янно рванулась. Что-то подалось. Голову ей словно обожгло,  и
течение потащило ее дальше. В заводи она поплыла, превозмогая слабость,  и
вскоре  ее  ноги  коснулись  дна.  Она  протерла  глаза,  почти  рыдая  от
невыразимого страха и невыразимой надежды. Питер уже выбрался из воды.  Он
кое-как всполз на берег и съежился в мокрый комок, но он смотрел  на  нее!
Его глаза блестели, они искали ее. Нейда побрела к  нему.  Только  теперь,
когда все осталось позади, она поняла, до чего обессилела. В голове у  нее
что-то беспрерывно кружилось, к горлу подступала тошнота, все вокруг плыло
перед глазами, и ее уже не удивляло, что Питер жив, а не умер.  До  берега
оставалось всего несколько футов,  но  силы  совсем  оставили  Нейду,  она
опустилась в воду и, ползком добравшись до Питера, снова взяла его на руки
и прижала к мокрой, судорожно вздымающейся груди.
   Солнце лило на них свои лучи, не затененное ни единой  веточкой,  вода,
еще так недавно  певшая  песнь  смерти,  теперь  опять  журчала  весело  и
дружески, кругом щебетали птицы и совсем рядом на стволе рябины  резвились
две рыжие белки. Потемневшие от воды  волосы  Нейды  снова  посветлели  на
солнце и начали завиваться  в  крупные  кольца;  высохли  и  жесткие  баки
Питера. Через полчаса глаза девушки уже сияли светом  надежды  и  щеки  ее
окрасил румянец.
   - Мы уже почти  высохли,  Питер,  и  можем  пойти  к  мистеру  Веселому
Роджеру, - шепнула она весело.
   Нейда встала, встряхнула лишь чуть влажными волосами, взяла  Питера  на
руки... и вздрогнула, потому что он жалобно заскулил.
   - Он тебя вылечит, Питер, - сказала она, чтобы утешить щенка. - И нам у
него будет хорошо.
   Взгляд Нейды был устремлен вперед, в пронизанную солнцем лесную зелень.
Пение птиц  и  вся  окружающая  красота  наполняли  ее  душу  неизъяснимой
радостью, а прикосновение мягкой земли к ее босым ногам, казалось,  сулило
чудесную, неизвестную ей дотоле свободу.
   - Цветы! - негромко воскликнула  она.  -  Цветы,  и  птицы,  и  солнце!
Питер... - Она умолкла на миг, словно  прислушиваясь  к  дыханию  света  и
жизни вокруг. - Ну, нам пора идти к мистеру Веселому  Роджеру,  -  сказала
она затем.
   Нейда еще раз встряхнула волосами, и они засияли вокруг ее лица,  будто
ореол. Синева ее глаз стала еще синее, а румянец на щеках еще алее,  когда
она свернула на еле заметную тропинку, которая вела к хижине, где  Веселый
Роджер прятался от людских глаз.



3

   В старой  лачужке  индейца  Тома,  построенной  на  травянистой  поляне
неподалеку от Быстрого  ручья,  раздался  веселый  мужской  смех.  В  этот
предвечерний час последнее солнечное золото  лилось  в  распахнутую  дверь
хижины, сложенной из тополевых бревен. И как солнечные зайчики на  пестрой
тополевой древесине, этот смех словно озарял тут все вокруг - тут, на краю
огромного болота, которое простиралось далеко на север и на запад. Это был
особый смех - не буйный или  насмешливый,  но  звонкий  и  чарующий  своей
искренностью. Он был очень заразителен и мог разогнать тьму  самой  хмурой
ночи. Он рассеивал страх, и если в болоте старого индейца Тома  и  вправду
водились черти,  то,  заслышав  его,  они,  конечно,  улепетывали  во  все
лопатки. И не раз, как могли бы засвидетельствовать обитатели многих  типи
и хижин далеко отсюда, перед этим смехом отступала сама смерть.
   В последний вечер мая, о котором мы ведем рассказ, человек, умевший так
смеяться, стоял, облокотившись о грубо сколоченный стол.  Это  был  Роджер
Мак-Кей, более известный  как  Веселый  Роджер,  разбойник,  разыскиваемый
всеми патрулями королевской северо-западной конной  полиции  к  северу  от
Водораздела [общее название хребтов, отделяющих бассейн  Великих  озер  от
Гудзонова залива].
