воды. Тогда он принялся  его  трясти, как  это
делают, когда хотят опустошить бутылку до последней капли.
 Как ни велика была моя радость, я все  же начинал серьезно беспокоиться
за  две  вещи:  за удочки и  особенно  за  продукты,  которые  мне  хотелось
доставить нетронутыми  до  первого  полицейского участка.  Но я  был слишком
усталым,  а  поэтому решил  просто  найти двух  трех  свидетелей,  способных
подтвердить целость упаковки моего неприкосновенного запаса.
 "Еретик" все  еще  находился метрах  в  двадцати  от пляжа, который  из
желтого  сделался  черным  от  любопытных. Рыбаки  советовали  мне дождаться
отлива, уверяя, что тогда волна будет значительно меньше. В действительности
же  им хотелось успеть  как  следует  обшарить  мою лодку  до того,  как она
попадет в руки  толпы, ожидающей на  берегу. Но желание вступить на  твердую
землю,  вдохнуть  ее запах, почувствовать  горячий  песок оказалось  сильнее
всего.  За свое судно я  не беспокоился, а непослушный  экипаж измучил  меня
вконец.  Поэтому  я  схватил плавучий якорь,  прыгнул в воду и направился  к
берегу вплавь.  Сотни  собравшихся  бросились  навстречу и  вытянули меня на
сушу. Как только я встал  на ноги, земля подо мной закачалась, но все же это
была земля, и моя радость была так велика, что  я на некоторое время забыл о
муках, причиняемых мне голодом.
 На  одно обстоятельство  я хочу  обратить  особое внимание  потерпевших
бедствие.  Необходимо,  чтобы  первая трапеза ни  в  коем случае  не была ни
слишком  поспешной,   ни   слишком   обильной,  иначе  она  может  оказаться
смертельной. Ты можешь принять все, что тебе  предложат из жидкого, но, брат
мой, остерегайся твердого: это беспощадный враг твоего слабого кишечника. Ты
вырвал свою жизнь у моря, не отдай же ее так просто на земле.
 Узнай, как и я, что тяжелая борьба  с голодом  сменяется тотчас, как ты
ступишь на берег, борьбой против переедания.

ЗЕМЛЯ

 Итак, я вступил на землю Барбадоса.  Земля оказалась весьма  непрочной,
так как это  был зыбучий песчаный пляж. Как я удержался на ногах, до сих пор
не знаю, но я даже шел по нему, и он мне казался землей обетованной.
 Нелегко мне было уследить  за своими вещами: туземцы смотрели на каждую
мелочь,  словно  это  был  божий  дар  и проявляли пренеприятное  стремление
считать  своим все, что им удавалось  схватить.  Портсигар,  подаренный  мне
женой   капитана  Картера,  был   опустошен  в  одно  мгновение.  Кто-то  из
"встречающих" завладел  моим подводным ружьем, которое,  кстати, было теперь
без стрел, и старался  сообразить, на что можно употребить эту вещь. Когда я
сказал,  что  дарю ему ружье, он  был крайне  польщен. Другой схватил старую
рубашку, а третий объяснил  мне знаками, что мои часы  ему очень нравятся. А
когда  я стал объяснять,  что они у меня одни, он показал на ручной компас и
сказал:
 - Но вот же у вас вторые!
 Какая-то  женщина завладела мылом для морской воды,  уверенно откусила,
но  тут же  скорчила такую гримасу, что сразу стало  видно: это  мыло не так
вкусно,  как обычное.  Между тем  я  мало-помалу  доставал  из  лодки разные
предметы, складывая отдельно  те, что наиболее пострадали от  воды: когда  я
перебирался через песчаную отмель, мое суденышко наполнилось водой до краев.
Когда с помощью  "добровольцев" была вытащена запечатанная банка, на которой
туземцы увидели слово "продукты", казалось все вокруг заголосило:
 "Фуд! Фуд!". [1]

 1 Фуд (англ.) - пища.

 Тут я  с ужасом  понял, что за  всем уследить у  меня  не  хватит глаз.
Каждую  минуту я  ожидал, что  банка с  продуктами будет взломана. Если даже
внутри  все останется нетронутым, все  равно для доказательства моей  теории
это будет катастрофой. Подошел  полицейский и сообщил мне, что до ближайшего
участка три километра. Я должен был  приложить  нечеловеческие усилия, чтобы
проделать весь этот путь пешком. До  сих пор не могу понять, как я дошел. Но
все  же у меня хватило рассудка и сил немедленно засвидетельствовать целость
моего  неприкосновенного  запаса.  Поскольку  для  этого нужны  были  люди с
определенным уровнем интеллектуального  развития, свидетелями стали школьная
учительница (она же по совместительству местный пастор) и полицейский. Затем
я роздал  американские консервы, снискав этим благодарность желудков местных
жителей.
