять  не  мог.  Однако  к  новой  Нейде  он
проникся яростным обожанием, которое было еще сильнее его прежней любви  к
ней. Теперь ему довольно было лежать, уткнувшись  носом  в  ее  туфлю  или
оборку платья. Но когда под вечер она ушла  к  себе  в  комнату  и  вскоре
выбежала оттуда,  распустив  волосы  и  подхватив  их  вылинявшей  лентой,
привезенной с Гребня Крэгга, он запрыгал вокруг нее,  заливаясь  радостным
лаем, и Нейда в ответ на его  вызов  пустилась  с  ним  наперегонки  через
вырубку.
   Вся  раскрасневшаяся,  она  подбежала  затем  к  Веселому  Роджеру   и,
запыхавшись, упала в его объятия.
   И вдруг сквозь облако ее растрепавшихся кудрей Мак-Кей увидел,  что  из
леса кто-то вышел. Это был отец  Джон.  Он  на  мгновение  остановился,  а
потом, пошатываясь, побрел к ним - казалось, он вот-вот упадет.
   Нейда услышала,  как  Роджер  судорожно  вздохнул,  почувствовала,  как
сжались его руки, и, оглянувшись, тоже увидела миссионера. Вскрикнув,  она