какого-то неосторожного движения
эта подушка упала  за борт, и я это  заметил лишь тогда, когда она оказалась
уже в нескольких сотнях метров позади.  Тотчас же,  спустив парус  и  бросив
плавучий якорь, я  нырнул и поплыл к ней. Плаваю  я  хорошо, так  что  через
несколько минут подушка была у меня в руках. Но каково же было мое изумление
и ужас, когда я  поплыл обратно: лодка убегала от меня  и мне не удавалось к
ней  приблизиться.  Плавучий  якорь,  этот  водяной  парашют,  почему-то  не
раскрылся и  болтался  на  волнах,  как мокрый флажок.  Ничто не  удерживало
лодку, и  ветер уносил ее  все дальше. Догнать беглянку я уже не мог, у меня
не хватало на  это  сил. Еще немного,  и "Еретик" продолжал бы свой путь без
меня...
 В 1951 г., когда я тренировался перед заплывом  через  Ла-Манш и был  в
хорошей форме, я  мог плыть без отдыха двадцать один час, но теперь, ослабев
после стольких лишений  и стольких дней почти полной  неподвижности, я бы не
смог долго  продержаться на воде. Поэтому,  бросив свою надувную  подушку, я
пошел кролем, напрягая все  силы. Даже во  время состязаний в Лас-Пальмасе с
Буато-отцом  я  наверняка не показывал  такой скорости! Вначале мне  удалось
сократить  расстояние между мной и лодкой, но дальше у меня хватило сил лишь
на то, чтобы не отставать. Догнать ее я был не в состоянии...
 И вдруг "Еретик" замедлил ход. Я доплыл до него и с трудом  перевалился
через борт. Оказалось, что стропы плавучего якоря каким-то чудом распутались
и  мой водяной  парашют  сработал.  Я  был  настолько  измучен  физически  и
морально, что тут же поклялся больше не плавать до конца путешествия.
 Отношения с  моими  морскими  соседями  постепенно  налаживаются.  Меня
сопровождает довольно симпатичная семейка, состоящая из пяти-шести  дорад  и
одной кочурки-буревестника, которая ненадолго прилетает ко мне каждый день в
четыре часа. Это маленькая, величиной с обыкновенного  воробья черная птичка
с белыми пятнами на  хвосте.  При виде ее  я каждый раз себя спрашиваю,  как
ухитряется  эта  пичужка преодолевать такие расстояния, чтобы где-то посреди
океана добывать себе пищу. Она всегда приближается к лодке со  стороны кормы
и  начинает бегать  по  волнам - эта птичка умеет  ходить  по  воде. А когда
солнце садится, она улетает.
 Что касается дорад, то они проявляют гораздо  больше  постоянства и  не
покидают меня  круглые сутки. Я их всех легко узнаю: в первый день,  пытаясь
их загарпунить, я нанес им раны,  которые все еще не  затянулись. Любопытно,
кстати,  отметить, что  в морской воде  раны заживают одинаково плохо  как у
людей, так и у рыб. У одной дорады осталась на спине ближе к хвосту открытая
овальная  язва величиной с монету  в  сто су,  у другой  - рана под  боковым
плавником. Так  я различаю пять или шесть  рыб, каждой из которых я дал имя.
Самую  крупную зовут Дора. Она все время плывет рядом с лодкой, но  держится
настороже, чтобы я не зацепил ее второй раз. Время от времени Дора заплывает
под лодку или, переворачиваясь на бок,  смотрит  вверх при  этом она всегда
поглядывает и на меня.
 Когда  ветер стихает и "Еретик"  замедляет ход, мои дорады устремляются
под  лодку  и  начинают шлепать  хвостами  по  резиновым  поплавкам,  словно
спрашивая,  что  это  я  так  тащусь.  К моим  старым  знакомым  каждый день
присоединяются новые рыбы их-то я и ловлю. Для этого достаточно нацепить на
тройник одну из летучих рыб, подобранных утром в лодке, и спустить ее в воду
на тонком шнуре.  Я тяну за собой  наживку так, чтобы  она прыгала  по самой
поверхности,  словно  живая летучая  рыба,  которая  вот-вот  нырнет. Дорады
тотчас же накидываются на нее, "как нищета на бедняков", и - гоп! - одна уже
бьется  на  крючке.  Все  новички  попадаются на мою  удочку, но зато старые
знакомые  даже внимания не обращают  на мои уловки: они меня  знают  слишком
хорошо!
