наблюдений за тем, как дядя Донашиану управлял своим  богатством,  привели
ее к выводу о том, что почти все имеет свою цену, и  лишь  очень  немногие
вещи бесценны.
   - Ну, участок можно купить! - услышала она в  ответ.  -  Участок  можно
купить у гаримпейру, который, как я, сделал себе состояние и теперь, когда
на него надвигается старость, желает насладиться этим  богатством.  Однако
будьте уверены - хотя я и успел обеспечить себя на  всю  жизнь,  несколько
раз копнув лопатой, и теперь могу жить в достатке, пока меня не положат  в
роскошный гроб, - на моем участке осталось столько золота, что хватило  бы
принцу и  принцессе  аравийским.  В  Серра-ду-Бурако  нет  другого  такого
участка: он находится как раз там, где древний вулкан  слил  воедино  жилу
свинца и поток чистейшего  синего  огня,  создав  настоящий  золотой  рог,
застывший в земле, словно матушка-земля трубит из него самую радостную  из
своих песен! Вот он, смотрите.
   И он вынул из-за голенища сложенный лист  бумаги,  которая  изогнулась,
как обувной рожок, и пропиталась запахом  обутых  в  кожу  ног.  Это  была
карта,  побуревшая,  хрупкая  и  грязная:  ее  так  часто   складывали   и
разворачивали, что теперь на столе протершиеся  линии  складок  образовали
просвечивающую решетку. Карта являла собой  огромную  шахматную  доску,  с
пронумерованными полями, и в один из квадратов так часто  тыкали  пальцем,
что номер его стерся.
   -  Вот  он,  мой  любезный.  Щедрый,  как  женское  лоно,  простите  за
выражение.
   Все участки, по словам незнакомца, были  размером  полтора  на  полтора
метра, а в глубину уходили до бесконечности, хоть до самого центра  земли,
если сумеешь до него докопаться. Когда они спросили о цене, рыжий  человек
назвал сумму вдвое больше всех крузейру, которыми располагал Тристан.
   Тристан посмотрел на Изабель, и она увидела огонь в его черных  глазах,
а гордый его лоб выдавал страстное желание бросить вызов упрямству земли и
испытать свою силу  и  хитрость.  Чтобы  этот  огонь  не  выдал  его,  она
поспешила сообщить рыжему человеку  твердым  и  уверенным  голосом  зрелой
женщины, что, несмотря на чисто символическую цену, они не  готовы  купить
участок сразу; им нужно  отдохнуть  с  дороги  и  навести  справки  -  они
поговорят с ним утром.
   - К утру посланную небом удачу может перехватить другой, -  предостерег
их гаримпейру и, подмигнув, оставил договариваться  с  беременной  матерью
круглолицей девочки о ночлеге в комнате на втором этаже таверны.
   Тристану  начинали  нравиться  эти  забытые  Богом  места,  а  еще  ему
понравилось иметь в лице своей жены делового партнера.



        ПРИИСК


   После затянувшихся за полночь споров они решили приобрести  участок.  С
того самого часа, когда взгляды их впервые встретились на пляже, они  были
в руках Господа, и мысль о таком отчаянном шаге понравилась обоим. Теперь,
когда они снова нашли друг друга, Тристан и Изабель окончательно уверовали
в свою счастливую судьбу. Они смогут разбогатеть вдали от ее  отца  и  его
подручных.  Рыжий  человек  взял  все  оставшиеся  у  Тристана  деньги,  и
хрустальный подсвечник в придачу  -  тот  самый,  брата-близнеца  которого
Изабель, повинуясь велению сердца, отдала неблагодарной  матери  Тристана.
Когда же и этого ему показалось мало, и Изабель почувствовала, что красные
глаза человека вот-вот отвернутся от нее, прищурятся, словно  "вглядываясь
сквозь холодный утренний свет  в  далекое  видение  любезного  его  сердцу
участка, и он откажется от сделки - она предложила ему медаль,  украденную
из бюро в спальне отца, - этой медалью его  наградил  король  Таиланда  за
достойную службу на посту вице-консула Бразилии. Подвешенный  на  ленточке
кружок  украшало  изображение  слона  в  короне  и  надпись  на   каком-то
экзотическом языке, которая как бы подчеркивала магический  смысл  медали.