   Но тот, кто увидел бы его в  эту  минуту  в  золотом  ореоле  солнечных
лучей, не поверил бы, что перед ним скрывающийся преступник, а  тем  более
преступник,  который,  по  слухам,  творил  в  северном  краю  неслыханные
бесчинства. Он был не особенно высок ростом, крепкий, как наливное яблоко,
и такой же румяный. Было что-то детское в  его  круглом  розовом  лице,  в
ясных серых глазах, в льняных, коротко подстриженных волосах и в  пухлости
его  обнаженных  по  локоть  рук.  Веселый  Роджер  выглядел  упитанным  и
благодушным. Фигура его была округлой в каждой своей  линии,  однако  тот,
кто назвал бы его  толстяком,  ошибся  бы.  Очень  ошибся  бы,  как  могли
подтвердить многие люди, встречавшиеся с ним на лесных тропах. Его лицо не
носило никаких следов порочности,  и  он  ничем  не  походил  на  гонимого
преступника; разве что сторонний наблюдатель сосредоточил бы свое внимание
только на пистолете, который висел на поясе,  обвивавшем  его  не  слишком
стройный стан. Если бы не этот  пистолет,  Веселый  Роджер  производил  бы
впечатление не просто  безобидного  малого,  но  человека,  самой  судьбой
предназначенного всюду приносить дух бодрости и доброжелательства. Что  до
его возраста, то ему было двадцать пять лет, о чем  он,  впрочем,  избегал
упоминать.
   На первый взгляд в хижине не было ничего, что могло бы рассмешить  даже
самого заядлого весельчака, не говоря уж о разбойнике, за чью голову  была
назначена награда, - если только это не был аппетитный запах  готовящегося
ужина. На маленькой плите в дальнем углу поджаривались две куропатки, а из
сломанного  носика  кофейника  подымались  клубы  ароматнейшего  пара.   В
открытой духовке ждали своей очереди шесть горячих  печеных  картофелин  в
хрустящей золотисто-коричневой корочке.
   Веселый Роджер, посмеиваясь и потирая руки, отошел от стола и в  третий
раз направился к низкой полке в дальнем углу. Там он  осторожно  приподнял
кипу старых  газет;  в  открывшейся  коробке  что-то  зашуршало,  раздался
протестующий писк, и над краем появилась  мордочка  бурой  мышки,  которая
устремила на Роджера вопросительный взгляд двух блестящих глаз-бусинок.
   - Вот плутовка! - радовался Роджер. - До чего же храбрая плутовка!
   Он приподнял газеты повыше и снова принялся рассматривать диковинку, на
которую случайно  наткнулся  полчаса  назад.  В  мягком  гнездышке  лежало
четверо крохотных мышат, еще совсем голеньких и слепых.  Едва  он  опустил
газеты,  как  мать  прошуршала  назад  к  ним,  и  было  слышно,  как  она
попискивает, успокаивая малышей, - она как будто говорила  им,  что  этого
человека можно не бояться: она его хорошо знает и он ни за что не причинит
им никакого зла. А Веселый Роджер, вернувшись к столу, вновь расхохотался,
и смех его разнесся над долиной ручья, одетой золотом заката,  так  что  с
вершины высокой ели  на  самом  берегу  ему  задорным  стрекотом  ответила
голубая сойка.
   Однако на самом деле этот смех  был  вызван  не  только  видом  четырех
голеньких мышат в гнезде из газетных клочков. В этот  день  к  веселому  и
беззаботному искателю приключений вдруг пришло счастье - ему стоило только
протянуть руку, и счастье навсегда осталось бы с ним. Но  он  не  протянул
руки... потому, что был разбойником, и еще потому, что  во  всем  следовал
собственному строгому кодексу чести. Роджер Мак-Кей не верил в бога, но он
поклонялся природе: все ее проявления, ее жизнь, самый воздух, которым  он
дышал, были теми страницами, из которых слагалась книга его веры. И  когда
солнце начало спускаться за вершины высочайших деревьев, он прочел на этих
страницах, что поступил как глупец, когда  отвернулся  от  самого  лучшего
подарка, который могла ему сделать жизнь, - отвернулся только потому,  что
прихоть судьбы превратила его в нарушителя людских законов  и  обрекла  на
скитания. Вот почему теперь его душа пела и смеялась.
   Он твердо верил, что полчаса назад  принял  непоколебимое  решение.  Он
заставил себя забыть про нарушенный  закон  и  про  облаченных  в  красные
мундиры служителей этого закона, которые неотступно шли по его  следу.  Но
им и в голову не придет искать его здесь, на самой границе цивилизации,  а
время, заверил он себя в эту минуту оптимизма, укроет его надежной завесой
забвения. Завтра он снова отправится за Гребень Крэгга и...
