знообразных рыб, стараясь добиться наилучших
результатов  как с точки зрения вкуса,  так и  с точки  зрения количества. В
конечном  счете я убедился, что для того чтобы добыть воду, рыбу лучше всего
отжимать в самой обыкновенной давилке для фруктов.
 Понемногу  я  знакомился  с  тем,  что  должно  было стать  моей пищей.
Результаты оправдывали мои ожидания. К тому же лабораторные опыты все больше
и больше подкрепляли мою теорию.
 По какой-то счастливой случайности вокруг  моего проекта не  было почти
никакой шумихи.  Я полагаю,  что этому  способствовала добродушная  ирония и
благожелательный скептицизм большинства тех, кто о нем знал.  Я мог работать
спокойно. Но если уж говорить правду, то следует сказать, что по  настоящему
верил в "это" я один.
 Назначенные  первоначально  сроки  нашего  отплытия  откладывались  все
дальше.  Сперва  предполагалось,  что  наш экипаж  будет  состоять  из  трех
человек: ван  Хемсбергена, нашего мецената и меня. Потом это число  возросло
до  пяти,  потом  до  шести  человек.  Вначале  речь  шла  об   обыкновенной
спасательной лодке, а теперь наш распорядитель фондов настаивал на испытании
какого-то совершенно невообразимого сооружения.
 Я  хочу  остановиться на этой  истории, которая сыграла немалую роль  в
том, что я превратился в "одинокого странствующего рыцаря".
 Наш меценат и так уж внес немало изменений  в  первоначальные планы. Но
теперь, под предлогом того, что мы должны отплыть на более подходящем судне,
он  решил  воспользоваться  катамараном.   Это   сооружение,   разновидность
полинезийского  плота, состояло из двух узких лодок, соединенных между собой
палубой, и в  общем сильно смахивало  на  водяной велосипед,  только  вместо
педалей и винта здесь двигателем должен был служить парус.
 ...Итак, он прислал нам "образец"  такого катамарана, чтобы мы испытали
его, совершив рейс до  Корсики и обратно. Сработан он был вполне прилично...
Для прогулок вдоль пляжа, но только для подобных прогулок, не более.
 Немало  дней провозились  мы  с Жаном  ван  Хемсбергеном, снаряжая  эту
нелепую  посудину. Один господь  бог знает,  как хохотали  над нами  местные
жители!
 Наконец, ясным утром в  один из последних  дней  ноября нас выводят  на
буксире из порта К 11 часам поднимается легкий бриз. Наш катамаран развивает
довольно большую скорость, но на  обратном пути  одна из поперечных распорок
ломается. Тем не менее все, казалось бы, должно было окончится благополучно.
Надо  сказать, что  оба поплавка сверху были открытыми, для того чтобы можно
было в них сесть, как в каноэ. Стремясь испытать наше плавучее сооружение на
устойчивость,   мы  не   задраили   отверстия  и  волны  время  от   времени
заплескивались  в  наветренный  поплавок.  Случилось  то,  что  должно  было
случиться:  внезапно  вода   захлестнула  этот  поплавок,  и  наш  катамаран
перевернулся. В  этот момент  мы  находились в середине залива  Монте-Карло.
Ветер понес нас к мысу Мартен, где мы и выбрались на берег часов в 8 вечера.
Я первым добрался до земли  вплавь, а за мною - Жан ван Хемсберген, которого
дотащил вместе с катамараном буксир. В довершение всего в это дело вмешалась
полиция: я ободрал об острые камни мыса  бедро, и  кто-то уже успел сообщить
властям, что в лесу бродит голый окровавленный человек.
 Я не зря  говорил  о том, что прежде  чем оказаться  за бортом но своей
воле, мне еще предстояло невольно испытать несколько кораблекрушений!
 Этот случай должен был бы убедить нашего мецената,  что идти  дальше по
такому пути совершенно бессмысленно. Но увы, вместо того чтобы отказаться от
своей идеи,  он принялся  разрабатывать проект большого катамарана  длиной в
четырнадцать  метров  с  кабиной  и  камбузом  (!).  Становилось  все  более
очевидным, что наши цели и наши пути расходятся все дальше и дальше. В ответ
на все  мои  скромные пожелания или возражения я  слышал  только  одно: этой
экспедиции необходимо придать  международный  характер,  в  плавание  должно
отправиться несколько судов  сразу, и вообще торопиться некуда  и, наконец,
это будет кругосветное путешествие! Все наши планы  превращались в утопию. А
главное,   какое   отношение   имели   подобные   прожекты   к   потерпевшим
кораблекрушение?
