современной жизни Бразилиа и миновали кольцо  бедных  городков,  возникших
вокруг столицы во время суматохи строительства и, вопреки планам  властей,
так и оставшихся в зарослях вокруг нее, - быстро опустел. Скоро в автобусе
остались лишь несколько пассажиров, они выехали из федерального  округа  и
очутились в настоящей сельской местности, "кампу серраду",  где  уродливые
низкие перелески отделяли друг от друга поля на  склонах  холмов,  а  сами
поля  во  второй  месяц  сезона  засухи  покрывала  бурая  растительность.
Ботаническое образование  Изабель  помогло  ей  опознать  табак,  бобовые,
хлопок и пшеницу. Сжатые поля казались брошенными. Есть в сельском пейзаже
какая-то печаль, от которой немели души нашей городской парочки, - пейзажи
повторялись и навевали зевоту, как речь человека со скудным запасом  слов,
когда он никак не может остановиться. Там, где полей  не  было,  выжженную
неогороженную  саванну,  простиравшуюся  до  голубых  горных  хребтов   на
горизонте, усеивали отдельные группы черного скота; скот  этот  был  почти
неотличим  от  поросли  колючих  кустарников.  Наверное,  земли  эти  были
когда-то более плодородными; дорога  проходила  через  опустевшие,  словно
треснувшие   кувшины,   города,   где   сорняки   хозяйничали   в    садах
полуразрушенных усадеб.
   Наша влюбленная парочка держалась за руки - ладони  у  них  вспотели  и
стали липкими от усиливающегося зноя. Спали они по очереди. Тристан провел
эту ночь на лавке автобусной станции. Он боялся, как бы его не обокрали, и
обмотал руки ремнями рюкзака, прижав его к животу,  деньги  он  спрятал  в
шорты под кармашек  с  лезвием  бритвы,  ожидавшей  своего  часа.  В  зале
ожидания ярко горели огни, и небольшая  группа  местных  жителей,  похоже,
привыкла устраивать здесь нечто вроде игорного клуба; играли они,  правда,
в домино, громко стуча костями по лавкам, и с визгом бросали фишки,  когда
резались в "бозо". Он засыпал  минут  на  десять,  просыпаясь  от  боли  в
обмотанных ремнями руках.  Изабель  лежала  без  сна  в  своей  невзрачной
комнате в  конце  слегка  изогнутого  коридора  и  слушала,  как  возится,
засыпая, высокий худой слуга и его толстая жена. Изабель смотрела на стены
комнаты, которые  она  украсила  студенческими  плакатами,  пластинками  и
книгами, и толстые корешки книг смотрели на нее в лунном свете, укоряя  за
дезертирство. В пять утра  она  встала,  потихоньку  упаковала  два  синих
чемодана и прошла вниз в большой холл, решив, что охранник в столь  ранний
час будет безмятежно спать на скамейке за своим столом. На улице  с  двумя
тяжелыми чемоданами ее скорее приняли бы  за  приезжую,  которая  надеется
найти работу в правительственных учреждениях, чем за  беглого  ребенка  из
богатой семьи. Она приехала на автобусную станцию на такси и  разделила  с
Тристаном скромный недорогой завтрак - кофе, хлеб и сыр. На этот  раз  они
пообещали друг другу вести себя более экономно, чем в Сан-Паулу.
   Резкий толчок  разбудил  их,  когда  автобус,  скрипя  и  раскачиваясь,
остановился у единственной церкви какого-то городка,  украшенной  одиноким
голым крестом на вершине искусственного  фасада  с  вытесанными  из  камня
жестикулирующими святыми, у которых были  отколоты  носы  и  прочие  части
тела. На залатанном фасаде магазина  напротив  остановки  автобуса  висели
только изодранные в клочья  старые  рекламные  транспаранты.  Единственным
символом коммерции была старая карга, которая продавала  колосья  пшеницы,
поджаренные на угольной жаровне прямо на солнцепеке у  беленой  стены.  Ее
грязное платье украшал кружевной лиф, а голову венчала пластмассовая кепка
с прозрачным козырьком и рекламой пива "Брахма". Казалось, будто  глиняная
черепица  на  крыше  здания  потрескалась  и   покосилась   под   тяжестью
равнодушного неба, синего, как свежая краска.
   Продвигаясь внутрь страны, они словно путешествовали назад во  времени.