   Перед его умственным взором встало грустное личико с  широко  открытыми
синими глазами, вновь в неярких лучах солнца заблестели каштановые кудри и
алые губы, запинаясь, произнесли: "Вы меня  не  обидите,  если  поцелуете,
мистер Веселый Роджер... если вам этого хочется!"
   Он подробно рассказал про это ясноглазой  мышке-матери,  которая  то  и
дело выглядывала из своей коробки.
   - А ты чересчур уж любопытна, плутовка, - сообщил он ей. - И к тому  же
настоящая пиратка, сущий капитан Кидд: ты съела мой сыр, изгрызла  ремешки
моих лыж и утащила у меня  носок  для  своего  гнезда.  Мне  следовало  бы
поймать тебя в мышеловку или отстрелить тебе голову. Но я этого не  делаю.
Я позволяю тебе спокойно жить... и растить детей. И, миссис Кидд,  тебе  я
обязан замечательной мыслью. Да-да! Ты  сказала  мне,  что  я  имею  право
завести собственное гнездо, - и я его заведу! А хозяйкой в нем будет самая
милая, самая красивая девушка  на  свете,  которая  только  по  ошибке  не
родилась  цветком!  Вот  так,  миссис  Кидд.  А  если  явятся  полицейские
ищейки...
   И тут вдруг радужные дали затуманились,  и  на  лице  Веселого  Роджера
появилось выражение,  которое  бывает  у  человека,  когда  он  не  боится
взглянуть правде в глаза и знает, что загнан в угол и должен защищаться.
   Солнце заходило, ужин стыл на столе, а это облако,  омрачившее  светлую
Картину, становилось все мрачнее, превращалось в темную тучу,  оледенившую
его сердце. Он отошел от стола  к  открытой  двери;  его  пальцы  медленно
сжались в кулаки, и он спокойно и неторопливо оглядел свой мир. Перед  ним
простиралась  глухая  лесная  чаща,  кое-где  еще  пронизанная  угасающими
отблесками заката. Вот это и был его мир - весь его мир. Здесь он  родился
и здесь когда-нибудь умрет. Он любил и понимал этот мир, чей  могучий  дух
говорил с ним всегда - днем и ночью, при солнечной погоде  и  в  бурю.  Но
теперь он безмолвствовал. И Веселый Роджер, погрузившись  в  задумчивость,
не  слышал  насмешливой  брани,  которой  осыпала  его  голубая  сойка   с
пламенеющей вершины высокой темной ели.
   Тут внутри него  поднялось  что-то  более  сильное,  чем  эгоистическое
желание счастья, и его  угрюмо  сомкнутые  губы  прошептали  с  тихим,  но
яростным вызовом:
   - Она совсем маленькая  девочка.  А  я...  я  разбойник,  и  меня  ждет
тюрьма... Ведь рано или поздно они меня изловят, я знаю!
   Он отвернулся от закатного неба и  шагнул  в  сумрак  своей  хижины.  В
газетах шуршала маленькая мать,  и  на  мгновение  губы  Веселого  Роджера
искривились в грустной улыбке.
   - Нельзя! - сказал он. - Нельзя - и все тут,  миссис  Кидд.  Ей  и  так
живется несладко, а со мной будет еще хуже. Этого ведь не избежать.  Никак
не избежать, миссис Кидд. Но я рад, чертовски рад, что она  разрешила  мне
поцеловать себя, если я этого захочу! Только подумать, миссис Кидд! Если я
захочу... О господи!
   И, обнаружив комическую сторону даже в своей трагедии,  Веселый  Роджер
усмехнулся и нагнулся над сковородкой с куропатками.
   - Если я захочу! - повторил он. - Да я  бы  жизнью  заплатил,  лишь  бы
поцеловать ее хотя бы один раз!  Но  дело  так  обернулось,  миссис  Кидд,
что...
   Веселый Роджер вдруг умолк и весь напрягся. Жизненный опыт  научил  его
одному: выживает самый  приспособленный  -  но  самым  приспособленным  он
остается, только пока выживает. И он всегда был  начеку.  Он  умел  думать
быстро, слух у него был острый, а мышцы в каждой  своей  клеточке  хранили
настороженность. И теперь, не поворачивая головы, он знал, что в дверях  у
него за спиной кто-то стоит. Об  этом  ему  сказали  легкий  шорох,  тень,
возникшая на стене, еще чуть позолоченной закатом, чей-то устремленный  на
него  взгляд,  чье-то  безмолвное  и   неподвижное   присутствие.   Такого
предупреждения  было  достаточно.  Роджер  подцепил  куропатку  на  вилку,
перевернул  ее,  громко  рассмеялся...  и  внезапно  с  быстротой   молнии
повернулся к двери, уже держа  свой  кольт  сорок  четвертого  калибра  на
уровне груди незваного гостя.