 В  ночь на 3  ноября в  черной  воде  вспыхивает целый фейерверк,  и  я
вытаскиваю из глубины настоящее  чудовище: рыбу-змею со страшными клыками, с
которых в  темноте сочится белесый яд.  Любопытно, что  она отчаянно билась,
пока была  в  воде, но  едва я ее извлек  из родной  стихии, сразу  замерла,
словно мертвая. Обычно пойманные рыбы  долго еще бьются и прыгают в лодке, а
у этой - ни одной конвульсии! Наверное, это объясняется тем, что выловленное
мною страшилище -  обитатель больших глубин.  У него огромные по сравнению с
головою глаза  и невероятно  длинные зубы. Что  это за рыбина, я не знаю. До
сих пор я просто не видел ничего похожего. У  нее тело с медным отливом, она
вцепилась в мой  спальный  мешок  и  перемазала  его липкой и,  по-видимому,
ядовитой  слюной. Все это  не  внушает  мне доверия.  Осторожно  приподнимаю
страшную добычу за хвост и выбрасываю обратно в море.
 Лишь  позднее  я  узнал, что в  ту  ночь  мне  попалась так  называемая
змеевидная макрель, или гемпилус. Точно такое же страшилище прыгнуло прямо в
спальный мешок к одному из членов экипажа "Кон-Тики". Должно  быть, спальные
мешки чем-то привлекают рыб этой  породы, ведь моя тоже вцепилась в спальный
мешок! С этой ночи я стал им пользоваться с величайшей осторожностью. Стоило
мне вспомнить об органических ядах, которыми индейцы Южной Америки отравляют
свои стрелы, как при одном взгляде на мешок меня охватывал ужас.
 В этот же  день около одиннадцати  часов милях в десяти  от меня прошло
судно. Никто меня не заметил.
 "Потерпевший  кораблекрушение!  Помни, бедняга, если  хочешь  спастись,
рассчитывай только на себя! Я оказался между судном и солнцем, и вот меня не
заметили. Какая обида! Ведь судно  остановилось для определения координат  и
стояло  минут десять, не меньше!  Я  мог бы  успокоить  родных,  послать  им
весточку. Этот пароходик держит курс  на северо-восток, должно быть, идет из
Америки к Азорским островам". [1]

 1 Не следует забывать, что я  думал, что нахожусь гораздо западнее, чем
было  в действительности. Так что скорее всего этот пароход шел  от островов
Зеленого Мыса к Канарским островам.

 Если бы я знал в тот момент, что готовит мне будущее!
 В  мои  расчеты   вкралась  еще  одна  ошибка.  В  морском  справочнике
указывается  час  захода  солнца для  данной  широты  при  нулевой  долготе.
Нормально меня должно сносить на 4' на каждый градус. Это относится также  и
ко времени восхода и  захода луны. Но вот беда!  Моя предполагаемая долгота,
совершенно не  совпадающая с  долготой, которую мне дает солнечный полдень и
время захода  солнца,  в то же  время абсолютно точно соответствует долготе,
которую  мне дает заход луны. Лишь позднее я узнал,  в чем дело: один офицер
военно-морского флота объяснил мне, что это явление было вызвано рефракцией,
неправильным преломлением лучей в воздушных слоях различной плотности.
 Чтобы убить  время, я  теперь развлекаюсь головоломками, например делаю
упражнения для  укрепления  памяти.  Раньше я  был  совершенно  равнодушен к
математике,  зато теперь целыми днями произвожу в уме тщательные  вычисления
своей средней скорости,  затем также  в  уме делю  две тысячи  семьсот миль,
которые мне нужно пройти,  на среднее число миль, проходимых за сутки, чтобы
узнать, сколько дней  мне еще предстоит провести  в океане. Варьируя среднюю
скорость, я делаю эти расчеты: седьмой, восьмой, девятый раз.
 В  довершение  всего  мною  постепенно  овладевают  суеверия -  обычные
спутники  одиночества. Если я  не нахожу свою  трубку сразу  же, когда  хочу
закурить,  -  это дурная примета.  Маленькая куколка, которую  мне  подарили
друзья перед отплытием с  Канарских островов, превратилась  для меня почти в
живое существо. Я смотрю на нее и уже заговариваю с ней, сначала односложно,
а потом во весь голос, рассказывая ей обо всем, что собираюсь делать. Ответа
я не жду: пока еще это не диалог. Отвечать она начнет  мне позднее. А сейчас
я просто испытываю необходимость говорить, чтобы знать, что я  действительно
существую. Не менее  забавен другой предрассудок -  со спичками.  У меня еще
есть несколько сигарет, и время от времени я курю. И вот я решил, что каждая
спичка - это  один  день: сколько лишних спичек  я  истрачу для  того, чтобы
прикурить,  столько  дней мне и придется плыть сверх  назначенного  срока. Я
исходил из того, что в лучшем случае достигну земли  23 ноября. А дальше шел
такой подсчет: если я прикурю  с  первой  спички, значит,  доплыву до  земли
23-го,  если со второй -  24-го,  и  так далее. Легко представить,  куда это
могло меня завести!