 Постепенно  в моей  голове укрепилась мысль, что  мне  нужно  держаться
наших  первоначальных  планов,  все  подготовить,  а потом  поставить  своих
попутчиков  перед  свершившимся  фактом.  Я  говорил  себе,  что  когда  мои
нерешительные коллеги  увидят,  что все  уже  готово,  какое-то решение  они
примут, и  экспедиция  действительно состоится  в тех  примитивных условиях,
которые для нее  необходимы.  Мне  сообщили, что все  будет  подготовлено  к
маю-июню.  Про себя я решил завершить к этому  времени  свои исследования и,
когда прибудет снаряжение, отплыть  во что бы то  ни  стало. Я надеялся, что
наш великодушный друг не будет на меня в претензии.
 К  концу  марта  я в  основном  довел  до  конца  свои  исследования  и
теоретическую работу. Моим соседом по лаборатории был тогда доктор С. К. Кон
из  Ридингского  университета,  приехавший  в  Монако  для  изучения  рачков
"гамбаротти" [1]. Он предложил познакомить  меня  со специалистами,  которые
могли бы сообщить мне некоторые недостающие  сведения. Я отправился в Англию
и  благодаря   доктору   Кону,  а  также   доктору  Мэджи  из   Министерства
здравоохранения  встретился там с рядом представителей авиации и флота. Один
из них, доктор  Уитенгхэм, впоследствии стал моим другом. Эти люди уточнили,
что именно их  интересует, и в чем  они  сомневаются  (если у них  возникали
сомнения). Что касается  Уитенгхэма,  то после встречи с нашим меценатом, он
даже сам  приехал  в  Монако.  К сожалению,  я  дважды  упустил  возможность
встретиться  со   специалистом   по  планктону   профессором   Кембриджского
университета Мак Кэнсом и должен был покинуть Англию, так и не повидав его.

 1  "Гамбарротти"  - маленькие  рачки зоопланктона,  один  из  важнейших
элементов  пищи китов. Насколько мне известно, они появляются на поверхности
моря только в районе между Ментоной и мысом Мартен.

 Моя  непродолжительная  поездка в Англию  имела  совершенно неожиданные
последствия. На таможне в Кале один из служащих спросил меня:
 - Ну что, опять поплывете через Ла-Манш?
 Я рассмеялся и ответил:
 - Ничего похожего! Теперь я поплыву через Атлантический океан!
 Тогда он мне  не поверил и тоже  засмеялся.  Но  позднее,  подумав,  он
сказал себе:  "А  почему  бы  и нет?" и сообщил  об  этом  в  редакцию одной
английской газеты.
 Таким образом, наш проект вскоре стал достоянием  печати.  Ко мне в мою
лабораторию в  Монако приехал  журналист, а  вслед за тем  в газетах  начали
появляться   статьи,   зачастую  грубо   искажающие  правду.   Сам  того  не
предполагая, я заварил такую кашу, по сравнению с  которой кухня начинающего
алхимика  показалась  бы  детской  шуткой.  Преувеличениям  не  было  числа.
Заговорили  о "первой премии  музея имени Бомбара", о "профессоре Бомбаре" и
т.  п.  Вся  эта  шумиха сильно  смахивала на ярмарочную рекламу  и начинала
мешать  моей  работе.  Но  нет худа  без добра! Зато теперь  ко мне  толпами
хлынули  добровольцы  и я  уже не опасался,  что мне  придется отправиться в
плавание в одиночку.
 Поскольку  я рассчитывал плыть с Ван Хемсбергеном, нам оставалось найти
еще  одного попутчика, и тогда  наш экипаж был бы укомплектован полностью. И
вот однажды ко  мне  в  гостиницу явился  высокий рыжий  англичанин,  эдакий
невозмутимый флегматик, и сказал, что поступает в мое распоряжение вместе со
своим  секстантом   и  судном.  Это  был  Герберт  Мьюир-Пальмер,  гражданин
республики Панамы,  более известный под именем Джека Пальмера.  Превосходный
моряк, он совершил на собственной десятиметровой  яхте "Гермуана" переход от
Панамы  до Каира через Атлантический  океан. Когда это было,  мне так  и  не
удалось точно выяснить. Затем он вместе с женой отплыл из  Каира и приплыл в
Монако  через  Кипр, Тобрук и  Мессинский пролив. В Монако он жил уже  около
года,  оставшись  без  средств,  как  это  частенько  случается  со  многими
путешественниками.
