и Изабель подумалось, что именно такой запах  Бразилии
должен был доноситься до кораблей Кабрала, когда тот впервые подошел к  ее
берегам апрельским днем 1500 года - это был запах костров, на которых тупи
готовили пищу, и аромат красного дерева, что стало  поначалу  единственным
сокровищем  сокрытых  просторов.  Изабель  словно  возвращалась  домой,  и
повторяющиеся ритмы ежедневных путешествий убаюкивали ее - она просыпалась
в объятиях Тристана и замечала, что они испачкались, так как  забрались  в
теплую золу, пытаясь согреться; затем они  купались  в  жемчужном,  добром
утреннем свете, ходили кругами в поисках  ягод,  орехов,  диких  ананасов,
мелких животных, которых  можно  оглушить  палкой  или  камнем  -  ящериц,
кротов, белок с ярко-рыжими животиками и пахучими хвостами, - и поиски эти
никогда не оставляли их голодными, и в  то  же  время  не  были  настолько
удачными, чтобы все путешественники наелись досыта; они вдыхали голод, как
наркотический газ, и у них кружились головы.  Потом  они  снова  увязывали
узлы, жизнерадостно врали Азору, будто их путешествие скоро закончится, и,
вытянувшись друг за другом в цепочку, шли вперед по коричневой  равнине  к
очередной  цели  на  западе:  вон  к  той  далекой  рощице   темно-зеленых
араукарий, к той розовой скале или к зубатому  хребту  на  сине-коричневом
горизонте.  А  вечером  разбивали  лагерь,  строили  себе  новый  шалаш  в
трепещущем, красном свете  горевшего,  как  уголек,  заходящего  солнца  и
начинали осматриваться, собирать дрова, разжигать костер,  -  и  он  сыпал
искрами навстречу первым звездам, как слабое дитя уснувшего солнца.
   Изабель было уютно и покойно  в  эти  повторяющиеся  дни,  но  Купехаки
замечала все более свежие следы людей  в  саванне.  В  неглубокой  лощине,
которую они  обходили  стороной,  паслись  -  нет,  не  олени,  а  лошади,
громадные  услужливые  звери  с  дикими   глазами,   которых   европейские
захватчики привезли на американский континент.
   - Гуайкуру, - сказала старая индианка, но ничто не могло  заставить  ее
объяснить им значение этого слова. Купехаки только пучила глаза и обнажала
зубы, которые ей спилили до основания  еще  в  детстве.  Тревога  индианки
передавалось детям, они начинали хныкать,  жаловаться,  просить  о  чем-то
невыполнимом, что, в свою очередь, раздражало усталых взрослых.
   Так они достигли коричневой реки,  слишком  широкой  и  быстрой,  чтобы
перейти ее вброд. Посредине реки из воды торчали  связанные  крест-накрест
гнилые жерди - все, что осталось от  примитивного  индейского  моста.  Они
решили, что завтра построят плот, связав лианами бальсовые бревна, а  пока
устроились на ночь на самой высокой из  песчаных  террас,  намытых  водой,
рядом с густыми зарослями приземистых  пальм  уауасу  и  более  высоких  и
стройных пальм каранда.



        НАПАДЕНИЕ


   Беспокойное журчание и плеск  воды,  скрежещущее  кваканье  лягушек  не
давали Изабель как следует уснуть, поэтому появление в мутном свете луны и
гаснущего костра рослых обнаженных  людей,  разрисованных,  как  карточные
фигуры, она поначалу приняла за продолжение сна. Люди говорили между собой
на  каком-то  стремительном  гортанном  наречии,  который  даже  в  момент
дерзкого нападения не повышал голоса. Они, должно быть, давно  следили  за
путешественниками, поскольку  действия  их  были  продуманными.  Две  тени
ухватили Купехаки и подняли старую женщину с земли;  пока  одна  из  теней
схватила ее в руки, другая, вцепившись в  волосы  старухи,  перерезала  ей
горло  белым  костяным  ножом  и,  дернув,   оторвала   голову   индианки;
обезглавленное тело упало на  землю,  хлеща  фонтаном  крови,  похожим  на
черный плюмаж. Крик ужаса застрял у Изабель  в  горле.  Ей  показалось  (и
потом снилось в кошмарах), будто отрезанная голова  спокойно  смотрела  на
нее из-под тяжелых век, словно говоря: я сделала все, что могла, и  теперь
прошу хозяйку отпустить меня с миром.
