рипом двинулась вперед. И
тут я  увидел,  что  сзади,  на  пороге  дома,  показалась  Нэнни.  Она  с
любопытством глядела на удаляющуюся двуколку, удерживая Сильву у  себя  за
спиной. Господи, что будет, если старик обернется! Но он, не оборачиваясь,
махнул на прощанье рукой. И наконец повозка скрылась за поворотом  дороги.
Я вернулся в гостиную, вытирая пот со лба.



8

   Итак, в следующее воскресенье я, как и обещал, отправился в Дунсинен на
файф-о-клок. За десять лет в этом когда-то дорогом моему сердцу доме почти
ничего не изменилось, и мы не  так  уж  сильно  состарились,  несмотря  на
прожитые годы. Каждый из нас инстинктивно занял свое обычное место: доктор
в глубоком кресле, Дороти на диванчике, покрытом ее собственной  вышивкой,
а я между ними. К чаю, который в Дунсинене заваривали всегда очень крепко,
подали все тот же сдобный пирог и те же scones [ячменные лепешки (англ.)].
Мне почудилось, что и разговор наш начался с того  места,  на  котором  он
прервался десять лет назад. Единственное,  чего  я  не  обнаружил,  -  это
своего былого чувства. Хотя и в этом я был не  очень-то  уверен,  судя  по
умилению, которое испытывал. Но  мне  было  не  до  выяснения  собственных
ощущений,  заботило  меня  совсем  другое:  каким   образом   объявить   о
существовании Сильвы?
   Как и прежде, самым разговорчивым среди нас  был  доктор  Салливен.  Он
говорил медленно, сопровождая свои речи широкими взмахами рук, что  делало
его похожим на священника, читающего проповедь с  кафедры.  Дороти  сидела
молчаливая, с той таинственной улыбкой на  губах,  которая  так  волновала
меня в былые времена. Я отвечал на вопросы старика - в той мере,  в  какой
мне позволяло навязчивое желание высказать свои тайные мысли. Пока  Дороти
наливала нам по третьей чашке чаю, наступила пауза. Я  воспользовался  ею,
чтобы с дурацкой поспешностью спросить напрямик:
   - Скажите, доктор, вы верите в чудеса?
   Дороти застыла с поднятым чайником  в  руке.  Ее  отец  поперхнулся  и,
захлопав глазами, изумленно воззрился на меня. Доктор  всегда  был  крайне
религиозен, религиозен на старый манер,  основательно,  даже  если  ему  и
случалось ожесточенно  отстаивать  перед  своим  старым  другом  епископом
Солсберийским теорию Дарвина. Наконец он обрел дар речи:
   - Мы должны верить Писанию.
   Я покачал головой.
   - Нет, я говорю о чудесах, которые происходят сегодня, у нас на глазах.
   Он удивился.
   - Чтобы я мог ответить вам на это, нужно, чтобы они  произошли.  Но  за
всю мою долгую жизнь я лично ни одного чуда не видел.
   - А как же Лурд?
   Он скептически махнул рукой.
   - Позвольте мне усомниться в подобных вещах. Я не  папист,  и  все  эти
истории католических попов отнюдь не  внушают  мне  доверия.  Кроме  того,
многие врачи, даже убежденные католики, единодушны: большая часть этих так
называемых  исцелений,  даже  если  предположить,  что  они  имели  место,
объясняется вовсе не чудом.  Резкая  активизация  обычного  биологического
процесса под воздействием  сильного  душевного  потрясения  -  вот  вам  и
объяснение "чуда".
   - И никто еще не видел, чтобы отрастала ампутированная нога, - добавила
Дороти.
   Я взял чашку, которую она протягивала мне, и возразил:
   - Прошу извинить, но вы забыли о чуде в  Каланде,  когда  некий  Мигель
Хуан Пельисер вновь обрел ампутированную ногу по милости Святой девы Пилар
Сарагосской.
   - Это когда же было? - осведомилась Дороти, предлагая мне сахар.
   - В семнадцатом веке.
   - Слишком давно. И с тех пор больше ничего?
   - Насколько я знаю, ничего, но  вот  Дэвид  Гернет  высказал  по  этому
поводу одно весьма существенное замечание: чудеса, сказал он,  не  так  уж
редки, просто они случаются нерегулярно - иногда может  пройти  целый  век
без единого чуда, а потом внезапно  они  начинают  сыпаться  как  из  рога
изобилия.
   Я размешал сахар и добавил:
   - Не знаю, можно ли это считать началом очередной серии, но  одно  чудо
я, во всяком случае, увидел.