 Позднее меня упрекали за то, что я не  опечатал немедленно свой судовой
журнал,  чтобы  доказать,  что  я  не  подделал впоследствии  свои  расчеты.
По-видимому те,  кто обращается ко  мне с подобными упреками, совершенно  не
представляют, как чувствует себя человек, вступивший на берег после 65 дней,
проведенных в полном одиночестве и почти без движений. Представить это, сидя
дома в пижаме, конечно, нелегко.
 Медленно,  подталкиваемый  со всех сторон туземцами,  останавливаясь на
каждом повороте,  чтобы выпить стакан воды (до такой степени я был обессилен
и так потел), я двигался к полицейскому  участку. Было совершенно  ясно, что
начальник участка, глядя на меня, задумался, с кем он  имеет дело: с крупным
преступником или  с каким-то бесстрашным мореплавателем? На всякий случай, с
великолепной  корректностью британского  полисмена-отца  всякого доверенного
ему человека - он предложил мне чашку чая  и хлеб с  маслом. Началась борьба
против  "излишеств"  питания  я  довольствовался  чаем,  в который  положил
побольше сахара.
 Улица  представляла  живописное зрелище: здание  полиции было  окружено
многими сотнями людей в  ярких одеяниях, столь популярных среди жителей этих
островов.
 Наконец,  в  11  часов  меня  вызвал  по  телефону сам  полковник Реджи
Мичелин,  верховный полицейский комиссар всей  английской  части  Антильских
островов.  Это,  видимо,  произвело  на  начальника   участка  благоприятное
впечатление и он предложил мне душ.
 Верховный комиссар  полиции сообщил, что за мной заедет машина, которая
отвезет меня в Бриджтаун.
 Около двух часов пополудни я уже был  в  столице  острова. Прежде всего
спрашиваю:
 "Блуждающая нимфа" здесь?
 - Она прибыла  еще 1  декабря,  то есть 23 дня назад, и,  по-моему, уже
отплыла.  Она  должна  заехать  за Энн  Дэвидсон,  которую ждут  на  острове
Антигуа.
 Мне стало ясно, что во  время разговора с капитаном "Аракаки" произошло
маленькое  недоразумение.   Когда   он  меня  спросил,   где  я  рассчитываю
высадиться  я  ответил:  "На  Антилах".  Англичане  же  называют Антильские
острова Вест-Индией. Поэтому  он подумал, будто я хотел сказать "Антигуа", и
решил, что я собираюсь высадиться именно на этом острове. Значит, меня ждали
там мои друзья Стэниленды  очевидно решили, что на Антигуа они  встретят  и
меня и Энн Дэвидсон. Однако кто-то из присутствующих сказал: "А мне кажется,
что эта яхта все еще здесь".
 Наконец,  меня  принял  полковник,  типичный  англичанин,  моложавый  и
энергичный.  Здесь  же был и французский  консул  г-н  Коллинс. Не  успел  я
объяснить,   что   через   несколько   дней,   немного  отдохнув,  собираюсь
возвратиться во  Францию, как подъехала машина,  а в ней  трое моих  друзей:
Джон,  Бонни и Винни. Завидев меня,  они испускают радостные вопли  и тут же
объявляют,  что,  если  я соглашусь,  то  смогу  жить  на  их  яхте.  Весьма
довольный, я принимаю это приглашение.
 Вместе  с ними приехал городской врач,  доктор Дэвид Пэйн,  которого  я
попросил   подвергнуть   меня   немедленному  медицинскому  осмотру.   Пусть
результаты  моего путешествия  будут  всем  известны. Тогда я  еще  держался
молодцом: мог стоять,  даже немного  ходить  и подниматься  по  лестнице. Но
через несколько дней начали серьезно сказываться последствия  неподвижности,
длительного  одиночества  и  ненормального  образа  жизни,  который   я  вел
последние месяцы.