 Но в  действительности  ничто  не могло завести  меня  слишком  далеко,
потому что я не терял надежды. Дурные приметы я просто забывал, зато хорошие
всегда помнил. В моем положении это было самое лучшее.
 Я  совсем  освоился с лодкой и теперь прекрасно чувствую  ее ход. Когда
ветер не слишком силен, я определяю скорость по степени натяжения шкота. Два
дня ветер  был слабый, но теперь  подул с новой силой. Сейчас иду со средней
скоростью в четыре узла. Это превосходно! Если бы и дальше так, то уже через
двадцать дней...
 Вторник  4  ноября. Определил долготу по луне. От  моей  предполагаемой
долготы она отличается на 3o, а от того, что показывает солнце, -
на целых девять! Я уже  больше ничего  не понимаю. Мой  приемник  "садится":
теперь  я могу кое-что разобрать лишь вечером, в часы  наилучшей слышимости.
Буду  ориентироваться  на  предполагаемые   координаты,  внося  максимальную
поправку по луне. Держу курс прямо на запад.
 Вчера я находился на 18o58' северной широты. А  пять месяцев
назад мы плыли в виду берегов Менорки и собирались сделать первую остановку.
Сколько пройдено с того дня!
 Уже 18 часов, а я еще не поймал ничего. Это раздражает меня тем  более,
что вокруг лодки буквально кишат рыбы-лоцманы. В 19 часов я, наконец, выудил
свой обед.  Укладываться натощак мне  не  придется. Рядом с лодкой ныряют  в
волнах дельфины и великолепная белая чайка. Небо  чистое,  волны без гребня,
ветер средний. Как раз такой, какой нужно:  "Еретик идет полным  ходом. Если
бы так было подольше!
 Моя моча в полной норме.
 Я сравниваю  свое теперешнее положение с последней неделей, проведенной
на  земле.  Какой горький контраст! Но если  бы я  только знал, что настанет
время, когда я точно так же буду сожалеть вот об этом дне!
 Все  оказалось гораздо труднее, а главное, гораздо  длительнее,  чем  я
думал. Что поделаешь! Все же через двенадцать дней, если ничего не случится,
я вместо  теперешней карты разверну подробную карту  Карибского  моря. Тогда
мне   останется   проплыть  лишь  шестьсот   миль,  как  от  Касабланки   до
Лас-Пальмаса. Пустяк!
 Я  уже давно не зажигал по ночам сигнальный фонарь и сейчас  начинаю об
этом жалеть: а  что если  я из-за этого упустил возможность послать весточку
родным? К тому же мне нечего больше читать. Перед отплытием  я столкнулся со
старой  проблемой: какие книги взять с  собой,  учитывая,  что других уже не
увидишь в течение  долгих месяцев? Чтобы у меня были все  жанры,  я взял том
Мольера,  полное  издание  Рабле в  одном томе, Сервантеса, том Ницше, драмы
Эсхила  на  двух  языках,  Спинозу,  избранные  произведения Монтеня,  а  из
музыкальных партитур - "Страсти" Баха и квартеты Бетховена.
 "Я  уже не  верю, что смогу  встретить  какое-либо  судно.  Океан пуст,
безлюден, я совсем  один. Начну зажигать сигнальный фонарь на 50o
западной долготы,  то есть  дней через  десять (!),  если  только корабли не
начнут появляться раньше".
x x x
 Среда 5 ноября.  Еще  одна  примета! Я начинаю серьезно раздумывать над
всеми средами моего плавания.
 Восемнадцатый день. Просто удивительно, какое значение приобретают  эти
среды!  Думаю, что это  неспроста.  Теперь я совершенно уверен, что достигну
земли тоже в среду. Судите сами!
 Среда 11 июня - первая остановка в Сьюдаделе.
 Среда 18 июня - "кораблекрушение" и возвращение в Сьюдаделу.
 Среда 9 июля - высадка на острове Ивиса.
 Среда 16 июля - прибытие в порт Ивиса.
 Среда 23 июля - прибытие в порт Мотриль.
 Среда 13 августа - отплытие из Танжера. Я остаюсь один.