   И сразу же рука с пистолетом опустилась.
   - Ах черт...
   Он растерянно глядел в  глаза,  отвечавшие  ему  таким  же  растерянным
взглядом.
   - Нейда! - с трудом выговорил он. - А я-то думал...  я  думал...  -  Он
сделал судорожное движение губами, подыскивая правдоподобное объяснение. -
Я думал, что это медведь.
   В  первую  минуту  он  не  заметил,  что  ситцевое   платье   тоненькой
воспитанницы  Джеда  Хокинса  промокло  насквозь.  Синие   глаза   девушки
испуганно  блестели.   Щеки   горели   лихорадочным   румянцем.   Какие-то
невысказанные слова застыли на полураскрытых губах,  а  волосы  падали  на
плечи растрепанной волной. Однако  Веселый  Роджер  ничего  не  замечал  -
недавние счастливые грезы, внезапность ее появления и ее красота заслонили
от него все остальное. Но тут он внезапно увидел и другое.  Последний  луч
заката блестел  в  ее  волосах  потому,  что  они  были  влажными,  платье
облепляло ее, а вокруг ее рваных башмаков  растекались  маленькие  лужицы.
Само по себе это его не особенно удивило бы, так как, чтобы попасть  сюда,
она должна была перейти вброд ручей. Но его поразило выражение ее  лица  и
руки, крепко прижимающие к груди Питера, щенка, которого он ей подарил.
   - Нейда, что случилось? - спросил он, кладя  пистолет  на  стол.  -  Ты
упала в ручей?
   - Нет. Питеру плохо, - сказала она с рыданием в голосе. - Мы наткнулись
на Джеда Хокинса, когда он выкапывал свое виски...  Он  совсем  взбесился,
схватил меня за волосы, и Питер укусил его... а... а он схватил  Питера  и
бросил его о камень... Он совсем изувечен! Мистер Веселый Роджер...
   Девушка протянула ему щенка. Веселый Роджер взял щетинистую мордочку  в
ладони, а потом осторожно перехватил расшибленное тельце, и Питер тихонько
заскулил. Девушка судорожно всхлипывала, но ее глаза,  когда  она  на  миг
перевела взгляд со щенка на пистолет, были сухими.
   - Будь у меня револьвер, я бы его убила! - крикнула она.
   Веселый Роджер опустился на колени и нагнулся  над  Питером.  Его  лицо
стало серым и холодным.
   - Он схватил тебя за волосы?
   - Я... я нечаянно сказала про это, - прошептала она, наклоняясь над его
плечом. - Я не хотела. И мне совсем не было больно. А вот Питеру...
   Роджер ощутил у себя на шее влажное прикосновение ее локонов.
   - Скажите, мистер Веселый Роджер, он сильно покалечен?
   Веселый Роджер с женской бережностью ощупал худенькое тельце Питера.  И
Питер чуть слышно повизгивал, испытывая невыразимое облегчение оттого, что
его касались эти пальцы. Он больше не боялся ни Джеда Хокинса, ни боли, ни
смерти.  Собаки  понимают  счастье  очень  просто.  И  для   Питера   было
невыразимым блаженством лежать вот так, забывая терзавшую его боль, потому
что над ним наклонялось лицо любимой хозяйки, а ласковые  пальцы  Веселого
Роджера трогали его, неся ему исцеление. Он заскулил, когда Веселый Роджер
нащупал место перелома, и вскрикнул совсем как  маленький  ребенок,  когда
внезапно что-то хрустнуло и кость встала на место, но даже и в эту  минуту
он повернул голову так, чтобы горячим язычком лизнуть  дружескую  руку.  А
Веселый  Роджер  тем  временем  давал  указания  девушке,  которая  быстро
отыскала подходящую тряпку, разорвала ее на узкие  полоски,  и  уже  через
десять минут правая задняя нога Питера была перебинтована  так  туго,  что
стала неподвижной и бесполезной, точно деревяшка.
   - У него было вывихнуто бедро и  сломана  голень,  -  объяснил  Веселый
Роджер, закончив перевязку. - Теперь все хорошо, и  через  три  недели  он
будет бегать по-прежнему.
   Он  осторожно  поднял  Питера  и  сделал  ему  постель  на   нарах   из
собственного одеяла. Потом все с тем же странным серым лицом повернулся  к
Нейде.