   Две другие тени схватили и охапку детей, спящих в коконах из  москитных
сеток,  и,  щебеча,  исчезли  за  опушкой  пальмовой  рощи.  Азор  пытался
закричать, но ему, наверное, зажали рот рукой. Еще одна  тень,  перевернув
корзину Купехаки, копалась в сокровищах, высыпавшихся на песчаную землю  у
безголового тела.
   Тристан, проснувшись,  вскочил  на  ноги,  и  это  остановило  индейца,
который направлялся к ним.  Возня  вокруг  костра  раздула  огонь,  и  они
увидели друг друга в свете пламени. Индеец был обнажен,  если  не  считать
конический чехол на половом  члене  и  браслеты  из  зубов  и  раковин  на
запястьях и лодыжках. Растительность на его лице была полностью  выщипана,
и его лишенные ресниц красные глаза казались зияющими ранами; щеки  и  лоб
покрывал сложный узор татуировки, а из отверстия под  нижней  губой  тремя
бивнями торчали осколки кости. Его короткие  волосы  были  смазаны  чем-то
вроде воска; индеец оскалился, показав кривые черные зубы. Он ощерил  зубы
потому, что в неверном свете костра увидел мужчину чернее, а женщину белее
всех когда-либо виденных им людей, и зрелище  это  внушило  ему  священный
ужас. В руках у него была длинная бамбуковая палка с заостренным  и  почти
наверняка отравленным концом, но  на  какое-то  мгновение  он  замер,  как
рыбак, который прикидывает, каким углом должна войти острога в  обманчивую
воду.  Изабель  почувствовала  резкий  смолистый  запах  его  шевелюры   и
заметила, что там, где у индейца должны  были  быть  уши,  торчали  птичьи
крылья; и тут Тристан выстрелил в него из револьвера Сезара.
   Нападающий бросил пику и, испустив изумленный гортанный крик, схватился
за бок, будто его укусила пчела. Он попытался было  бежать,  но  ноги  его
двигались асимметрично, поэтому он пробежал по кругу, а потом упал  в  его
центре, суча ногами  по  песку.  Другие  индейцы  с  бесстыдной  трусостью
дикарей исчезли при звуке выстрела. Резкий хлопок ударил по ушам  Изабель,
и она наконец проснулась. Когда она успела вскочить на  ноги  и  оказаться
рядом с Тристаном? Она не помнила. Смолистый запах волос индейца вызвал  в
памяти скрипичные уроки, которые дядя Донашиану  однажды  организовал  для
нее. Как и остальные уроки - рисования, танцев  и  вышивки  -  они  прошли
впустую; Изабель обладала только одним талантом - любить.
   Тристан подошел к индейцу, все еще дергавшему ногами, направил на  него
пистолет, но стрелять не стал. Вместо этого  он  вытащил  из  шорт  лезвие
бритвы и, опустившись на корточки, быстро что-то  сделал,  повернувшись  к
ней спиной. Когда он поднялся, лицо Изабель покрылось испариной  при  виде
убийственного бесчувствия  на  его  лице.  Какое  это  странное  и  потное
ощущение - остаться в живых.
   - Я должен сохранить два патрона. Они понадобятся нам с тобой, если они
вернутся, - объяснил он.
   Мысль о смерти  от  его  руки  показалось  ей  настолько  прекрасной  и
справедливой, что у Изабель  свело  промежность.  Затем  сияющий  утес  ее
фантазий залили горькие и тяжелые волны реальности. Тело Купехаки лежало у
ее ног и воняло калом, извергнутым в предсмертных судорогах.
   - Они украли наших детей! - закричала Изабель; "наших" было ложью.
   - У  индейцев  есть  лошади,  -  сказал  Тристан.  -  Прислушайся,  это
удаляющийся топот копыт. Мы не сможем догнать их пешком. -  Он  задыхался,
его высокий лоб перерезали морщины. Казалось, он сердится на нее.
   - Ах, мои маленькие, - проговорила Изабель и лишилась чувств.  Песчаная
земля поднялась ей навстречу,  подобно  тому  как  пышная  перина  детской
кроватки всплывала навстречу ее телу, когда задолго до смерти  матери,  до
того как отец превратился в уязвленное чудовище, он уносил спящую  Изабель
на руках из какого-нибудь восхитительного места, куда они ходили вместе, и
когда ее, будто в ложке, переносили из одной чаши сновидений в другую, она
на какое-то  мгновение  просыпалась  и  видела  его  сильные  руки,  белые
простыни и откинутое мохнатое одеяльце.