Дороги становились уже, и все меньше автомобилей боролись с  автобусом  за
место на шоссе. Мимо проплывали мужчины и женщины, восседавшие на ослах  с
огромными, как у кукол,  ресницами.  Машины  имели  прямоугольные  кузова,
подножки и гнутые из цельного листа крылья тех времен, когда в  стране  не
было  своей  промышленности  и  автомобили  после  долгих  путешествий  по
Северной Америке и многочисленных ремонтов поступали наконец  в  Бразилию.
Впереди, ближе к горизонту, по дороге несся грузовик  с  дощатым  кузовом,
оставляя за собой расширяющееся  облако  рыжей  пыли,  а  пастухи  вакеро,
одетые в кожу, были столь обильно  посыпаны  пылью,  что  их  трудно  было
отличить от лошадей под ними и стад, которые они пасли. Да  и  сам  пейзаж
здесь, где огороженные проволокой поля  не  нарушали  монотонности  слегка
всхолмленного плоскогорья,  походил  на  пыльную  темно-коричневую  шкуру,
которая не боится ссадин и воды, но хранит множество шрамов и потертостей.
Сначала Тристан и Изабель с интересом вглядывались в однообразные  пейзажи
Гойаса, но через некоторое время у них защипало глаза, и они  снова  стали
говорить о себе. Животы урчали от голода и страха перед тем,  что  они  на
себя взвалили.
   - Здесь все принадлежит скоту и его владельцам, - заметил Тристан. -  Я
пока не вижу места для нас, как бы просторна ни была эта земля.
   - Мы проехали всего лишь несколько миль, - заверила его  Изабель.  -  А
Бразилия бесконечна. Как бесконечны и наши возможности.
   И все же  в  городе  Гойания,  куда  они  прибыли  через  шесть  часов,
безжалостная планировка улиц, расположенных по кругу и снабженных номерами
вместо имен, постоянно возвращала  их  мыслями  к  автобусной  станции  на
Авенида-Аньянгуэра. Сон урывками и нерегулярное питание начали сказываться
на Тристане. Изабель упаковала в два синих чемодана много одежды и  разных
сокровищ, спина под оранжевым рюкзаком болела - жена  тяжелым  драгоценным
камнем  повисла  на  его  шее.  Мутными  от  кашасы  взглядами  меднокожие
работники  ранчо  провожали  на  улицах  ослепительно  белую   девушку   с
иссиня-черным мужчиной. Вдали от побережья индейская  кровь  чувствовалась
сильнее. Тристан явно привлекал внимание, а в Гойании атмосфера была почти
такой же, как в Бразилиа, - здесь планировщики  тоже  навязали  податливой
пустоте абстрактный узор, и потому отец Изабель казался угрожающе близким.
Молодая парочка  умирала  от  голода,  однако  рестораны,  к  которым  они
подходили, отпугивали их доносившимися оттуда  взрывами  грубого  мужского
хохота, стуком шпор по деревянному полу и терпкими  запахами  жаренной  на
углях   говядины   и    дешевой    пинги.    Наконец    они    нашли    на
Авенида-Президенте-Варгас  заведение  под  названием  "Ресторан   Дорадо",
который специализировался на блюдах из рыбы, пойманной в окрестных реках и
озерах. Ресторанчиком владел украинец, лысый человек со стальными  зубами.
Ему понравились его новые посетители, такие же экзотичные, как и  он  сам.
Рыба Дорадо, сказал он им, особенно вкусна с соусом  из  бананового  пюре,
смешанного с толченым луком и лимонной цедрой. На десерт он порекомендовал
редкий фрукт под названием мари-мари и сидел за их столиком так долго, что
успел  объяснить,  каким  образом  его  сюда  занесло.  История  эта  была
запутанная и начиналась во время какой-то войны. Его захватили в  плен  во
время немецкого нашествия и вынудили вступить  в  особые  войска,  которые
охраняли какие-то непонятные лагеря для пленных. Он бежал,  когда  русские
вторглись в Польшу, зная, что они казнят  его  как  предателя  и  военного
преступника.
   - Я повидал слишком много истории, - говорил он.  Каким-то  образом  он
сумел пробраться в Бразилию. -  Это  счастливая  страна.  У  нее  глубокие
карманы и короткая память.  -  Когда  украинец  смеялся,  его  старомодные
железные зубы сверкали во рту, как ножи в ящике кухонного стола.
   Утолив голод и восстановив жизненную энергию, Тристан и Изабель забрели
в магазинчик на извилистой улочке под названием "Руа-82" и купили себе  по
паре  востроносых  ковбойских  сапог,  украшенных  замысловатой  вышивкой.