   Она стояла вполоборота к двери и смотрела  прямо  на  него.  И  Веселый
Роджер увидел в ее глазах то самое чудо, которое  утром  посулило  счастье
его измученной бурями душе. Глаза Нейды были  синее  самых  синих  фиалок,
какие только ему доводилось видеть, и он знал, что ее бесхитростное сердце
не станет скрывать тайны, о которой говорят эти глаза. Он отдал бы все  на
свете, лишь бы обнять ее, и он  знал,  что  для  этого  ему  стоит  только
протянуть к ней руки, но их сковало  другое,  более  сильное  чувство.  На
щеках Нейды пылал румянец,  и  Роджеру  казалось,  что  нигде  в  мире  не
найдется красавицы, равной этой тоненькой  девушке  в  старом  платьице  и
худых башмаках, - такая неземная  радость  озаряла  ее  лицо,  обрамленное
влажной волной кудрей, которые чуть блестели в свете угасавшего дня.
   - Я знала, мистер... Роджер, что вы его вылечите! - сказала она, и в ее
голосе зазвенела гордость за него, вера и обожание. - Я знала это!
   В горле Веселого Роджера встал какой-то комок, и, отвернувшись к плите,
он  начал  тыкать  вилкой  в  хрустящую  корочку  печеных  картофелин.  Не
оборачиваясь, он сказал ей:
   - Ты пришла как раз к ужину, Нейда. Мы поедим, а потом я  провожу  тебя
до Гребня.
   Питер не спускал глаз с Роджера и девушки. Нога уже не  болела,  лежать
на одеяле Веселого Роджера было  тепло  и  уютно,  и,  положив  щетинистую
мордочку на передние лапы, он внимательно следил за каждым движением  этих
двух людей, без которых не мог бы жить. Он слушал негромкий звонкий  смех,
который ему случалось слышать очень  редко  -  ведь  Нейда  смеялась  так,
только когда бывала счастлива; он смотрел, как она потряхивает волосами  в
свете лампы, которую зажег Веселый Роджер, и успел  заметить,  что  в  эту
минуту  Роджер,  возившийся  у  плиты,  бросил  на  нее   взгляд,   полный
глубочайшей любви, но тотчас отвел глаза, едва она обернулась. Как ни  был
Питер смышлен, он ничего не понял,  но  он  чувствовал  во  всем  этом  ту
радость, какую ощущал всегда, когда они встречали Веселого Роджера:  сияло
ли тогда солнце, или день был непогожий  и  хмурый.  За  свою  коротенькую
жизнь он  много  раз  видел  горе  и  слезы  Нейды,  видел,  как  она  вся
съеживалась и старалась куда-нибудь спрятаться, когда раздавалась  гнусная
ругань мужчины и хриплый голос женщины в той, другой хижине. Но в обществе
Веселого Роджера этого не случалось никогда. У него было два глаза, он  не
бранился и не таскал Нейду за  волосы  -  поэтому  Питер  любил  его  всем
сердцем. И он знал, что его хозяйка тоже любит Веселого Роджера - ведь она
сама ему об этом говорила; в ее глазах,  когда  она  глядела  на  Веселого
Роджера, не было грусти, и только с ним она смеялась тихо  и  звонко,  вот
как сейчас, в эту минуту.
   Веселый  Роджер  сидел  за  столом,  а  Нейда   стояла   позади   него,
раскрасневшись от восторга: ей было позволено налить ему кофе! А потом она
тоже села к столу, и Веселый Роджер начал  подкладывать  ей  лучшие  куски
куропатки и старался сохранять спокойную невозмутимость, когда смотрел  на
очаровательное личико напротив. Нейда же и не думала прятать синего сияния
радости в своих глазах. Немногими светлыми часами,  которые  выпали  ей  в
жизни, она была обязана Веселому  Роджеру,  пришельцу,  три  месяца  назад
поселившемуся в хижине индейца Тома. Она любила его так  же  бесхитростно,
как Питер. И не думала этого скрывать.
   - Нейда, - сказал Роджер, - тебе ведь семнадцать лет...
   - Мне пошел восемнадцатый год, - быстро поправила она. - Семнадцать мне
сравнялось полмесяца назад!
   - Да, тебе пошел восемнадцатый год, - повторил он.  -  И  скоро  явится
какой-нибудь молодой человек, увидит тебя, женится на тебе...
   С уст Нейды сорвалось что-то вроде тихого стона. Веселый Роджер увидел,
как дрогнули ее губы, какими  испуганными  стали  глаза,  и  на  мгновение
решимость почти оставила его.
   - Куда вы уезжаете, мистер Веселый Роджер?
   - Я? Да нет, я не думаю уезжать - по крайней мере пока. А вот ты уе