 Наконец,  со  всеми  таможенными формальностями  покончено.  С  помощью
нашего милого консула отправляю  несколько телеграмм во Францию. А к 6 часам
вечера  я   уже  на  "Блуждающей  нимфе".  Труднее  всего  бороться   против
"излишеств" питания.  В течение по крайней мере недели я могу позволить себе
лишь  жидкую  пищу.  Я удаляюсь в  свою каюту  в  крайне  нервном состоянии:
совершенно не могу спать. Начинаю возиться с радио: снимаю нейлоновый чехол,
предохранявший его  от  брызг,  тщательно протираю мой приемничек,  чтобы он
прибыл во Францию в полном порядке.
 Около  10  часов  вечера  я  сижу  и  медленно вращаю  ручку настройки,
стараясь  поймать Би-Би-Си,  и  вдруг к  величайшему удивлению моих  друзей,
голос диктора Би-Би-Си объявляет по-французски:
 "Доктор Бомбар, мы получили  телеграмму капитана  "Аракаки". Благодарим
вас за подвиг,  который вы совершаете ради  спасения всех терпящих бедствие.
Мы  знаем, что  сейчас на  своем  "Еретике" вы  плывете  в открытом  океане.
Слушайте  заказанный  вами Бранденбургский концерт  завтра вечером в это  же
время на таких-то и таких-то волнах".
 На следующее  утро радио  Би-Би-Си,  предупрежденное о моем прибытии на
Барбадос,  еще  раз  подтвердило,   что   заказанный   мною  концерт   будет
передаваться этим  вечером. Одновременно я получил еще два известия, которые
были для меня самыми приятными после телеграммы от жены:
 1.  Королевский яхт-клуб  Барбадоса  сообщал,  что  считает меня  своим
членом на все время моего пребывания в Бриджтауне.
 2. Пришла телеграмма от капитана Картера:
 "Поздравляю истинного джентльмена, который нашел в себе мужество и силы
продолжать  свой  нелегкий   путь,  когда  к  его  услугам  были  Комфорт  и
Безопасность".
 Это послание утешало меня, когда некоторое время спустя начались выпады
по  моему адресу. Человек,  которого я встретил  в  океане, настоящий  моряк
послал мне знак своего уважения, восхищения и дружбы.
 Последовавшая затем неделя на Барбадосе прошла для меня  как  в сказке,
несмотря на утомление, сказывавшееся все больше и больше. Сначала я вынужден
был приобрести трость, затем почти совсем перестал ходить. Я осматривал этот
очаровательный остров, передвигаясь на автомобиле.  Осточертевшая мне синева
моря сменилась зеленью природы и какой зеленью! Это было время рождества, то
есть самый разгар весны на Антильских островах.
 Губернатор оказал мне очень теплый прием. Некогда ему пришлось побывать
в плену  у японцев, и он  мог,  как никто, оценить моральное значение  моего
эксперимента. Из Франции я получил ободряющие телеграммы. На улице туземцы с
дружеской фамильярностью кричали мне: "Хэлло, Док!"
 Это  было  приятно!  На  улицах  Бриджтауна   моя   борода  становилась
легендарной. Члены французской колонии  встретили меня очень мило,  особенно
г-н Поммарэ и часовщик Бальдини, которому я отдал починить свои часы.
 Однако пора было кончать с развлечениями и возвращаться во Францию, где
меня и  так заждались Жинетта -  это чувствовалось по ее  телеграмме - и мои
друзья. 31 декабря днем я сел в самолет.
 Самолет  Британской Вест-Индской авиакомпании должен был доставить меня
до Пуэрто-Рико.  На Антигуа меня ждала  еще одна приятная новость: во  время
пересадки я  узнал, что Энн Дэвидсон, отплывшая от Канарских островов  много
позже меня, накануне достигла маленького порта Инглиш Харбур.
 Я  тотчас  послал  весточку  своим  друзьям  Стэнилендам,  чтобы они не
беспокоились о судьбе своей знакомой.
 По прибытии в Пуэрто-Рико я  отправился к иммиграционным властям. Здесь
меня  ожидал  сюрприз другого сорта: у  меня не  было визы и, узнав об этом,
американский инспектор в ужасе воздел руки к небу. Тщетно я  его уверял, что
я здесь только проездом.  За время моего пребывания в  океане иммиграционный
закон изменился,  и  теперь  даже  для  того,  чтобы  только проехать  через
территорию  Соединенных  Штатов,  необходимо  было  иметь  транзитную  визу.
Поэтому я вынужден был на некоторое время прервать свое путешествие.