Восприняв гостеприимность хозяина ресторана  за  доброе  предзнаменование,
они сели на ночной автобус, отправлявшийся на север к Гойас-Велью и хребту
Дорадо.
   Влюбленные очнулись от тяжелого сна и увидели, как автобус, подпрыгивая
на камнях и  скрежеща  коробкой  передач,  карабкается  вверх  по  дороге,
которая превратилась в  широкую  грунтовую  тропу.  Было  раннее  утро.  В
сумерках ветки колючих кустов скребли по  бортам  автобуса.  Оград  вокруг
больше не было, и автобус то и дело останавливался, чтобы пропустить стадо
зебу - черных животных с опущенными ушами  и  нелепыми  горбами.  В  одном
месте автобусу довольно долго  пришлось  тащиться  следом  за  запряженной
быками повозкой, которая везла початки  кукурузы  под  охраной  босоногого
мальчика лет десяти с кнутом и прохудившейся соломенной шляпой на  голове.
Когда  рассвело,  они  увидели  разбросанные  по  склонам   холмов   белые
одноэтажные ранчо, а чуть повыше,  там,  где  лишь  небольшие  расчищенные
участки земли, засеянные маниокой и бобами,  свидетельствовали  о  попытке
человека бороться с пальмами, ползучими лианами, колючими  кустарниками  и
опунтиями, стояли некрашеные хижины. То карабкаясь вверх,  то  устремляясь
вниз, автобус шел по дороге, и голова Изабель, налитая  свинцом  отчаяния,
покоилась на плече Тристана. Еще до  полудня  они  приехали  в  городок  у
горного ручья; в нем почти ничего не было, кроме  таверны,  магазинчика  и
церкви с запечатанной дверью.
   - Где мы? - спросил Тристан у водителя автобуса, когда пассажиры, будто
по команде, которую Тристан пропустил мимо ушей, высыпали из  автобуса  на
скользкий синий булыжник городской площади.
   - Это Курва-ду-Франсес, - ответил водитель. - Дальше дороги нет.
   Пассажиры постепенно расходились. Одних встречали,  и  воссоединившиеся
пары, обнявшись, разбирали узлы, привезенные издалека, и удалялись в  свои
невидимые дома по протоптанным в зарослях дорожкам. Изабель  подташнивало,
и голова ее отяжелела после долгого путешествия; ее ошеломила та пропасть,
в которую они низвергнулись. Сердце Тристана словно  закрылось  на  замок.
Ему пришлось набраться храбрости на двоих. Он должен  защитить  скрытые  в
багаже сокровища и  свою  пачку,  крузейру.  Может  быть,  так  далеко  от
побережья инфляция их не достанет.
   Откуда-то доносилось  стремительное  веселое  журчанье  горного  ручья.
Вокруг словно сгустились  сумерки:  высокие  деревья  подступали  к  самой
площади, и солнце, как небольшая размытая язвочка, светило  сквозь  пелену
облаков не ярче луны. Открытая дверь таверны под названием "Флор да  Вида"
манила к себе -  только  там  угадывались  признаки  жизни  и  можно  было
укрыться от непогоды. Когда  они  вошли,  горстка  посетителей  замолчала,
прекратив разговор, который они вели такими громкими, резкими и  гнусавыми
голосами, будто старались  перекричать  ветер.  Официантка  -  совсем  еще
ребенок, с плоским, как тарелка, лицом и столь туго  затянутыми  в  узелок
волосами, что они облегали ее голову, будто толстый  слой  лака,  -  робко
подошла к ним.
   - Мы с женой проголодались, - сказал  Тристан,  даже  в  этой  скромной
обстановке  наслаждаясь  возможностью  называть   Изабель   своей   женой.
Казалось, будто из его тела выросло еще одно, и  это  сложное,  неуклюжее,
двойное существо внушало суеверный  страх,  так  как  обладало  чудовищным
чувством собственного достоинства.
   - Что у вас подают? - спросила Изабель мягко, чтобы получить  ответ  от
робкой  официантки.  Ее  девичьи  интонации  сменились  серьезным  голосом
взрослой женщины.
   - Рис и черную фасоль, - выдавил из себя ребенок, - и фаринью.
   - А что еще у вас есть? - спросил Тристан.
   - У нас больше ничего нет, господин, - ответила  маленькая  девочка,  а
потом добавила: - Есть еще копченая козлятина.
   - Хорошо, мы с удовольствием все это  съедим,  -  проговорила  Изабель.
Когда официантка исчезла за гремящей вращающейся  дверью  у  стойки  бара,
Изабель положила белую руку на руку Тристана и сказала: -  Мы  приехали  в
царство, где не из чего выбирать.