        ОДНИ


   Когда к Изабель вернулось сознание,  коричневая  поверхность  реки  уже
искрилась  в  утреннем  свете,  а  Тристан  сидел,  уставившись  в   пламя
разожженного им костра. Она сходила в кусты справить нужду и по  сломанным
веткам и бороздкам на песке поняла, куда он оттащил тело Купехаки. Муравьи
и стервятники скоро превратят тело верной тупи в пыль. У Изабель пересохло
во рту, у нее свело пустой желудок.
   - Что нам делать? - спросила она у Тристана.
   - Жить, сколько сможем, - ответил он. - Нужно переправиться через реку.
Мы должны все время двигаться на запад. Возвращаться нам некуда  -  только
горе и опасности.
   - А как же Азор и Корделия?.. - У  Изабель  потекли  слезы,  когда  она
представила себе их маленькие послушные ручки и ножки и доверчивые, широко
раскрытые глаза, похожие на чаши, ожидающие, что их наполнят.  Даже  когда
голод и усталость обрушились на их  беззащитные,  хрупкие  тельца,  они  с
верой глядели на свою мать.
   - У нас нет ни сил, - сказал Тристан, - ни возможности вернуть их. Даже
если мы могли бы сделать это, как нам  защитить  их  от  опасностей  дикой
природы? Милая Изабель, может, для них лучше остаться с теми,  кто  знает,
как здесь выжить. Если бы дикари хотели убить их, они бы сделали это сразу
же.
   Бессильная ярость Изабель выплеснулась наружу.  Тристан  казался  таким
самодовольным, когда бесстрастно  и  разумно  констатировал  их  отчаянное
положение.
   - Зачем нам вообще жить? - спросила  она.  -  Что  этому  миру,  -  она
сделала широкий жест, словно обводила рукой  всю  землю,  -  умрем  ли  мы
сейчас или чуть позже? Зачем мучиться, Тристан?
   Он с опаской поглядел на нее из-под  полуприкрытых  век,  чуть  склонив
голову набок, так же, как  он  глядел  на  нее  в  бытность  свою  пляжным
воришкой, хотя в те годы на лице его не было морщин.
   - Грех даже спрашивать об этом, - сказал он. -  Наш  долг  прост  -  мы
обязаны жить.
   - Но там, - закричала она, на этот раз указывая на небо, - никого  нет,
кого волнует, исполним ли мы наш долг? Бога нет, а наши жизни  -  досадная
случайность! Мы рождаемся в грязи  и  муках,  а  потом,  движимые  муками,
голодом, страстью и страхом, живем без всякой цели!
   Лицо его стало  серьезным,  и  он  заговорил  мягче,  как  будто  хотел
смягчить ее оскорбительно громко звучащий в полной тишине голос.
   - Ты разочаровываешь меня, Изабель, - начал он. -  Почему  же  мир  так
замысловато устроен, если он лишен смысла? Подумай только,  сколько  труда
требует создание мельчайшего насекомого или  травинки.  Ты  говоришь,  что
любишь меня; тогда ты должна любить жизнь. Жизнь - это дар, и мы должны за
него платить. Я верю в духов, - заявил он, - и  в  судьбу.  Ты  была  моей
судьбой, а я - твоей. Если мы умрем сейчас, то никогда не достигнем  того,
что нам предначертано свыше. Может, нам  суждено  спасти  наших  детей,  а
может, и нет. Я знаю лишь одно, Изабель: жизнь свела нас с  тобой  не  для
того, чтобы питать своими детьми ненасытную утробу этого  мира,  а  затем,
чтобы мы доказали, что нет ничего сильнее любви, давали миру пример любви.
Я чувствовал это даже на автомобильном заводе, когда мне казалось,  что  я
никогда больше не увижу тебя.
   И действительно, подчинившись его приговору и  перенося  вместе  с  ним
муки голода во все последующие недели блужданий по  саванне,  Изабель  как
никогда ощущала силу этой любви. Никогда прежде потребность  заниматься  с
ним любовью не была так велика, - даже в том отеле в далеком Сан-Паулу.  В
их  отчаянном  одиночестве  секс  одновременно  подтверждал  ее  право  на
обладание Тристаном, и, умиротворяя Тристана, секс напоминал ей о том, что
она еще жива под этим небом, секс стал ее мольбой о прощении и извращенным
триумфом обессиленной плоти. Поскольку еды у  них  было  мало,  секс  стал
заменять им пищу. Они потеряли дорогу, и плоть стала их  общей  целью,  их
единственным обиталищем. Они не умели столь же сноровисто, как это  делала
Купехаки, искать пропитание, поэтому несколько раз по ошибке ели  ядовитые
ягоды и варили ядовитые корни. Лихорадка и галлюцинации едва  не  погубили
их; понос вычистил их внутренности  до  состояния  полированного  мрамора.