 В ожидании визы, которая, как говорили, будет выдана очень скоро, члены
экипажа английского самолета  устроили меня в шикарной городской  гостинице.
Без визы я вынужден был  бы возвратиться к  англичанам на Антильские острова
или в Фор-де-Франс, откуда можно лететь прямо во Францию.
 Трудно было получить визу в  Новый  год, так как естественно  на работе
никого  не  было.  Однако чиновники  иммиграционного отдела оказались крайне
любезны,  и,  чтобы  помочь мне,  приложили  максимум усилий.  Через  сутки,
проведенные  мною  в  сказочно  красивом  городке  Сан-Хуан,  было  получено
разрешение на продолжение путешествия и виза сроком на месяц.
 Озаряемый  лучами  яркого весеннего  солнца самолет взмыл в  воздух.  Я
улетал в Нью-Йорк, где меня ждал мой друг Перси Кнаут.
 В  Нью-Йорке  меня  встретила  настоящая  снежная  буря.  Здесь  стояли
ужасающие  морозы.  Вот уже год, как я  не испытывал такого холода: мои путь
через Атлантический океан проходил почти целиком по тропическому поясу. Ночь
перед рождеством я еще проводил растянувшись на пляже,  залитом светом звезд
совершенно ясного теплого неба.
 Этот перелет  меня  настолько утомил,  что я вынужден был отложить свое
возвращение в Европу и  немного отдохнуть, несмотря на то  что знал, с каким
нетерпением меня там ждут все мои друзья. Большую часть времени я проводил в
гостинице, лежа в постели, или  в маленьком  порту Сэг-Харбур, где жили  мои
друзья в доме под очаровательной вывеской "Белый кит".
 Однако  меня с нетерпением ждали во Франции и  надо  было  трогаться  в
путь. 6 января вечером я снова сел в самолет.
 Маршрут  был  такой:  Нью-Йорк-Монреаль-Гандер-Париж.  На  аэродроме  в
Монреале меня узнали  многие молодые канадцы французского происхождения. Они
поздравили меня с благополучным завершением путешествия  через Атлантический
океан и начали фотографировать меня под вспышки  магния. Это вызвало немалое
удивление  одной  актрисы,  которая  в  тот  момент  поднималась по трапу  в
самолет. Указав на меня, она спросила:
 - Кто это?
 Ей ответили:
 - Доктор Бомбар.
 - Доктор Бомбар?
 - Ну да, тот, что недавно переправился через Атлантический океан.
 -  Но  ведь  я   тоже,  -   возразила  певица,   -  собираюсь  пересечь
Атлантический океан!
 Возмущенная стюардесса  молча отошла  от несчастной  артистки,  даже не
объяснив ей, что я переправился через океан в "несколько особых условиях".
 Ночью экипаж пришел в замешательство:  нарушилась регулировка отопления
и температура в самолете  начала  быстро подниматься. Создалось впечатление,
что  самолет загорелся.  Стюардесса  с великолепным хладнокровием,  присущим
всем членам воздушных экипажей, скрывала свою тревогу. И может ли быть более
приятная похвала,  чем та, что заключалась в ее словах:  "Если  мне  суждено
упасть в  океан,  то  пусть это случится сегодня,  когда вы здесь".  В  этих
словах уже сказался моральный эффект моего опыта.
 Таким образом, моя цель хотя бы в какой-то степени была достигнута.
 Но вот  и Париж. Мне указывают  на толпу  встречающих. Я  волнуюсь, как
перед экзаменом. Замирают моторы. Самолет приземляется, дверь открывается, и
я оказываюсь перед приветливо шумящим морем друзей, собравшихся здесь, чтобы
присутствовать  при  моем вступлении на  землю  Франции. Я возвратился туда,
откуда начал. Круг замкнулся.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 Путешествие "Еретика" окончено. Теперь я буду бороться за то, чтобы моя
"ересь" была понята и стала христианской верой для всех, кто в будущем может
потерпеть кораблекрушение.
 Всякий бедствующий  в море  может достигнуть  земли, причем не в худшем
состоянии,  чем  я. Я  был  такой же  терпящий бедствие,  как и другие.  Мое
здоровье  не представляет ничего исключительного.  До войны  я  трижды болел
желтухой, а в послевоенный период перенес  тяжелые  заболевания, связанные с
длительным недоеданием.  Следовательно,  у меня  не было никаких преимуществ
перед другими, совершающими такое же плавание. Конечно, за время  плавания я
сильно похудел, но все же достиг  берега.  Повторяю, речь идет не о  хорошей
жизни,  а  о том, чтобы выжить в течение  времени,  нужного для  того, чтобы
достичь земли или встретить пароход.