   - Ешь копченую козлятину или помирай с голоду, - ответил он  с  горькой
усмешкой.
   Однако,  когда  принесли  еду  на  дымящихся  тарелках,  она  оказалась
удивительно вкусной. Даже жилистая козлятина таяла во рту. Они заканчивали
трапезу, когда к ним подсел грузный невысокий мужчина,  чья  рыжая  борода
почти сливалась с медно-красным цветом его лица. Борода его росла почти от
самых глаз, и  даже  на  кончике  носа  торчало  несколько  волосинок.  Не
спрашивая, маленькая официантка принесла им  бокалы  с  прозрачной  пингой
[водкой], и теперь дружелюбный незнакомец подсел к ним со своим бокалом.
   - Что привело вас  в  Курва-ду-Франсес,  к  подножью  Дорадо?  -  Голос
незнакомца звучал грубо, однако речь  была  витиеватой,  как  тяжеловесная
деревенская подделка стиля барокко.
   - Просто автобус дальше не идет, -  ответил  Тристан,  для  уверенности
коснувшись пряжки ремня. - У нас не было выбора, дружище.
   Рыжий человек улыбнулся, в его имбирной бороде показался  неровный  ряд
гнилых зубов.
   - Дорога вовсе не  кончается  в  этом  городке,  а  водитель  -  просто
мошенник. У него тут женщина в пригороде, с которой он  проводит  ночь.  А
дорога уходит дальше на много миль, поверьте мне.
   - А здесь есть пригороды? - спросила Изабель девичьим голосом и  звонко
рассмеялась.
   Рыжий человек остановил на ней мутный взгляд своих глаз и заявил:
   - Пригороды обширны. Когда-то в приходе было  двадцать  тысяч  душ,  не
считая племен индейцев Тупи и Шакриаба.
   - И что же потом произошло? - спросил Тристан.
   Глаза человека под огненными бровями заговорщицки  обвели  зал,  словно
то, что он сейчас скажет, не должен знать никто из сидящих в ресторане.
   - Золото кончилось.  -  Он  сделал  театральную  паузу.  Поверх  грубой
рубашки красно-коричневого цвета он носил такого же цвета кожаный жилет, и
невозможно было разобрать, то ли они с самого начала были выкрашены в этот
цвет, то ли их сделала такими местная пыль. - Однако Курва-ду-Франсес  еще
станет метрополией, - заверил он. - Все планы  строительства  сохранились.
Концентрические авеню, симметричные парки, красивая больница в  иезуитском
монастыре - все цело. Предусмотрены также -  простите  меня,  сеньора,  за
столь вульгарные речи - бордели, чьи входы и выходы  устроены  так,  чтобы
посетители могли приходить и уходить никем не замеченные. -  Его  бегающий
взгляд неприлично долго задержался на Изабель,  словно  незнакомец  ожидал
ответа.
   - Звучит совсем неплохо,  -  сказала  она,  -  особенно  для  тех,  кто
нуждается в подобных услугах.
   Тристан коснулся лезвия бритвы в кармане и спросил прямо:
   - Найдется ли в этом районе работа для мужчины?
   Казалось, что рыжий человек ошеломлен вопросом.
   - Умоляю вас, сеньор, посмотрите  вокруг.  Что  вы  видите?  Лачуги  да
колючки, воспоминания и надежды. Золото, как я уже сказал, кончилось.  Оно
ушло в другие места. - Теперь его  вопросительный  взгляд  остановился  на
Тристане.
   Наш молодой герой клюнул на приманку.
   - Куда же оно ушло?
   - Туда. - Их осведомитель неопределенно махнул рукой,  указывая  сквозь
стены таверны в сторону возвышающихся над ними гор. -  В  Серра-ду-Бурако.
Там, мой юный друг,  тысячи  мужчин  богатеют  своим  собственным  трудом.
Каждый день они находят самородки размером с мой кулак, - он показал  свою
лапищу, похожую на огромный комель с корешками  рыжих  волос,  -  или,  по
меньшей мере, размером с печатку на кольце дамы, - он  заметил  в  сумраке
таверны блестящий  овал  с  надписью  "ДАР".  -  За  несколько  самородков
размером со спичечную головку можно купить столько красивых  платьев,  что
даме хватит лет на десять. Вы, как я  успел  заметить,  привезли  с  собой
весьма увесистые чемоданы.