Изабель вся высохла, ее постоянно тошнило, а  лихорадка  трясла  так,  что
стучали зубы, и все же ей  хотелось  поиграть  с  его  початком,  провести
кончиком языка по набухшим венам и слизнуть маленькую прозрачную  капельку
нектара с узенькой прорези члена, прежде чем ощутить его у себя между  ног
и провести руками по черной спине Тристана, похожей  на  узловатую  доску.
Если бы силы покинули в момент совокупления, то жизнь ее обрела  бы  форму
цветка, чья нежная сердцевина открыта свету жизни.
   И Тристан, поражаясь ее похоти, столь же роскошной  и  экстравагантной,
как орхидея, позволял ей возбуждать себя, даже когда жизненной  энергии  у
него стало так мало, что  собственный  скелет  стал  казаться  ему  грудой
камней, которую приходится  нести  по  колючим  зарослям  в  тонком  мешке
собственной кожи и, уже теряя сознание, бросать этот  мешок  на  землю  на
месте ночевки. Он был слишком слаб и  не  мог  подняться  с  земли,  видел
словно во сне, как обнаженная Изабель оседлывала его бедра и опускалась на
его стержень. Несмотря на страшную худобу,  ее  бедра,  живот  и  покрытый
прозрачной   порослью   лобок   сохраняли   последние    округлые    следы
женственности. Ее лоно обхватывало его, и сначала  сухо  и  болезненно,  а
затем влажно и липко опускалось до самой черной пены паха  и  поднималось,
снова опускалось  и  поднималось,  и  высохшие  груди  Изабель  пойманными
птицами бились о тонкие, как прожилки пальмового листа, ребра.
   Поначалу голод - это боль, потом он превращается в рычащего оскаленного
зверя, а затем становится наркотиком и  заволакивает  безвольное  сознание
привычной прозрачной дымкой. Даже обезьяны уважительно отступали  прочь  и
прятались в зеленых зарослях, пропуская через рощу два привидения. Влажный
песок хранил следы тапиров и диких свиней, но они ни разу не  видели  этих
животных, да и слишком были  слабы,  чтобы  поймать  их.  Знание  ботаники
позволяло Изабель распознавать пальмы: бурити - с жесткими  веерообразными
листьями,  бакаба  с  длинными,  изгибающимися,   словно   взлохмаченными,
листьями;  приземистую  накури,   колючую   стройную   боритана,   которая
предпочитает влажные земли, и даже высоченную пальму аккаши с прямым,  как
копье, стволом; однако только от этих деревьев в то время года не было  ни
плодов, ни мягкой сердцевины  ствола.  Кишащая  вокруг  жизнь  дразнила  и
мучила, как веселенькие обои в  тюремной  камере.  Однажды  они  попали  в
окаменелый лес, где поломанные деревья стояли и лежали на земле  разбитыми
мшисто-зелеными,  грязно-розовыми,  белыми  и  небесно-голубыми  колоннами
поруганного  храма.  Какой  бог  умер  здесь,   несмотря   на   ревностное
поклонение?
   Когда Тристан и Изабель почти теряли  сознание,  над  ними  сверкающими
плодами нависали  колибри  с  изумрудными  спинками,  желтыми  грудками  и
мерцающими крылышками;  Тристан  и  Изабель  научились  быстрым  движением
ловить маленьких птичек, а потом, зажав лихорадочно  бьющиеся  крылышки  в
кулаке, большим пальцем ломать им шеи. После долгого и нудного  ощипывания
шести-семи птичек их можно было насадить на тоненькие, как спицы,  палочки
и зажарить на костре, получив несколько кусков  твердого,  горько-сладкого
мяса. Иногда Тристан и Изабель оказывались среди деревьев кешью со зрелыми
орехами - остатков плантации, посаженной появившимися здесь и исчезнувшими
земледельцами, - и тогда они жадно ели  все,  до  чего  могли  дотянуться,
пожирая орехи прямо со скорлупой. Так, голодая от одного  нежданного  пира
до другого, наша парочка брела вперед по дремучему лесу, в котором  трудно
было увидеть заходящее солнце, а дневной свет походил на ледяные сосульки,
искрящиеся где-то на верхних ветках деревьев.