Мозолистый палец, поросший рыжими волосами, довольно погладил  шелковистую
поверхность металла такого же рыжего,  как  и  сам  незнакомец,  и  сделка
свершилась. Ордер на участок, извлеченный из второго  сапога,  представлял
собой несколько листов бумаги, пожелтевших от  постоянного  пребывания  за
голенищем. У Тристана голова пошла кругом,  когда  он  попытался  прочесть
документ, но ради соблюдения формальностей он несколько минут  смотрел  на
многозначительные  россыпи  правительственных  печатей,  надписей   мелким
шрифтом и размашистых подписей чиновников.
   Автобус, который привез их в Курва-ду-Франсес  из  Гойании,  отправился
обратно, после того как водитель провел счастливую ночь со своей  дамой  в
зеленых пригородах. Тристана  и  Изабель  подвезли  до  Серра-ду-Бурако  в
открытой повозке с высокими дощатыми бортами, запряженной  волами.  Четыре
изможденных животных  еле  тащили  повозку  по  дороге,  поросшей  травой.
Двигались  они  большей  частью  вверх  по  склону,  хотя   временами   им
приходилось спускаться в небольшие ущелья, где дорога по  гнущимся  доскам
мостов пересекала галечные русла рек.
   Несколько часов их мотало  на  соломенной  подстилке  с  тремя  другими
пассажирами - местизу гаримпейру (дословно "паразитами на гаримпейру"),  -
которые с удивлением рассматривали сверкающие  волосы  Изабель  и  два  ее
синих чемодана, таких тяжелых, будто в них были  камни.  Они  решили,  что
дама едет в горы работать  проституткой,  а  Тристан  -  что-то  вроде  ее
прислужника-сутенера. Они шутливо обсуждали между собой, сколько она может
стоить, и пришли к выводу, что появление такой роскошной сеньоры  принесет
удачу в Серра-ду-Бурако. Их заигрывания стали довольно развязными - темная
рука потянулась к Изабель и погладила мерцающие волоски на ее  руке,  -  и
тогда Тристан, схватив ближнего пассажира за плечо, ударил его по лицу так
же деловито, как заворачивал болты на заводе. Сосед, бормоча себе под нос,
обозвал его черномазой шавкой, однако отвалился поближе к своим спутникам,
потирая кровоточащую десну над зубом, который стал шататься  после  удара.
Он уже успел потерять несколько зубов -  может,  в  драке,  а  может,  они
просто сгнили.
   - Мы собираемся  попытать  счастья  с  богами  золота,  -  объяснил  им
Тристан, словно извиняясь, и показал им сложенные бумаги.
   Получивший по морде решил отомстить и ухмыльнулся щербатым ртом.
   - В Гойании и Куйабе такие бумажки  печатают  сотнями,  они  ничего  не
стоят, - заявил он. - Вот доберетесь до  места  и  увидите,  что  никакого
участка у вас нет. Эта гора - гигантский муравейник, кишащий негодяями.
   Услышав это, Изабель вдруг почувствовала, как холодный клинок  пронзает
ей сердце: она поняла - детство прошло, впереди неизвестность, и даже если
их ордер на участок окажется подлинным, все равно начинается нечто  такое,
что может погубить лучшие годы  ее  жизни.  Она  еще  теснее  прижалась  к
Тристану,  пытаясь  обрести  ускользающее  спокойствие  души.  Хотя  он  и
сконцентрировал все свое внимание на общении с мужчинами и самоутверждении
в их глазах, мускулистая рука его рассеянно, но крепко обняла  Изабель  за
талию.