   - Чудо? - воскликнула Дороти.
   Все-таки глаза у нее были очень красивые, особенно когда  она  вот  так
изумленно  раскрывала  их.  Они  были  голубые,  но  за  этой  голубизной,
казалось, таился какой-то черный отблеск, который смущал  их  лазурь  -  и
меня тоже. Они казались странными на этом чересчур правильном лице - таком
правильном, что оно на первый взгляд казалось бы  банальным,  если  бы  не
чистота черт.
   - Расскажите! - попросила она.
   Ее отец, напротив, не думал изумляться: нахмурясь и покусывая губу,  он
задумчиво разглядывал меня. Я начал:
   - Мне хотелось бы попросить вас о двух вещах: во-первых, поверить в то,
что я вам расскажу, а это отнюдь не  легко.  Во-вторых,  не  считать  меня
сумасшедшим. И, наконец, ни одной живой душе не передавать  того,  что  вы
сейчас услышите.
   - Это уже три вещи! - весело поправила меня Дороти, и видно  было,  что
она принимает мои слова за обычный розыгрыш. - Но все равно, обещаем!
   Я приготовился сказать: "Я видел, как лисица превратилась  в  женщину",
но в тот момент, как слова эти готовы были слететь у меня с языка, я вдруг
так  ясно  осознал  всю  их  необычность,  что  удержался   и   промолчал.
Последовала долгая пауза, в течение которой я наблюдал, как на лицах  моих
собеседников медленно проступает удивление, а за ним  тревога.  Наконец  я
обескураженно покачал головой.
   - Нет! - выдохнул я. - Это невозможно. - И, поскольку они  явно  ничего
не понимали, я добавил: - Вы все равно мне не поверите.
   Дороти собралась было взять меня за руку, но  я  отстранился,  поставил
чашку и встал из-за стола.
   - Извините меня, - сказал я. - Боюсь, что глупо испортил  вам  вечер  в
самый день приезда. Мне не следовало сегодня заговаривать об этом.  Но  вы
не можете себе представить, насколько я... ну, словом,  отступать  некуда,
теперь мне все равно нужно рассказать вам. Но я понимаю, что  без  должной
подготовки это невозможно. И я чувствую, что вас, Дороти,  я  должен  пока
избавить от моей истории, по крайней мере на первых порах. От всего сердца
прошу вас не сердиться на меня,  но  сперва  я  должен  довериться  только
вашему отцу: иначе мне поступить нельзя.
   Дороти не  выказала  ни  разочарования,  ни  огорчения  -  только  чуть
испуганно взглянула на меня. Я засмеялся, чтобы успокоить ее, и сказал:
   - Не волнуйтесь так! - хотя мне нечем было подкрепить свой совет. Потом
я добавил: - Будет лучше, гораздо лучше, если ваш отец сначала приедет  ко
мне один. Можно ли, - спросил я доктора, - просить вас снова наведаться  в
Ричвик-мэнор в один из ближайших дней, если это не слишком затруднит вас?
   Я поймал взгляд, которым обменялись отец и дочь, -  даже  непосвященный
понял бы скрытое в нем беспокойство.
   - Если хотите, я могу приехать завтра утром, - предложил доктор.
   - О, что вы! - запротестовал я. - Это не так уж  срочно.  Впрочем,  вот
что, - торопливо добавил я, ибо мне пришла в голову удачнейшая мысль, - не
встретиться ли нам сперва в "Единороге"? Вам это не трудно?
   - Где угодно и когда угодно, - ответил  доктор,  и  мы  договорились  о
встрече на неделе, утром, до часа аперитива.
   - Чтобы нам никто не помешал, - объяснил я.
   После обмена преувеличенными любезностями, за которыми  каждый  из  нас
скрыл свое изумление или смущение, я откланялся.


   Хозяина кабачка "Единорог" звали Энтони Браун. У него была только  одна
страсть в жизни - охота с гончими. Я был почти уверен, что он участвовал и
в той, где моя лисица исчезла на глазах у охотников. Во всяком случае, мне
было известно, что случай этот долго обсуждался в "Единороге": выдвигалось
множество гипотез, из коих ни  одна  не  подтвердилась.  Вот  почему  я  и
назначил встречу доктору Салливену именно здесь. Когда мы расположились за
одним из дальних столиков, я  пригласил  мистера  Брауна  распить  с  нами
стаканчик. Мне не стоило никакого труда навести разговор  на  его  любимую
охоту. Для  начала  нам  пришлось  выслушать  скучные  подробности  многих
приключений, где он так или иначе отличился.