 Среда 20 августа - прибытие в Касабланку.
 Среда 3 сентября - прибытие на Канарские острова.
 Среда 10 сентября - известие о рождении Натали.
 Среда 21 сентября - прибытие в Касабланку из Парижа.
 Среда 1 октября - мне дарят радиоприемник.
 И, наконец, в среду 5 ноября - я на  полпути от Касабланки к Антильским
островам.
 Довольно часто  меня навещают  акулы, но к подобным  визитам я привык и
отношусь  к   этим  хищникам  с  величайшим  пренебрежением.  Жалкие  трусы!
Достаточно щелкнуть их  по носу,  и  они  обращаются  в бегство. Обычно  это
происходит  так:  акула приближается и начинает тыкаться мордой в  лодку  я
хватаю  весло и  с размаху бью  ее  по  голове перепуганная акула ныряет  и
поспешно скрывается в  глубине.  Мои  дорады, наверное, потешаются, наблюдая
подобные сцены. Все же, заметив огромную хищницу, они предпочитают осторожно
держаться в  сторонке.  Во всяком  случае дорады, видимо,  прониклись ко мне
искренним почтением, потому что  их становится вокруг "Еретика" все больше и
больше.
 Нужно сказать, что дорады остались мне верны до конца. И, наоборот, все
рыбы-лоцманы бросили  меня, когда я встретился с "Аракакой". В сущности, они
оказались трусами, подлыми оппортунистами, которые идут за тем, кого считают
более сильным.
 В  ту  же  среду  5 ноября  я  стал  свидетелем  поистине  феерического
спектакля. Мне уже не раз  попадались  стаи летучих  рыб. Обычно  они просто
проносятся  над   волнами,  словно  маленькие   планеры.  Но  когда  на  них
устремляются мои  дорады,  летучие  рыбы  начинают  перелетать с  гребня  на
гребень,  и тогда они  одновременно отталкиваются  хвостами от воды  и  бьют
плавниками, как настоящими крылышками, чтобы взмыть против  ветра и уйти  от
преследования.
 Но дорады очень ловки! Выставив наружу спинные  плавники, они мчатся за
своими жертвами и почти всегда настигают их в  тот момент, когда те касаются
воды. Летучие рыбы думают, что погружаются в  море, а в действительности они
попадают в широко открытые пасти золотых макрелей.
 Однако сегодня  я увидел совершенно  фантастическое  зрелище:  огромный
косяк летучих рыб спасался от преследования целой стаи "водяных стрижей".  Я
не понимаю, откуда в открытом море взялись эти птицы, одиннадцать штук сразу
(в тот день я находился совсем близко от островов Зеленого Мыса, но  не знал
этого).
x x x
 Все хорошо,  если  бы  не мои ягодицы!  Неужели начинается  фурункулез?
Кроме  того, у меня увеличились гланды.  Но, впрочем, я полон  надежд: через
четыре дня я уже смогу записать.
 "Возможно, на  будущей  неделе...  Да, что  гам говорить:  я  еще легко
отделался! Все же меня начинают преследовать  мысли о еде. Когда доберусь до
суши, устрою себе настоящий фруктовый пир. Хватит с меня рыбы и птицы!"
 Кстати, о  птицах. Обычно  терпящим бедствие говорят: "Если  ты  видишь
множество  птиц, это значит, что земля близко". В данном случае  это  вполне
соответствовало истине: земля была в каких-нибудь  60 милях от  меня, только
течение и ветер мешали мне  достигнуть  ее. Но, кроме того, говорят:  "Земля
находится в той стороне, куда летят птицы". Так вот, птицы летят на запад по
направлению к  земле,  до которой не  менее 1500 миль,  и  ни одна из них не
свернула  к юго-востоку,  где  совсем поблизости находятся  острова Зеленого
мыса.  Зачем   же  внушать  несчастным  жертвам  кораблекрушений  обманчивые
надежды, исчезающие, как мираж? Ведь это лишь ускорит их гибель!
 В дневнике  появляется новая  запись: "Ну и  жара! Вот бы сейчас кружку
доброго пива! Больше всего я страдаю от отсутствия пресной воды. Мне надоело
есть рыбу, но еще больше -  ее  пить. Подайте что-нибудь другое да поскорей!
Если бы пошел дождь! Солнце часто скрывается за облаками, океан  по-прежнему
неспокоен,  но дождя нет  и  не  было  еще ни разу.  Когда  же он,  наконец,
пойдет?"