   Как оказалось, участок существовал в действительности:  неразработанная
земля  рыжего  человека  возвышалась   среди   других   участков   высокой
заброшенной колонной. Под ударами  лопат  то,  что  когда-то  было  горой,
превратилось в гигантскую  яму:  не  сотни,  а  тысячи  людей  работали  в
котловане шириной чуть меньше километра: они таскали мешки с мокрой глиной
и долбили кирками скальную породу; взгромоздившись на деревянные лестницы,
они вырубали террасы в отвесных скалах. Почти каждый день эрозия  почвы  и
результаты  человеческого  труда  вызывали  оползни,  почти  каждый   день
один-два гаримпейру умирали под этими оползнями или от болезней, истощения
и поножовщины. Грабежи и убийства происходили прямо в карьере и в десятках
бедняцких поселков, выросших на окрестных холмах, являя собой ряды кое-как
построенных хижин, между которыми местами попадались  редкие  магазинчики,
похоронные конторы и похожие  на  пришельцев  из  другого  мира  заведения
маникюрщиц  со  множеством  маленьких  квадратных  отделений  для  занятий
"маникюром".  Баров  не  было,  в   пятнадцатикилометровой   зоне   вокруг
Серра-ду-Бурако  действовал  сухой  закон.  Не  будь  его,   жертв   среди
старателей было бы  гораздо  больше.  Здешние  старатели,  натренированные
тасканием двадцатипятикилограммовых мешков с камнями по крутым лестницам и
узким проходам по сорок раз по  дню,  были,  пожалуй,  самыми  атлетичными
мужчинами на земле: каждый мог  похвастаться  грудью  штангиста  и  ногами
футболиста. Буйные драки были для них единственным развлечением, и  только
те, кому по воле Божьей посчастливилось  найти  золотой  самородок,  могли
позволить себе другие радости. На крутые террасы удачи  слетался  народ  с
выжженного солнцем голодного северо-востока и из полузаброшенных  рыбацких
поселков Баийи и Мараньяна, из трущоб Форталезы и Ресифи и душных, кишащих
болезнями и паразитами деревушек Амазонии. По закону  земля  на  выжженных
просторах хребта Дорадо принадлежала  расположенной  в  далеком  Сан-Паулу
горнорудной компании, которая хоть и считалась бразильской,  но  полностью
контролировалась арабами и гринго. Но потом федеральный  суд  издал  указ,
гласивший, что ни одного бразильца нельзя лишить  права  добывать  золото.
Право это уходит корнями в далекий 1500  год,  когда  португальцы  впервые
увидели  зеленые   берега   Бразилии.   Старатели   основали   кооператив,
обеспечивавший работу промывочных желобов и поставляющий оборудование  для
первичного обогащения породы, которое загрязняло ртутью все местные речки.
Кроме того, кооперативу принадлежали весовая и банк.
   Как  только  Тристан  разузнал  все  про  работу  и  приобрел  в  лавке
кооператива кирку, лопату, отбойный молоток и мешки - в придачу к помятой,
но все еще блестящей батеа, которую  рыжий  человек  продал  им  вместе  с
ордером на землю, - он  почувствовал  себя  счастливым.  На  автомобильном
заводе, вдали от  Изабель,  ему  чудилось,  будто  его  прижимает  к  полу
непрерывный металлический грохот, он ощущал себя шестеренкой  в  громадном
механизме,   пустячной   экономической   прослойкой,   вставленной   между
владельцами  завода  и  профсоюзными  деятелями.  Его   ставили   напротив
плосколицего Оскара с его  беззубой  улыбкой,  чтобы  Тристан  заворачивал
болты, пока его спина и плечо не заноют  от  боли.  Каждый  автомобильчик,
уходивший дальше по конвейеру, содержал в своем маслянистом  жукообразчном
теле частицу его крови. Здесь же, в выпотрошенной горе, Тристан  стоял  на
вершине своей собственной каменной колонны и дробил ее на мелкие  осколки,
в каждом из которых могло оказаться сокровище, способное сделать  богатыми
и его, и Изабель. Тристана переполняло чувство  свободы  и  легкости:  его
силуэт высился на фоне неба статуей героя, сражающейся со стихиями, частью
которых является он сам.
   Однако за первым годом миновал второй, а за  ним  третий  и  четвертый,
колонна породы сравнялась с поверхностью террасы, где  разрабатывали  свои
участки другие старатели, а самородка все не было.  Старатели  с  соседних
участков стали уходить, покалечившись или просто отчаявшись найти  золото,
а его квадратный участок превратился в шахтный ствол, который он сантиметр
за сантиметром киркой и  лопатой  уводил  в  глубь  скалы,  и  возвышенные
надежды, когда-то переполнявшие его, превратились  в  тяжелое,  фанатичное
ожидание невозможного.