   - Раз уж мы затронули охоту, - вмешался я наконец, - расскажите-ка нам,
мистер Браун, что это за история с испарившейся лисицей? Я слышал, вы  как
будто участвовали в деле?
   - Лучше скажите, что я видел собственными  глазами,  как  она  исчезла,
словно мыльный пузырь! - завопил он.
   - Ну а все-таки? Расскажите поподробней.
   - Да ведь это же прямо у вас под носом случилось, разве не так? Лисица,
- объяснил он доктору Салливену, - привела нас прямехонько в Ричвик-мэнор.
Ух, до чего ж она была сильна, - водила наших собак до самой  темноты.  Но
под конец и она выдохлась. Псы уже висели у нее на хвосте. Конечно, к тому
времени стемнело, что правда, то правда, но уши-то у меня, слава богу,  на
месте. Когда гончие берут зверя, нужно быть  новичком  зеленым,  чтобы  не
признать их вой. Они вот-вот должны были зацапать ее, это уж точно.
   - И она исчезла? - спросил доктор.
   - Я же вам говорю: как мыльный пузырь, перед самым их носом!  Когда  мы
подоспели, псы стояли совсем обалдевшие. Ей-богу, никогда не видал, чтоб у
них был такой дурацкий  вид.  Впрочем,  -  добавил  он  со  смехом,  -  мы
выглядели не лучше!
   - Вы знаете, - лицемерно сказал я, - ведь изгородь-то я осмотрел, в ней
полно дыр.
   - Да уж можете мне поверить, - вскричал хозяин, - если бы эта проклятая
зверюга, черт ее побери, проскочила в дыру, собаки ее  все  равно  догнали
бы. Не стану хаять вашу изгородь,  мистер  Ричвик,  но  они  перескакивали
через заборы и повыше вашего. Нет, нет, она лопнула, как  мыльный  пузырь,
точнее  не  скажешь,  и  на  моей  охотничьей  памяти  такого   сроду   не
приключалось, мы до сих пор об этом толкуем. А вы, сэр,  тоже  охотник?  -
спросил он доктора.
   Тот  ответил  отрицательно,  мы  еще  немного   поболтали   и   наконец
распрощались с хозяином. Я сел в докторскую двуколку и, пока он  щелканьем
языка подгонял лошадь, сказал:
   - Ну как, убедились, что это в самом деле странное исчезновение?
   - Это и есть ваше чудо? - осведомился доктор.
   - Увы, если бы так! Это только первая его половина.  Скоро  покажу  вам
вторую.
   - А разве лисица не могла  все-таки  юркнуть  в  какую-нибудь  укромную
щелочку в изгороди?
   - Ну разумеется, -  откликнулся  я  со  смехом,  -  она  именно  так  и
поступила. Только вопрос: почему собаки не догнали ее? Непонятно,  не  так
ли? И почему они вообще вдруг перестали лаять?
   - Потому что им довелось, - ответил доктор, в свою очередь засмеявшись,
- встретиться нос к носу с одним из ваших призраков. Я всегда  подозревал,
что в вашем замке ими кишмя кишит.
   - С призраком... my foot [как бы  не  так  (англ.)],  -  пробормотал  я
мрачно, и доктор заинтересованно глянул на меня. - Вы никому  об  этом  не
расскажете? - взволнованно спросил я его, ибо  мы  уже  подъезжали.  -  Вы
помните свое обещание?
   - Ну да, да, только чего же вы боитесь?
   - Ни прямо, ни намеком? - настаивал я. - Например, вдруг у вас вырвется
невзначай, что вы дали слово молчать, но если бы вы могли заговорить...
   - Клянусь, мой современный Гамлет, не волнуйтесь вы так!  Черт  побери,
речь ведь идет всего лишь о лисице! Доведись вам убить кого-нибудь, вы  бы
и то нервничали меньше, ей-богу!
   - Доведись мне убить кого-нибудь, мне было бы куда легче.
   - Я первый человек, с кем вы говорите о своем деле?
   - Второй, после миссис Бамли.
   - Кто такая миссис Бамли?
   - Воспитательница Сильвы.
   - А кто такая Сильва? У вас там еще  много  припрятано  незнакомок  про
запас?
   - Нет, это все. Вот мы и приехали. Сейчас вы  получите  ответ  на  свой
вопрос.
   Мы в самом деле подъехали к замку. Оставив двуколку на ферме, мы  вошли
в дом. Миссис Бамли сидела у себя в комнате, о чем я заранее попросил  ее.
Я предложил доктору  выпить  еще  по  стаканчику  виски,  чтобы  набраться
храбрости.