 Я подробно рассказал ему о наших планах. Вдвоем или втроем мы должны на
такой же лодке  и в таких же условиях, в каких оказываются люди, потерпевшие
кораблекрушение, остаться  без пищи  и без воды и  доказать всему  миру, что
даже в этих  условиях  можно выжить. Он  попросил у меня  несколько часов на
размышления, не желая ничего решать сгоряча. Затем он снова  пришел ко мне и
просто сказал:
 - Доктор Бомбар, я ваш.
 С каждым днем он становился мне все симпатичнее, и я искренне радовался
этой "находке".  Но пока мы находились еще на суше.  Помимо своей воли, я не
переставал себя спрашивать: "А что с ним будет, когда мы начнем голодать? Не
набросимся  ли мы друг на  друга?  Я знаю, как  поведет  себя Хемсберген, но
Пальмер..."
 Именно  из  этих  соображений  мы  решили  для  начала  сделать  опыт в
Средиземном море, вместо того  чтобы сразу  отплыть в океан из  Танжера  или
Касабланки.  Средиземное  море, столь обманчиво напоминающее  озеро,  должно
было   стать   нашим  полигоном  для   испытания  снаряжения  и  людей.  Чем
немилосерднее оно будет к  нам, тем большую службу оно нам  сослужит. Так мы
узнаем,  что  нас  ждет впереди  и будем готовы  к встрече  с  Атлантическим
океаном.
 Возвратившись   к  своим  первоначальным   планам,  я   договорился   с
конструктором,  изготовлявшим наш "Хич-Хайкер", чтобы он сделал нам такую же
лодку, но только побольше. Однако переговоры затягивались.
 Со  всех  сторон  я получал  более или менее серьезные  предложения  от
желающих плыть вместе со мной. Журналисты не давали мне покоя.
 Среди писем,  которые  я  получал, попадались иной раз прелестные, иной
раз совсем странные.  Например,  один предлагал взять  его  с собой из чисто
гастрономических  соображений:  в   случае  неудачи  экспедиции  он  заранее
разрешал себя съесть.
 Другой сообщал, что уже трижды  безуспешно пытался  покончить с собой и
теперь просил взять его в  экспедицию, полагая, что я  изобрел  самый верный
способ отправиться на тот свет.
 Третий  предлагал мне в  качестве пассажирки  свою тещу,  заклиная меня
начать спасение утопающих  с его семейства, которое  идет ко дну из-за этого
нежного создания.
 А  что сказать о тех, кто спрашивал меня, как им поливать морской водой
цветы? Ведь я утверждаю, что  она утоляет жажду! Или о тех,  кто, не теряясь
ни в каких  условиях, старался всучить  мне для испытания какое-то более или
менее усовершенствованное снаряжение?
 В четверг  15  мая  мне  позвонил  по телефону  Жан-Люк  де  Карбуччиа,
сделавшийся  впоследствии моим верным другом.  Он брался издать мою  будущую
книгу и  предлагал  подписать  договор,  благодаря  которому  окупались  все
экспедиционные  расходы, и жена могла  спокойно ожидать моего возвращения. В
субботу 17 мая я приехал в Париж и после шумных переговоров с  конструктором
получил,  наконец,  лодку,  которой   суждено  было  носить  имя  "Еретика".
Торжествуя, я вернулся в Монако вместе со своим трансатлантическим кораблем.
Мы  могли,  наконец,  выйти  в  море  как раз  тогда,  когда  многие  начали
сомневаться  в  том,  что  экспедиция состоится.  Я вызвал  телеграммами Ван
Хемсбергена и нашего мецената. Последний прибыл накануне отплытия и заявил:
 - Это  самый прекрасный день моей жизни! Сегодня  мой  день рождения  и
сегодня день отплытия. Ван Хемсберген задерживается, но я его заменю.
 Мне пришлось  ему долго доказывать, что со своими  152  килограммами он
несколько осложнит наше плавание в столь хрупкой посудине и что  он принесет
нам  гораздо больше пользы,  если  останется на суше  и займется подготовкой
следующего этапа экспедиции.
 Теперь мы были готовы к отплытию, назначенному на 24 мая.