   Нельзя сказать, чтобы за годы терпеливого труда он не  нашел  ни  одной
песчинки золота. Тристан и Изабель поселились в хижине, позади которой тек
зараженный ртутью ручеек -  возможно,  именно  в  этой  лачуге  жил  рыжий
человек. Каждый вечер Тристан приносил домой  мешок  самых  многообещающих
обломков породы, которые он добыл за день: самые светлые породы  содержали
кварц, самые блестящие - чешуйки пирита - этого "золота дураков",  который
часто сопутствует настоящему  золоту.  Он  дробил  эти  камни  молотком  и
пестиком со стальным наконечником, пока Изабель готовила  на  ужин  черные
бобы и рис. Сидя на корточках у ручейка, Тристан  промывал  куски  породы,
глядя, как более  тяжелые  частицы  оседают  на  мелких  ребрышках  батеа,
расходящихся из ее центра подобно  лучам  солнца  в  туманной  дымке.  Эта
работа не переставала увлекать его, и он терпеливо ждал рядом с "болтливым
колдуном-ручейком" появления "этих маленьких чертенят, драгоценных золотых
мошек". Подобно тому, как огнепоклонники  зачарованно  глядят  на  костер,
пытаясь прочесть свою судьбу, и  ищут  в  языках  пламени  лицо  или  руку
демона, так и Тристан день за днем вглядывался в круговерть воды в  батеа,
пока глаза его не начинали слезиться в  темноте.  Самая  крупная  крупинка
золота, какую ему удалось добыть за все это время, была  мельче  спичечной
головки, но даже этой жалкой находки оказалось достаточно, чтобы, купив  в
лавке немного копченой козлятины, разнообразить скудный стол и впервые  за
многие недели заняться любовью.
   Тристан уставал как пес и обычно не мог удовлетворять Изабель. Все  его
помыслы были теперь  связаны  с  поисками  воображаемых  очертаний  частиц
металла, скрытых в безумно упрямой кристаллической решетке скалы. Свет его
обожания покинул тело его жены. Здесь, на склонах  Серра-ду-Бурако,  в  ее
кожу въелась тонкая пыль, подчеркивая легкие морщинки, появившиеся на лбу,
в уголках рта и глаз,  и  даже  у  основания  шеи,  которая  некогда  была
гладкой, как струя молока. Линии рта на ее молодом обезьяньем личике стали
жестче, а вокруг глаз легли усталые тени. Когда она раздевалась и ложилась
в постель, в темноте  хижины  по-прежнему  вспыхивала  нежная  красота  ее
белого тела, и, хотя сердце Тристана начинало трепетать, как это случалось
с ним, когда он  видел  над  горами  черную  свинцовую  тучу,  закрывающую
солнце, плоть его редко бывала готова к такому же трепету.
   - Ты больше не любишь меня, - жаловалась Изабель.
   - Люблю, - возражал он. - Моя любовь, как золото - она неизменна,  хотя
по временам прячется.
   -  Золото  заменило  тебе  и  мать,  и  жену.  Ты  работаешь  даже   по
воскресеньям, а мы все равно  голодаем.  Даже  когда  тебе  удается  найти
золотые песчинки и крупинки, тебя в  кооперативе  обвешивают,  а  половину
оставшихся денег ты пропиваешь по дороге домой.
   Изабель говорила правду  -  кашасу  контрабандой  привозили  в  горы  и
продавали по баснословным ценам, а Тристан, во всем желавший  походить  на
других  гаримпейру,  то  и  дело  пропускал  стаканчик-другой,  и  в   нем
просыпались гены  матери,  которую  он  раньше  презирал.  Когда  спиртное
оглушало мозг, то в темной, неприступной скале жизни  отверзалась  светлая
пещера, где можно было укрыться. Его гордый  и  независимый  дух,  который
заставил его на пляже вычленить эту куколку из пустой породы других тел  и
назвать ее своей, - этот дух истлевал, как  истлела  от  пота  и  знойного
солнца его старая футболка, пока он сводил  на  нет  каменную  колонну  на
своем участке.
   Изабель видела, как лицо мужа отзывается болью на ее  слова,  как  тени
поражения и трусости омрачают его  гордое  чело,  и  ей  тоже  становилось
больно. Но Изабель  решила,  что  если  она  хочет  остаться  равноправной
личностью, то ей необходимо немного отдалиться от мужа.  В  первые  месяцы
семейной жизни она вела себя по-рабски, думая только о том,  как  ублажить
мужа и его гордыню, пока он приспосабливается к тяготам жизни на  прииске,
и, оставаясь одна в хижине, впадала в  некое  подобие  сна,  слыша  только
бормотание  отравленного  ручья  за  домом  и  тревожный  шум   пустынной,
выжженной солнцем улицы с ее заправочной  станцией,  деловитым  похоронным
бюро, лавочкой кооператива, где по  взвинченным  ценам  продавались  самые
необходимые вещи,  и  плодящимися,  как  грибы  после  дождя,  маникюрными
заведениями. Она решила  было  поискать  работу,  однако  манеры  светской
девушки и отрывочные студенческие знания здесь никому не были нужны. У нее
был только один товар, который все мужчины шумно нахваливали  всякий  раз,
когда Изабель выходила из хижины на улицу под слепящие лучи солнца. Черные
грозовые тучи, постоянно хотя и собирались над дальними горами, но  крайне
редко разражались дождем. Если же дождь все-таки  начинался,  то  это  был
свирепый, оглушительный ливень, после которого по широкой немощеной  улице
неслись слепящие потоки, а вода в ручье поднималась до  самого  порога  их
дома.