   - Ей-богу, вы начинаете беспокоить меня, - сказал доктор с принужденным
смехом, - уж не прячете ли вы у себя труп?
   Я ответил, что  он  даже  не  представляет,  какой  сюрприз  его  ждет.
Собравшись с духом, я предложил ему:
   - Ну что ж, пошли!
   Я поднялся по лестнице,  он  за  мной.  Прислушался  у  двери.  Ничего.
Вероятно, Сильва спала. Я стукнул кулаком в косяк, чтобы разбудить  ее,  и
тут же услышал шлепанье ее ног. Тогда я резко распахнул дверь и протолкнул
доктора впереди себя.
   Я заранее рассчитал, какой потрясающий эффект произведет на мою  лисицу
появление этого человека в черном, длинного, как жердь, с лошадиным лицом,
с развевающейся белой гривой. И я не ошибся. Сильва была в одной  рубашке.
Она подпрыгнула, затявкала - точь-в-точь лисица -  и  в  паническом  ужасе
заметалась по комнате,  пытаясь  вскарабкаться  вверх  по  занавесям,  как
тогда, в самом начале, потом вспрыгнула на комод, а с него на шкаф, откуда
уставилась на нас, дрожа всем телом. Этого я и  ждал.  Выведя  доктора  за
дверь и прикрыв ее, я сказал:
   - Ну вот, вы видели. Спустимся вниз.
   Скажи я ему в тот миг: "Влезем на крышу!", он машинально  полез  бы  за
мной и туда. Он явно был настолько ошеломлен, что  послушно  брел  следом,
спотыкаясь о ступеньки. Когда мы вошли в гостиную и сели, к  нему  наконец
вернулся дар речи, и он глухо пробормотал:
   - Боже мой! - Потом спросил: - Что это за существо?
   И тогда я рассказал ему все с самого начала. Когда я кончил, он бросил:
   - Это невозможно, - и кругами заходил по гостиной.
   Я только возразил:
   - Дайте мне другое объяснение...
   Но доктор лишь покачал головой.
   - Если то, что вы рассказали, правда, значит,  произошло  действительно
чудо. С точки зрения биологии разумного объяснения здесь не существует.  И
речь не идет о соматическом взрыве, вызванном психическим стрессом, как  в
Лурде. Подобное преображение, хотя бы в смысле размеров,  не  укладывается
ни в один естественный процесс, даже в самый исключительный. И как  ученый
я не имею никакого права признать его возможным.
   - А как верующий?
   - Такая возможность кажется мне крайне сомнительной.
   Я вздохнул.
   - Ладно. Тогда не думайте больше об этом. Считайте, что  вы  ничего  не
видели. Возвращайтесь домой и забудьте эту историю.  Помните,  вы  обещали
мне молчать.
   Доктор обернулся и взглянул на меня умоляющими, трагическими глазами:
   - А вы можете поклясться, что сказали мне правду?
   - Клянусь. Да и зачем бы я стал вас разыгрывать?
   Он продолжал молча  смотреть  на  меня,  потом  принялся  обескураженно
растирать себе лысый череп, и без того красный, безостановочно твердя:
   - Господи боже мой, господи боже  мой!  -  Немного  придя  в  себя,  он
пожевал губами и спросил: - Так что же вы от меня-то хотите?
   - Сам не знаю, - признался я. - Все равно вы рано или поздно обнаружили
бы ее. Поэтому я предпочел показать вам ее сам. И потом, я  надеялся,  что
вы подтвердите...
   - Что вы имеете в виду?
   - Ну, может, вы осмотрели бы ее? Как вы полагаете, возможно ли,  что  у
нее нормальный человеческий организм?
   - Да откуда же мне знать?!
   Впрочем, как уговорить Сильву подвергнуться  медицинскому  осмотру?  Ее
понадобилось бы либо связать, либо усыпить.
   - Спешить некуда, - сказал я, поразмыслив, - успокойтесь, доктор. Вы ее
увидели: на первый раз этого уже достаточно. Теперь у вас будет время  все
обдумать, а я пока буду приручать ее. Приезжайте к нам почаще,  чтобы  она
привыкла к вам. Привозите Дороти - с миссис Бамли Сильва подружилась очень
быстро. Надеюсь, что когда-нибудь вы сможете спокойно  обследовать  ее  со
всех сторон.
   Слушал ли меня доктор? Не  знаю,  во  всяком  случае,  он  не  ответил.
Помолчав, он сказал:
   - Н-да, ну и  история!  Хотелось  бы  знать,  как  вы  из  нее  станете
выпутываться.