 Конструктор, аэронавт Дебрутель в последний раз проверял в порту Монако
нашу надувную лодку. Это  была плоскодонка длиной в 4 метра  65  сантиметров
при ширине в  1 метр 90  сантиметров. Она  отвечала  всем условиям,  которые
предъявлялись к  судну в такой экспедиции, как наша. Эта  лодка представляла
собою  туго  накаченную  резиновую  колбасу,  изогнутую  в  форме  вытянутой
подковы,  оконечности которой  были  соединены деревянной  кормой. Благодаря
такой корме мы могли не бояться, что наши лески или поводки перетрут резину
для  надувной лодки это  было  бы  гибельно. На резиновом дне  лежали легкие
деревянные слани.
 В лодке не было  ни  одной  металлической  детали. Боковые  поплавки ее
состояли  каждый  из  четырех  отсеков,  которые  накачивались  и спускались
независимо один  от другого. Дальнейшее плавание показало, насколько разумно
подобное  устройство.  Дно   лодки   было  практически  плоским.  Неподвижно
укрепленный  брус, как  хребет, делил  лодку  вдоль  на  две части,  образуя
небольшой килевой выступ, который при том же сопротивлении волнам увеличивал
устойчивость   лодки   на    море.   Плоскодонка    двигалась   при   помощи
четырехугольного  паруса площадью около трех квадратных метров. К несчастью,
этот  парус  крепился  на  мачте, слишком  далеко вынесенной  вперед, что не
позволяло  нашей лодке идти  против ветра. Тем  не менее она могла совершать
некоторые маневры благодаря двум выдвижным килям,  укрепленным по бортам  на
уровне  трети длины  лодки, считая от  носа. Эти две металлические  пластины
нужны были главным образом для причаливания к берегу.
 Теперь оставалось  только  получить разрешение на  выход в  море. Могут
подумать, что  это  было пустой  формальностью.  В действительности  же дело
обстояло совсем по-другому, и был момент, когда я не без оснований опасался,
что наша экспедиция не состоится из-за отсутствия этого разрешения. Всего за
несколько дней до отплытия я с изумлением узнал, что суд  в департаменте Нор
заочно приговорил меня  к  штрафу в две  тысячи франков за нарушение  правил
навигации  в  открытом  море. Я  немедленно  сел  в  поезд  и  выехал, чтобы
опротестовать это решение и оправдаться.
 Второй акт того,  что я  называю "Комической интермедией", разыгрался в
торжественной  обстановке  уголовного суда. Меня  обвиняют в том, что  я без
разрешения воспользовался для плавания в открытом море  судном, фигурирующим
под названием "прогулочной лодки".
 Я прошу слова:
 -  Господин  судья,  прежде   всего  меня  удивляет  тот  факт,  что  к
ответственности  привлекли  одного меня,  хотя я был всего  лишь  пассажиром
лодки,  которой управлял  ее владелец. С другой  стороны, я  хочу  спросить:
получил бы  я тогда разрешение на плавание в  открытом море, если бы  стал о
нем ходатайствовать?
 - Никто не  стал бы вам запрещать такое плавание  или  давать  подобное
разрешение. Оно не обязательно.
 - В таком случае...
 Но тут, как чертик из коробки, выскакивает господин помощник прокурора.
До  сих пор  он не раскрывал рта, но зато теперь разражается громовой речью,
исполненной желчи.
 -  Я считаю  своим долгом обратить внимание суда на то,  что обвиняемый
представляет собой угрозу обществу.  Своим пагубным примером он может увлечь
за собой и привести к гибели многих молодых  людей. Он был приговорен заочно
к двум тысячам франков штрафа. Но в действительности он совершил аналогичный
проступок дважды, и поэтому я настаиваю, чтобы сумма штрафа была удвоена!
 -  Господин  судья,  я  в  настоящее  время  подготавливаю  экспедицию,
которая,  по-видимому, будет иметь мировое значение. Я прошу вас ради себя и
ради вас самих оправдать меня.
 - Как известно суду,  обвиняемый прибыл из Монако.  А оттуда недалеко и
до Марселя [1]. Он веселый шутник:  вся эта экспедиция существует лишь в его
воображении.

 1 Марсельцев во Франции  считают  завзятыми шутниками  и выдумщиками. -
Прим. перев.

 После этого суд  удаляется на  совещание и приговаривает меня условно к
двум  штрафам  по  тысяче  франков  каждый  со следующей  формулировкой: "За
нарушение  правил  навигации  в  открытом  море,  выразившееся  в  том,  что
обвиняемый использовал для плавания в открытом море прогулочную лодку".