   Оставаясь в хижине, Изабель  спала  или  читала  все  подряд,  лишь  бы
окунуться в какой-нибудь другой мир. Инструмент  и  припасы  доставляли  с
прибрежных фабрик завернутыми  в  обрывки  старых  газет  и  журналов,  из
которых можно было узнать о давних сплетнях и увидеть  портреты  актрис  в
вышедших из моды платьях,  узнать  скандальные  подробности  о  популярных
певцах или звездах футбола, которые давно уже остепенились или  умерли  от
алкоголизма. И все же эти истории на разрозненных обрывках мятой и грязной
бумаги, которые ей редко удавалось проследить до конца,  существовали  как
бы вне времени,  ибо  в  них  варьировались  пять-шесть  основных  событий
человеческой жизни, которые  постоянно  возвращались  к  читателю  подобно
тому, как стрелы, унесенные ранеными животными, возвращаются  к  охотнику,
когда тот  находит  их  мертвыми.  Любовь,  беременность,  измена,  месть,
разлука и смерть. В этих историях всегда присутствовала смерть.


   У Изабель не осталось одежды. Два объемистых синих чемодана  обмякли  и
опустели. В чемодане побольше лежали только украшенный камнями старомодный
крест, который  она  стащила  из  квартиры  дяди  Донашиану,  портсигар  с
монограммой и мохнатая игрушечная капибара, которую  она  очень  любила  в
детстве. Она называла ее Азорой и часто прижимала  к  своей  груди,  когда
ложилась  спать.  Теперь  игрушка  выцвела  и  заскорузла  от   вездесущей
кремниевой пыли,  непрерывно  висевшей  над  прииском.  Неношеные  платья,
блузки и облегающие джинсы она  продала  маникюршам,  чтобы  было  на  что
купить рис, черные бобы и фаринью. В ее глазах  Тристан  стал  машиной  из
мышц, которую она должна кормить, чтобы не  остановилось  их  движение  по
дороге жизни.
   К тому времени, когда продавать  стало  нечего,  Изабель  уже  довольно
близко сошлась с маникюршами, и те научили, как нужно зарабатывать деньги.
Это оказалось на  удивление  просто  -  надо  только  научиться  задвигать
частицу самой себя подальше,  на  самую  дальнюю  полку  сознания.  Мелкая
мужская драма подъема и  падения  казалась  ей  очень  трогательной,  хотя
мужчины способны и убить тебя голыми руками,  если  ими  завладеет  злоба.
Однако именно в ее женской власти усмирить их ярость, в ее власти  принять
в свое лоно все, что они могут предложить.
   Когда Тристан пришел домой и обнаружил на столе не просто рис да  бобы,
а ветчину и шкворчащую на сковородке сочную пресноводную рыбину, когда  на
десерт ему подали ананас и питангу, он долго смотрел на  Изабель  -  белки
его глаз порозовели от карьерной пыли, как у того рыжего  человека,  -  но
так и не спросил, на какую золотую жилу она напала. Ей было  противно  его
немое одобрение блуда, и одновременно она любила его еще больше за реализм
и такт стоика. Романтизм сводит людей друг с  другом,  но  только  реализм
помогает им жить вместе. Тристан бросил мешок с породой на земляной пол  и
не  стал  его  обрабатывать.  Он  сидел  за  необычно  богатым  столом  со
сдержанным величием короля, который знает, что у него фальшивый скипетр, а
потом весь вечер ходил вокруг нее с какой-то деликатной  нежностью,  будто
плоть ее превратилась в хрупкое стекло. Засыпая рядом с  ним  на  матраце,
набитом рисовой соломой, Изабель  чувствовала,  что  Тристан  касается  ее
спины и плеч так осторожно, словно она девственница.
   Он  стал  ласковым  импотентом.   Изабель   часто   ощущала,