   Только этого мне не хватало! Как будто я сам ежедневно не  измерял  всю
опасность ловушки, в которую мне довелось угодить! Я сказал:
   - Надеюсь, вы не посоветуете мне пригласить ветеринара,  чтобы  усыпить
ее раз и навсегда?
   Это предположение было настолько диким, что доктор  с  удвоенной  силой
принялся тереть лоб. И внезапно как-то странно засмеялся.
   - Знаете что? Вы выпутаетесь из этого только одним способом - женившись
на ней.
   Если это была шутка, то настолько глупая, что я  даже  не  счел  нужным
ответить.



9

   Только лишь когда доктор уехал, я с опозданием понял,  что  в  конечном
счете он не поверил мне.  У  нас  ведь  не  принято,  каковы  бы  ни  были
обстоятельства, проявлять обидную недоверчивость к человеку.  К  тому  же,
согласно старой британской традиции, нам  свойственно  признавать,  что  в
этом мире все возможно, - отсюда наша вера в старину, в призраков.  Доктор
Салливен отнесся ко мне как истинный джентльмен: вслух он не  подверг  мои
слова сомнению, хотя в глубине души ни на минуту не поверил в  них.  Да  и
можно ли было сердиться на него за это?
   Но что же он хотел сказать своим последним замечанием? Оно, по  здравом
размышлении, яснее ясного выдавало его мысли: я, по неизвестным  ему  пока
причинам, прятал в замке молодую девушку, явно  странную,  но  слишком  уж
красивую; одним я выдавал ее за свою племянницу, тогда как сроду  не  имел
сестры, другим  пытался  объяснить  ее  появление  совершенно  невероятным
чудом, которому не поверит ни один нормальный человек;  в  конечном  счете
это могло привести только к одному - к скандалу, разве что до того я успею
жениться на девушке.
   И вот это, подумал я со стесненным сердцем, он и  поведает  по  приезде
своей дочери! Я не сомневался в том, что  доктор  в  глубине  души  лелеял
тайную надежду на возможность устройства нашего с Дороти общего  будущего.
Не было у меня сомнений и в том, как он воспринял мою историю  с  лисицей,
превратившейся  в  женщину,  и  как  смотрит  на  тайное,   неестественное
присутствие в моем доме этой юной особы. Я мог с  уверенностью  положиться
на его скромность и даже, при необходимости, на  публичную  поддержку,  но
только не на его личное одобрение. Неужели я потеряю если не  его  дружбу,
то по крайней мере уважение,  которым  так  дорожил?  А  вместе  с  тем  и
уважение Дороти. При этой мысли я понял, насколько мне по-прежнему  дорога
дружба молодой женщины... Нет, решил я, без боя я от нее не отступлюсь!  В
конце концов, я же ни в чем не виноват! Произошло  действительно  чудо!  И
Сильва не что иное, как лисица в человеческом облике. Мне нечего скрывать,
нечего стыдиться, некого обманывать. Старый доктор не поверил мне? Ну  так
ему придется поверить, и Дороти тоже.
   Таковы были мои размышления на исходе  того  мучительного  воскресенья,
которое последовало за визитом  доктора.  Я  тотчас  написал  в  Дунсинен,
предупреждая, что приеду навестить их в следующее воскресенье. Но к  концу
недели пылу у меня поубавилось. Какие же доказательства я  представлю  им?
Впрочем, лучшее из доказательств - полное их отсутствие.  Мне  требовалась
основанная на одном лишь моем свидетельстве слепая вера.
   В довершение неприятностей миссис Бамли  получила  во  вторник  срочную
телеграмму от одной из своих сестер: у ее матери случился  инсульт  и  она
была при смерти. Вот уж, право, не вовремя!  Я  собирался  повезти  миссис
Бамли к Салливенам,  чтобы  она  объяснила  им  разницу  между  Сильвой  и
обычными "бесноватыми": мнение профессиональной сиделки явилось  бы  в  их
глазах вторым - и солидным - свидетельством. Теперь этот шанс был потерян,
ведь не мог же я удерживать ее. Она села на поезд  вечером  того  же  дня,
оставив меня наедине с Сильвой.
   И тогда, за неимением миссис Бамли, я решил привезти  в  Дунсинен  свою
лисичку собственной персоной: разве ее умственное развитие не будет лучшим
подтверждением моих слов? Впрочем, скоро я как нельзя более ясно понял всю
сложность своего плана: во-первых,  обыкновенный  здравый  смысл  обязывал
меня представить поведение Сильвы в незнакомом доме  и  все  неприятности,
связанные с ее пребывание