   Они начали свое путешествие, переплыв  через  коричневую  реку  у  того
страшного лагеря. Взяв по толстому стволу упавшей пальмы, чтобы легче было
плыть, они вошли в воду, но гнилые бревна впитывали  воду,  как  губка,  и
вскоре пошли ко дну, быстро  затонули;  последнюю  сотню  метров  Тристану
пришлось тащить Изабель на себе, и ее белая  рука  вцепилась  в  блестящее
плечо Тристана, как пиявка в бок осетра.  По  счастью,  здешним  пираньям,
пощипавшим их за  ноги,  не  был  ведом  вкус  человечины,  и  потому  они
покусывали кожу не до крови, которая приводит их  в  ярость.  Теряя  силы,
Тристан доплыл до песчаной отмели, и они с Изабель,  задыхаясь,  выбрались
на  противоположный  берег.  Сами  о  том  не  подозревая,  они  пересекли
водораздел и из района, где реки текут на юг, в Парагвай, пришли  в  земли
Пареси, откуда все речки и ручейки текут на север, через тысячи километров
впадают в Амазонку.



        СПАСЕНИЕ


   Прошли недели. Тристан и Изабель  легли  умирать.  В  маленькой  рощице
диких восковых пальм царила приятная колеблющаяся  тень;  сквозь  стройные
качающиеся стволы деревьев Тристан и  Изабель  видели  поросший  травой  и
кустарником склон, спускающийся к новой реке, и холм, возвышающийся уже по
ту сторону реки. День клонился к вечеру; тонкий узор теней становился  все
плотнее, москиты и небольшие песчаные мухи снова начали кусать Тристана  и
Изабель, но они уже давно перестали замечать их.
   Влюбленные держались за руки и смотрели в небо; Тристан,  услышав,  что
дыхание Изабель замедлилось и стало прерывистым,  повернул  голову,  чтобы
еще раз увидеть ее профиль: с загорелого лба и с висков  падали  на  землю
пряди  мерцающих  светлых  волос,  а  выступающие   челюсти   говорили   о
чувственности и склонности к шалостям -  он  заметил  это  еще  с  первого
взгляда на пляже. Его  пальцы  нащупали  болтающееся  на  высохшем  пальце
кольцо с надписью "ДАР", и его глаза совершенно  равнодушно  зафиксировали
присутствие за головой Изабель высоких кожаных сапог, сильно потрепанных и
изношенных. Рядом стояли другие  ботфорты,  похожие  на  изможденные  ноги
животного, оканчивавшиеся вверху рваными штанинами из  грубого  выцветшего
сукна.
   Тристан сел и почувствовал у горла острие рапиры.
   - Сиди, черномазый,  -  раздался  низкий  голос  с  довольно  приятным,
чуднЫм, церемонным акцентом, какой Тристану не приходилось слышать раньше.
За позолоченной чашей гарды на другом конце рапиры виднелось пухлое, но не
изнеженное,  заросшее  бородой  бронзовое  лицо,  затененное   широкополой
кожаной шляпой. - Судя по твоему виду, ты давно бродишь  в  поисках  пищи.
Проще простого проткнуть тебя насквозь. А что  за  видение  спит  рядом  с
тобой? Наверное, прекрасная принцесса, сбежавшая со  двора  Хуана  Пятого.
Черная и белая шахматные фигурки пришли сыграть с нами партию-другую!
   По веселому хохоту мужчины и его спутников, с любопытством  толпившихся
вокруг, Тристан догадался, что сейчас случится что-то забавное. Даже когда
они надели ему на запястья  тяжелые  ржавые  кандалы,  а  шею  заковали  в
железный ошейник с цепью, он понял, несмотря на бессилие и усталость,  что
это делается для его же блага.
   Изабель, вскрикнув, очнулась ото сна; казалось, будто ее перенесло сюда
из рассыпающегося театра грез.
   - Тристан, - проговорила она, - если мы уже умерли, то как грубы ангелы
небесные!
   Бородатые разбойники, а их было человек шесть или семь,  были  одеты  в
потертую и залатанную кожу; на груди у каждого было что-то  вроде  панциря
из грубой кожи, подбитого изнутри ватой,  -  достаточно  удобного,  решила
Изабель, и в то же время прочного, чтобы защитить от  стрел.  Одежду  они,
похоже, носили по многу лет; у некоторых разбойников шляпы были  сшиты  из
пальмовых листьев, а не из кожи, а кое-кто просто повязал голову платками.
Были среди них и увечные: однорукие или одноногие.  Несколько  разбойников
держали  на  плече  мушкет  или  аркебузу.  Услышав  голос  Изабе