 Для подачи апелляции у меня уже не оставалось времени, и  я вернулся  в
Монако.
 В Монако  у  меня  произошла одна  несчастная встреча, которая едва  не
сорвала всю экспедицию.
 Ко  мне явился довольно представительный мужчина лет тридцати,  по виду
типичный  американский   репортер.  Со  свойственной  некоторым  журналистам
стремительностью и фамильярностью он принялся  меня  интервьюировать и вдруг
спросил:
 - А у вас есть радиопередатчик?
 - Нет.
 - Нет? Дорогой мой, благодарите бога, что вы встретились со мной! Я вам
достану передатчик.
 И пока я с  изумлением смотрел на моего нежданного  благодетеля, еще не
решаясь верить своим ушам, он продолжал:
 -  Мы очень  интересуемся  вашим  опытом.  Знаете ли  вы, что установка
приемника-передатчика на посудине  вроде вашей выдвигает целый  ряд  сложных
технических проблем? Мы хотели бы их разрешить, разумеется, с вашей помощью.
Вы согласны? Вам нравится такой проект?
 Я бросился пожимать ему руку, всячески выражая свою признательность.
 - Добейтесь  от  властей  княжества  разрешения  на передачи. Это самое
сложное. Как только у вас будут свои официальные позывные, мы к вам приедем.
 - Но... в таком  случае мне  хотелось  бы получить аппаратуру как можно
скорее. С ее установкой придется, по-видимому, повозиться.
 - Доверьтесь нам во всем.
 И с этими словами он отбыл.
 Вне  себя  от радости  я  обратился  с заявлением  к властям  княжества
Монако, попросив  ускорить дело.  Разрешение я получил  на  руки 23  мая, но
поскольку  благоприятный  ответ  был  мне дан заранее, я смог сообщить о нем
моему репортеру уже 20 мая.
 За четыре дня до этого, 16 мая, я был в Париже и рассказал там обо всем
Жану-Люку. Я  ожидал  безудержных восторгов,  но  он отнесся  к  этому  делу
сдержанно.
 -  Знаешь ли ты,  какие  трудности связаны  с  подобной  установкой?  -
спросил он меня. - Знаешь ли  ты,  что для того чтобы с  помощью слабенького
приемника-передатчика   поддерживать   связь  через   океан  за  три  тысячи
километров, нужно быть настоящим  радиотехником  или по крайней мере опытным
радиолюбителем?
 По правде говоря, я  и  сам об этом подумывал. Я даже предупредил моего
репортера, что ничего не смыслю в радио.
 - Тем лучше! - ответил он мне.
 Посеяв в Париже  тревогу,  я  уехал.  А Жан-Люк после  долгих  раздумий
отправился  к  Жану  Феррэ  из  Французского  объединения  радиолюбителей  и
обратился к нему за советом.
 Тем временем  я был  преисполнен доверия. Тогда я еще не знал, что  мне
придется  обойтись без радио.  Но  я об этом  не  жалею:  во всяком случае я
получил взамен двух верных друзей.
 22 мая. Жан Феррэ звонит мне из Парижа. Его возмущение может сравниться
только с его неутомимым любопытством:
 - Какие лампы стоят в вашем аппарате? Какой тип антенны? Какой источник
энергии? На каких волнах вы будете работать? Какой у вас приемник?
 Смущенный собственным невежеством, говорю в ответ:
 - Я им доверяю.
 - Но  известно  ли вам, - спрашивает он меня, - что даже профессионалам
требуются   месяцы  предварительной   подготовки   для  разрешения  подобной
проблемы?  Известно ли вам,  что  даже нам, любителям, привыкшим  обходиться
самыми  скромными средствами  и  работать  в  самых  неподходящих  условиях,
требуется по  крайней  мере две  недели на установку  и наладку  уже готовой
аппаратуры? Сегодня 22 мая. Вы хотите отплыть 24-го. И у вас еще ничего нет?
Вы просто сумасшедший!..
 И он вешает трубку.
 Я тотчас же звоню моему радиорепортеру:
 - Поспешите! Я отплываю двадцать четвертого...
 - Дорогой доктор, мы это знаем. Доверьтесь нам.
 23  мая  я  встречаю на  перроне вокзала  Карбуччиа и Феррэ.  Последний
вместо  приветствия потрясает перед  моим  носом листом бумаги,  на  котором
отпечатано на машинке:
 "Президент  Французского объединения  радиолюбителей  откомандировывает
г-на Жана Феррэ F