 Я  не испытываю жажды, мне просто хочется  чего-нибудь вкусного, словно
человеку,  который  досыта  наелся  макарон  и  теперь  не отказался  бы  от
цыпленка.  Я  не  хочу  пить,  но  мысль  о  пресной  воде  преследует  меня
неотступно.
x x x
 В ночь  на  6 ноября на меня  опять напала  акула,  на сей раз какая-то
необычная. Должно быть, эта  хищница уже  попробовала однажды  человечины  и
поэтому  ничего не боится.  Раз за  разом  она яростно бьет  мордой  в днище
лодки.  Я привязал  нож к  концу весла и приготовился к защите. Акула  снова
переворачивается, чтобы броситься на меня  сбоку, но  в этот момент я наношу
удар и  распарываю  ей  брюхо от хвоста  почти до самой  головы. Вода вокруг
сразу   чернеет,  кишки  акулы  вываливаются,  и  я  вижу,  как  мои  дорады
устремляются к смертельно раненной хищнице и рвут ее внутренности. Эти милые
создания   довольно   кровожадны.   Но  в  конечном   счете   справедливость
торжествует: на сей раз дичь сожрала охотника.
 Должно быть  моя  лодка  представляется  рыбам  интересной  и  полезной
попутчицей: они окружают меня со всех сторон. Столько  рыбы зараз я не видел
еще  никогда, даже в  большом  аквариуме  Океанографического  музея  Монако.
Показать бы ее тем, кто предсказывал, что я  ничего не поймаю, - хорошенькие
бы у них  были лица!  К несчастью,  рыбная диета начинает отражаться на моем
желудке: стул становится частым и жидким.  Но морская вода здесь не при чем.
Вот уже много дней я не пью ее совершенно.
 Немного позднее, когда я что-то  записывал, внезапно появилась еще одна
акула,  побольше предыдущей:  в  этой  было метров  пять.  Надеясь, что  мне
удастся, наконец, кое-что заснять, хватаю киноаппарат. [1] Ну  и  страшилище
идет на  меня! Морда плоская, пасть огромная, вид  поистине  устрашающий! На
всякий случай поспешно закрываю все  клапаны между отсеками поплавков. Такая
предосторожность  необходима: если  акула прорвет один отсек, у меня  все же
останется еще четыре.

 1 См. примечания П. Бюдке в конце книги.

 Но эти  хищники  вообще трусливы,  а  днем  и  подавно.  Акула, обнюхав
рулевое  весло, сворачивает и лишь описывает круги вокруг лодки: напасть она
не  решается.  Глядя  на нее,  я  вспоминаю  свое  недавнее  купание.  Какая
глупость! Я буквально  готов отхлестать себя по щекам! Ну что, если бы такая
вот акула бросилась на меня в тот день?
 По ночам я еще слушаю радио, но  звук доносится все  слабее  и  слабее,
переходя в чуть  слышный шепот. Чтобы  уловить его, приходится прижиматься к
приемнику ухом.  Теперь я потерял последнюю возможность вычислять координаты
по точному времени. Определять свое местонахождение, по Полярной звезде я не
умею, к тому же зеркала моего секстанта потускнели от  морской воды,  и я не
могу им пользоваться по ночам. Я  потерял последнюю связь с  землей, до меня
уже  не  доходят  никакие  известия,  и  я  постепенно  начинаю терять  даже
представление о человеческом голосе. Отныне я буду слышать лишь один голос -
свой собственный, я  останусь  наедине  с  самим собой и перестану  чем-либо
отличаться  от  моих  спутников,  жителей  моря.  Я  начинаю  чувствовать  и
реагировать на окружающее так же, как они, и чем дальше,  тем  это  сходство
сильнее.  Мы едим одинаковую пищу, мы одинаково охотимся за летучими рыбами.
Как  всегда, в четыре  часа прилетает  моя кочурка-буревестник. Дорады - это
мои подопечные. Мы с ними одинаково страдаем от солнца. Они прячутся от него
под лодкой точно так же, как я прячусь во второй половине дня в тени паруса.
И точно так же, как для рыб, волны стали для меня привычной средой, такой же
привычной, словно  аллея  деревьев  или  переход  на  улице  для нормального
сухопутного человека.
 Когда я думаю о том, что есть  люди, придающие какое-то значение своему
костюму...  Или  о том,  что  есть  люди, ведущие  правильный образ жизни...
Неужто это возможно?! Я  живу теперь одним днем, встаю с солнцем  и ложусь с
солнцем, я вернулся к первобытному существованию.
 До сих пор мне трудно без волнения перечитывать записи этих дней, когда