 Теперь  я  уверенно  заявляю, что  море  "снабжает"  питьем  и  едой  в
достаточном количестве, чтобы смело двинуться в путь к своему спасению.
 Нельзя сказать,  что  во  время  моего  шестидесятипятидневного пути от
Канарских к Малым  Антильским островам мне как-то особенно везло. Ни в  коем
случае нельзя также  рассматривать мое  путешествие  как  подвиг, как  нечто
исключительное.
 Я  похудел на  25  килограммов, и мне пришлось перенести немало тяжелых
недомоганий и болезней. Я достиг берега с серьезной  анемией (5 млн. красных
кровяных шариков перед началом путешествия  и 2,5 млн. - по возвращении) и с
общим количеством гемоглобина, граничащим со смертельным.
 Период,  последовавший  за  легким  завтраком  на  "Аракаке",  едва  не
оказался для меня роковым.
 Ужасающий понос с немалыми  кровяными  выделениями мучил меня в течение
двух недель (с 26 ноября по 10 декабря). Дважды я едва не терял сознание: 23
ноября, когда  появились первые признаки надвигающейся бури,  и 6 декабря, в
день,  когда я  написал завещание.  Моя кожа  вся покрылась  сыпью и мелкими
прыщами.  Ногти на  пальцах ног выпали. Я претерпел  серьезное  расстройство
зрения, очень заметную потерю мускульной силы и голод. Но я достиг берега!
 В течение 65  дней я питался  исключительно тем, что мог взять у  моря.
Получаемого рациона  белков и жиров  мне  хватало.  Недостаток сахара вызвал
значительное истощение организма, но все же не настолько сильное,  чтобы оно
угрожало моей жизни. То, что перед отъездом я утверждал теоретически, теперь
подтвердилось на опыте.
 Еще   одно  доказательство   преобладания   психики  над   физиологией:
"психический" голод после  встречи с "Аракакой" оказал гораздо более вредное
действие на  мое здоровье, чем голод  физический,  который  мы переносили  с
Пальмером в течение довольно длительного периода в  Средиземном море. Первый
это, конечно, не настоящий голод,  это  скорее желание  чего-то другого,  но
очень опасно желать и не получать. Второй особенно мучителен во время первых
двух суток, когда  он сопровождается болями, похожими  на судороги,  которые
затем успокаиваются  и уступают место  сонливости и значительному ослаблению
организма.
 В первом случае организм  сам себя  сжигает, во втором он тлеет подобно
угольку.
 Медицинский осмотр по  прибытии на Барбадос показал, что у меня не было
никакого заболевания,  связанного  с недостатком  витаминов.  Следовательно,
планктон все же дал мне необходимый для организма витамин С.
 Дождевую воду я  получил только через 23  дня. Таким образом, в течение
этих 23 дней я доказал, что рыбы вполне достаточно, чтобы утолять жажду, что
питье тоже можно добывать из моря.
 Если считать со  времени отплытия из Монако,  то  в течение  11  дней я
утолял жажду морской водой и в течение 43 дней - соком, выжатым из рыбы. Так
я победил жажду в океане.
 Мне говорили, что  морская вода действует как слабительное, но в период
длительной средиземноморской голодовки  ни  у Пальмера, ни  у меня  не  было
стула в течение 11 дней.  Никакого признака предсказываемой интоксикации  не
обнаружилось. Слизистые никогда не пересыхали.
 Мои медицинские выводы будут  подробно  изложены в  диссертации.  Кроме
того, вместе с командованием военно-морского флота я приму участие в выпуске
книги  для терпящих бедствие, в которой будут  зафиксированы выводы из моего
опыта.
 Здесь же  я  хочу  лишь  заявить  следующее: спасательное  судно  может
продержаться в море значительно более десяти дней. Оно обладает достаточными
навигационными    качествами,    чтобы    сохранить    жизнь    потерпевшему
кораблекрушение.  Мой "Еретик" представляет  собой  один из  образцов  таких
спасательных  лодок.  Я  хочу  также написать для терпящих  бедствие правила
жизни,  подробный  распорядок  дня, который помог бы  деятельно  и с пользой
проводить время и сохранять волю к достижению цели.
 Человек, который, придя в  отчаяние,  думает,  что все  кончено, всегда
может  приободр