   - Мы ищем,  где  поселиться,  -  объяснил  Тристан,  бросив  взгляд  на
Изабель, чтобы убедиться, не сказал ли он лишнего.
   - Зачем вам это? - спросил рыжий человек, сияя от удовольствия. -  Судя
по виду вашей дамы и ее красивой одежде, предыдущее ее жилье  было  весьма
уютным.
   - Уют бывает разным, сеньор, - ответила Изабель, и ее женственный голос
зазвучал тверже,  словно  втискиваясь  в  мужской  разговор.  Тристан  был
благодарен ей за это, испугавшись,  что  в  одиночку  он  может  провалить
возможные деловые переговоры.
   Человек улыбнулся так широко, что из-под его  курчавой  бороды  впервые
показались розовые губы. Он обратился к Изабель, словно бросая ей вызов:
   - А вы нашли для себя ни с чем не  сравнимый  уют  в  объятиях  черного
молодца, не так ли?
   - Да, - холодно, к удивлению Тристана, ответила она.
   Он понял, что женственность, которой он наделил Изабель,  теперь  стала
частью ее существа и она может одарить ею других  мужчин,  если  пожелает.
Это встревожило его.
   - Я рад за вас, сеньора, - спокойно  ответил  незнакомец,  так  потупив
кустистые брови, что почти закрыл ими налитые кровью  глаза.  -  Здесь,  в
Курва-ду-Франсес, люди привыкли уважать плоть и ее нужды.
   Тристан снова вмешался в разговор:
   - Как можно получить работу на этом прииске? В Сан-Паулу я  работал  на
сборке "жуков" - в мои обязанности входило завинчивать болты левой стороны
крепления двигателя.
   - А... -  произнес  человек  с  уважением.  Его  лохматые  рыжие  брови
поднялись, и количество морщин на медном лбу удвоилось. - Я слышал, что  в
Сан-Паулу делают экипажи. Эти паулисты - умный народ, но они  безжалостные
люди. Вы правильно сделали, бежав от них,  мой  черный  друг.  Они  думают
только о том, как бы раздобыть побольше рабов.  В  Серра-ду-Бурако  вы  не
будете работать на других, вы станете гаримпейру - свободным старателем  и
независимым предпринимателем. Все золото, найденное на вашем участке, - за
вычетом  восьми  процентов  государству  и  разумных   взносов   в   кассу
кооператива  горняков,  который  поддерживает  порядок,   ведет   учет   и
обеспечивает функционирование промывочных  желобов  и  дробилок,  -  будет
принадлежать вам. Не воображайте, будто золото само выскакивает из  земли,
дабы украсить пальцы дамы. Нужно преодолеть лишения, пройти шаг  за  шагом
множество  этапов,  а  это  бросает  вызов  бразильскому  организаторскому
таланту. Кусочки золота похожи на вошек в спутанных волосах  матушки-земли
- они прячутся в них, зарываясь все глубже! Но тяжесть золота выдает  его:
когда смываешь  в  корыте  более  легкие  минералы,  грязь  и  песок,  эти
маленькие зверюшки застревают на дне! Вам понадобится  промывочный  таз  -
батеа, - поскольку кооператив разрешает каждому гаримпейру относить в свою
хижину наиболее многообещающие  куски  руды,  а  потом,  дружище,  вечером
садишься  на  корточки,  превозмогая  боль  в  мышцах,  возишься  у  этого
болтливого колдуна - горного ручья, - и на ребристом дне  таза  появляются
светляки самородков: эти  маленькие  чертенята,  эти  драгоценные  золотые
мошки не в силах перескочить через ребра  батеа!  Не  раз  доводилось  мне
видеть, как мой бедный товарищ, у которого за душой не было ничего,  кроме
лохмотьев, прикрывающих спину,  за  одну  только  ночь  становился  богаче
лордов самого Дона Педру  Сегунду!  [Дон  Педру  Сегунду,  или  Дон  Педру
Второй, - вице-король Бразилии накануне обретения  независимости  в  конце
XVIII века]
   Странно было слышать, что о Доне Педру Сегунду говорят как о  живом.  И
все же Тристан спросил:
   - Как же получить эту работу?
   Рыжие брови снова вскинулись, причем так высоко,  что  открыли  бледные
круги вокруг усталых, мутных от пинги глаз.
   - Эту работу нельзя получить! Перестань думать как раб! Ее нужно  пойти
и взять! Чтобы разбогатеть, нужны только кирка,  молот,  лопата,  батеа  и
участок земли.
   - А  как  можно  получить  участок  земли?  -  спросила  Изабель.  Годы